В предыдущем выпуске Скафтымовских чтений «Бахрушинской серии» была начата публикация материалов спецкурса «Чехов и драматургия его времени» профессора Ленинградского государственного университета Григория Абрамовича Бялого по записям, сделанным слушателями первого семестра 1974/1975 учебного года1. В начальных четырёх лекциях речь шла о двух предшественниках Чехова — Н.В. Гоголе и А.Н. Островском. Продолжили тему две лекции о драматургии Тургенева, особенностями поэтики (в частности, повествовательностью) и глубоким психологизмом предвестившей новаторство чеховской драмы. В настоящем выпуске публикуются фрагменты конспекта этих лекций, связанные с пьесой «Месяц в деревне».
В изданных трудах Бялого драматургии Тургенева отведено всего несколько страниц2. В книжном тексте суждения исследователя о «Месяце в деревне» хотя и существенны, но носят более обобщающий характер: «Один сложный и тонкий разговор следует один за другим; одна острая психологическая ситуация сменяется другой, ещё более острой; захватывающие своей внутренней драматичностью словесные турниры сменяют друг друга и так до самого конца пьесы. Получался совершенно новый тип драматического представления, напряжённого и острого, захватывающего внутренним движением и в то же время лишённого движения внешнего. <...> Он (Тургенев. — А.Г.) создал пьесу остро сценичную, полную психологического движения и напряжённой внутренней борьбы; он выступил при этом как новатор»3.
В сравнении с опубликованным текстом, в устных лекциях Бялого больше места занимали конкретные примеры, преобладала более свободная, хотя и продуманная ассоциативность. Более широким был и круг привлекаемых материалов. Важная роль в нём отводилась цитированию отрывков из пьес с последующим анализом сцен, позволявшим раскрыть сущность характеров персонажей и особенности поэтики драматурга. При необходимости уделялось внимание и вопросам теоретического характера. В наше время, когда в понимании литературоведческих терминов существуют заметные разногласия и применение их отличается неточностью, ценной остаётся классификация Бялым понятий «подтекст» и «подводное течение». Именно понятие подтекста помогало Бялому характеризовать героев «Месяца в деревне», их речевую манеру, тесно связанную с глубинными психологическими процессами. В последующих лекциях, переходя к драматургии Чехова и говоря о пьесе «Иванов», Бялый продолжал разговор о подтексте и «подводном течении», используя уже подготовленную почву на тургеневском материале. По его лаконичным, но чётким формулировкам, явление подтекста возникает там, где герой говорит одно, а подразумевает нечто другое; «подводное течение» — это то, что происходит не в словах разговора, а в душе человека, что не связано с этим разговором и прорывается наружу в неожиданных репликах. Первое, как показывал Бялый, было свойственно Тургеневу, второе — Чехову-драматургу (хотя примеры подтекста можно найти и у него).
Не вошли в предыдущие публикации Бялого и такие сюжеты, как связь «Месяца в деревне» с темой «Отцов и детей» или восприятие этой пьесы К.С. Станиславским, сценически утвердившим преемственность тургеневской и чеховской драматургии. В данном конспекте эти моменты обозначены точечно, но они легко могут быть развёрнуты в полные картины историко-литературных и культурных явлений.
Конспект зафиксировал и такой момент лекции, как наблюдение коллеги Бялого, профессора той же кафедры истории русской литературы филологического факультета ЛГУ Исаака Григорьевича Ямпольского, над перекличкой одной из самых известных ремарок Чехова — «звук лопнувшей струны» в «Вишнёвом саде» — с ремаркой из ранней драматической поэмы Тургенева «Стено». Заметка Ямпольского ««Стено»: об одной ремарке в тексте драматической поэмы» в конце 1960-х годов была опубликована в «Тургеневском сборнике»4. Именно Бялый затем ввёл это наблюдение в чеховедение, утвердив его значение для темы «Чехов и Тургенев», поначалу — в лекционном курсе, а затем в собственной заметке, предназначенной для юбилейного чеховского номера журнала «Театр»5.
Одно время Тургенева вовсе не считали драматургом. Считали, что его пьесы — пьесы для чтения. И сам Тургенев уверился в этом и не считал себя драматическим писателем. Но у него большой опыт в драматургии.
Начало — романтическая пьеса «Стено».
Потом пьеса в стиле П. Мериме «Неосторожность».
Ближе к Островскому в 1840-х годах — «Нахлебник»6, «Холостяк». Это бытовые пьесы об униженных и оскорблённых людях.
1850 год — «Месяц в деревне». В центре сюжета — духовный поединок между тонкими людьми, романтическими эгоистами, которые носятся со своими наблюдениями и чувствами, — и людьми простыми, работящими, которые думают не о себе, а о жизни вообще. И эти, казалось бы, неподготовленные к духовной борьбе люди всегда побеждают.
Это тема отцов и детей. В дворянском семействе необыкновенно тонкая пара: Наталья Петровна и Ракитин — друг дома. Между ними тонкие и болезненные в своей утончённости отношения. И вот появляется студент-гувернёр Беляев (в черновиках он назван Белинским). И вся пряная, утончённая, налаженная жизнь разрушается. В него влюбляются и Наталья Петровна, и Верочка. И у студента закружилась голова, он готов полюбить Наталью Петровну. Но вмешивается Верочка. Всё разрушено: и Ракитин уезжает, и Беляев уезжает, и все остальные разъезжаются.
И тут, среди тонких людей, возникает явление подтекста. Говорящий вкладывает в слова свой смысл, а слушающий понимает по-своему. Ракитин читает вслух французский роман для Натальи Петровны.
«Ракитин. ... вас это занимает?
Наталья Петровна. Нисколько.
Ракитин. Для чего же мы читаем?
Наталья Петровна. А вот для чего. На днях мне одна дама говорила: «Вы не читали «Монте-Кристо»? Ах, прочтите — это прелесть»» (С 2, 287).
Она велит продолжать. Ракитин покорно читает. Он во всём согласен с ней. Это её бесит. В той же комнате за карточным столом идёт игра: мать хозяина дома, компаньонка и немец-гувернёр. Немец-гувернёр выигрывает, хозяйка возмущается: «Это ужасно» (и это относится не только к игре). Наталья Петровна серьёзно подтверждает: «Да... ужасно», — но имеет в виду что-то своё.
Пьесы Тургенева построены таким образом, что «где тонко, там и рвётся», и тонкие, умные люди оказываются побеждёнными непосредственным умом людей нового поколения. Наталья Петровна сама говорит, что они с Ракитиным разговаривают между собой, словно кружево плетут. «А вы видали, как кружево плетут? В душных комнатах, не двигаясь с места... Кружево — прекрасная вещь, но глоток свежей воды в жаркий день гораздо лучше» (С 2, 290). Простые герои непосредственны, как глоток свежей воды.
Ракитин и Наталья Петровна часто говорят на самые абстрактные темы, они тонко чувствуют природу и могут красиво говорить о ней. Это их своего рода приём, чтобы не говорить о вещах, неприятных для них. И у таких людей всё изящно — и всё очень хрупко, — вплоть до благородства.
Ракитин уезжает, он признаётся Ислаеву, что любит его жену, он не хочет говорить о любви Натальи Петровны к другому человеку. Но его благородный поступок подмочен. Когда Ислаев спрашивает, как же им жить, ведь такого друга дома заменить некому, Ракитин отвечает: «Тут есть другие...» Муж Натальи Петровны в недоумении: кто же? Большинцов? Криницын? Беляев? «Беляев, конечно, добрый малый... но ведь ему до тебя, как до звезды небесной!» Ракитин язвительно переспрашивает: «Ты думаешь?» И тут же советует приглядеться к Беляеву, потому что он — «очень замечательный человек!» (С 2, 382—383).
Большая внутренняя психологическая насыщенность. Над ней много размышлял Станиславский, когда ставил «Месяц в деревне». Он хотел поставить эту пьесу в простых декорациях. Внешнее актёрское действие было доведено до минимума, а всё внимание было направлено на создание внутреннего рисунка душевных переживаний. Беляев даже в момент высшего восторга, когда узнал, что его любят, выдал себя только дрогнувшим голосом. Станиславский в роли Ракитина играл только выражением глаз и тоном голоса. «Месяц в деревне» шёл в Художественном театре после пьес Чехова (1909 г.). Современники писали, что это был Тургенев, изнутри просвеченный Чеховым.
Есть одно любопытное совпадение. И.Г. Ямпольский заметил перекличку «Вишнёвого сада» Чехова и пьесы Тургенева «Стено», которую Чехов не мог знать. Это был звук лопнувшей струны, раздавшийся откуда-то сверху.
Но, несмотря на внешние и внутренние совпадения, между Чеховым и Тургеневым большая разница.
У Тургенева — подтекст, словесные сражения, ни одного слова, сказанного без умысла.
У Чехова всё просто, нет «плетения кружев», и люди говорят первое, что у них на языке. Его тонкость не рвётся, потому что не рассчитана ни на что иное, кроме самовыражения.
Домашние комнатные разговоры у Чехова не присутствуют в отдельных сценах, а наполняют все пьесы.
Литература
Бялый Г. Звук лопнувшей струны // Театр. 1985. № 1. С. 187.
Бялый Г. Русский реализм. От Тургенева к Чехову. Л.: Сов. писатель, 1990. 640 с.
Бялый Г.А. К вопросу о русском реализме конца XIX века // Бялый Г.А. Русский реализм конца XIX века. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1973. С. 3—30.
На пути к Чехову: Гоголь, Островский. Из конспектов лекций, прочитанных Г.А. Бялым в спецкурсе «Чехов и драматургия его времени» (1974) / Подгот. текста, предисл., публ. А.Г. Головачёвой // А.П. Чехов и А.Н. Островский. По мат-лам Пятых междунар. Скафтымовских чтений (Москва, 3—5 ноября 2017 г.): Сб. науч. работ. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2020. С. 103—127.
Ямпольский И.Г. «Стено»: об одной ремарке в тексте драматической поэмы // Тургеневский сборник: Мат-лы к Полн. собр. соч. и писем И.С. Тургенева: В 5 т. Т. 5. Л.: Наука, Ленингр. отд., 1969. С. 208—209.
Примечания
Подготовка текста, предисловие, примечания А.Г. Головачёвой.
1. На пути к Чехову: Гоголь, Островский. Из конспектов лекций, прочитанных Г.А. Бялым в спецкурсе «Чехов и драматургия его времени» (1974) / Подгот. текста, предисл., публ. А.Г. Головачёвой // А.П. Чехов и А.Н. Островский. По мат-лам Пятых междунар. Скафтымовских чтений (Москва, 3—5 ноября 2017 г.): Сб. науч. работ. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2020. С. 103—127.
2. Бялый Г. Русский реализм. От Тургенева к Чехову. Л.: Сов. писатель, 1990. С. 64—67.
3. Там же. С. 67.
4. Тургеневский сборник: Мат-лы к Полн. собр. соч. и писем И.С. Тургенева: В 5 т. Т. 5. Л.: Наука, Ленингр. отд., 1969. С. 208—209.
5. Бялый Г. Звук лопнувшей струны // Театр. 1985. № 1. С. 187.
6. Интересная параллель между персонажем «Нахлебника» и героем рассказа Чехова «Живой товар» (1882) осталась в подстрочном примечании Бялого к его статье 1946 года «К вопросу о русском реализме конца XIX века». Говоря о свойствах характера помещика Грохольского, Бялый отметил связь с историей Кузовкина: «...здесь Чехов не удерживается от того, чтобы не обнажить литературное происхождение своего героя. Да, я слабохарактерный человек... Всё это верно. Уродился таким. Вы знаете, как я произошёл? Мой покойный папаша сильно угнетал одного маленького чиновничка. Страсть как угнетал! Жизнь ему отравлял! Ну-с... А мамаша покойница была сердобольная, из народа она была, мещаночка... Из жалости взяла и приблизила к себе этого чиновничка... Ну-с... Я и произошёл... От угнетённого...» Итак, чеховский Грохольский явно «произошёл» от тургеневского «Нахлебника»». См.: Бялый Г.А. Русский реализм конца XIX века. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1973. С. 15.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |