Критика является важнейшей формой осмысления писателя провинциальным читателем. Критика казанская не уступала столичной критике. Она представлена на страницах казанских газет рубежа XIX—XX веков литературно-критическими статьями, литературными портретами, рецензиями, откликами и текстами, написанными в других жанрах литературной критики. Казанские газеты стремились зачастую заменить столичные издания, на равных вступали с ними в диалог, а потому обсуждали события не только местной, но и всероссийской культурной и литературной жизни. Казанская критика, в том числе, вступила в диалог со столичной, обсуждая и находя тургеневские типы, мотивы и описания природы в произведениях А.П. Чехова. Для литературной критики тех лет было принято повсеместно сопоставлять А.П. Чехова и И.С. Тургенева. Уже в начале XX века эти сравнения исчезают из критических статей. Но до сих пор современные литературоведы продолжают изучать этот феномен. Известный литературовед В.И. Сахаров в своей статье «Высота взгляда» рассматривает вопрос восприятия творчества Чехова и Тургенева читателями конца XIX века, схожесть и несхожесть идей писателей и типов героев, а самое главное — вопросы литературной преемственности. В.И. Сахаров пишет: «Неизбежные сопоставления с Тургеневым встретили Чехова в самом начале писательского пути и упорно повторялись в тогдашней критике и письмах читателей к автору «Дома с мезонином». В «чеховском» с удивительной лёгкостью находили «тургеневское». Сравнения эти быстро стали своего рода общим местом и были к тому же весьма поверхностны, улавливали в основном внешнее сходство (лиризм, тихая музыкальность «малой» прозы, поэтичность описаний природы и т. п.)»1. В.И. Сахаров отмечает, что самому Чехову такие сравнения были не по душе; писатель достаточно резко отзывался о публикациях в прессе, и даже в письмах проскальзывало сравнение атмосферы его произведений и героев с тургеневскими типами. В письме к А.С. Суворину от 30 декабря 1888 года Чехов пишет о том, что режиссёр посчитал Иванова лишним человеком в тургеневском вкусе. Вообще обо всём, что касалось сравнений с Тургеневым, Чехов высказывался жёстко и однозначно: ничего общего с его литературным предшественником у него нет. Но читающая публика и критика конца XIX века решили иначе. Не явилась исключением и казанская периодическая печать, на страницах которой часто встречались сравнения с персонажами тургеневских произведений. Критик А. Уманьский в статье, опубликованной в газете «Волжский вестник» в 1890 году, отмечает, что Чехов в лице Иванова затронул «одно из самых типических явлений современной жизни, — способностью к чему особенно славился покойный Тургенев»2. Действующих лиц пьесы А. Уманьский сравнивает с героями романа И.С. Тургенева «Новь». Это неудивительно, если учесть народническую направленность литературной критики данного отрезка времени. С конца 70-х годов в России начался общественный подъём, связанный с деятельностью революционных народников. И.С. Тургенев, как известно, проявлял к этому движению активный интерес, нашедший отражение в романе «Новь», хотя отношение писателя к нему было неоднозначным.
А. Уманьский не пишет прямо о народнических мотивах в драме Чехова «Иванов», но, исходя из личных взглядов на данное революционное движение, всё же делает попытку найти что-то общее между героями романа Тургенева и драмы Чехова. Например, он осторожно намекает на схожесть чувств и эмоционального состояния главных героев этих произведений: «Сам он <Иванов> чувствует невозможность связать свою жизнь с жизнью девушки чистой, нравственно здоровой, тогда как он почти труп, как чувствовал то же и Нежданов в тургеневской «Нови»»3. Критик считает, что Саша Лебедева похожа на Марианну Тургенева, с той лишь разницей, что чеховская героиня «зрелее и резче». Получается, что в образах Иванова и Саши Лебедевой казанский критик видит почти что революционеров. Если внимательно прочитать его статью, то так оно и получается: Иванов — необычный человек, оказавшийся в плохом обществе, Саша — энергичная и смелая девушка, пытающаяся спасти его душу. Но поздно — помимо внутренних психологических причин, есть и более сложные — общественные, которые не дают Иванову возможности подняться с того душевного дна, на котором он так внезапно оказался, будучи ещё год назад человеком вполне активным и счастливым. Критик отмечает, что таких «Ивановых» сейчас появилось много.
А. Уманьский также проводит параллели с книгой знаменитого французского писателя-романтика Альфреда Мюссе «Исповедь сына века». После великих наполеоновских кампаний во французском обществе возникла страшная болезнь — меланхолия. Старые идеи и взгляды на жизнь уже умерли, а новые ещё не родились. И главный герой Октав пребывает в мрачных иллюзиях, он ищет любовь, но его уже поразила нравственная болезнь — пустота жизни. А. Уманьский считает, что общественные ситуации, в которых оказались оба героя, Иванов и Октав, похожи — это сложный переходный период в обществе. И герои не могут найти душевное спокойствие, гармонию и смысл собственной жизни в сложившемся общественном хаосе.
А. Уманьский верно почувствовал чеховское восприятие исторических событий, вспомним «Вишнёвый сад», где писателю удалось увидеть и предугадать будущие социальные и политические изменения в стране.
А. Уманьский отрицательно отозвался об образе доктора Львова, который, на его взгляд, живёт шаблонами, он человек прямолинейный, но узкий, не способный заглянуть в душу человека. С сожалением пишет критик о том, что и Львовых сейчас много развелось, более того, «в самой литературе нашлось множество Львовых, отнесшихся к Иванову с той же чёрствостью и односторонностью, как и Львов в драме».
О влиянии общественных настроений на Иванова писал и П.П. Перцов в статье «Вне уровня» (1892)4.
В 1904 году на страницах газеты «Волжский вестник» появилась театральная рецензия Н.Ф. Юшкова на спектакль «Дядя Ваня» 18 февраля (с участием И.М. Шувалова, Арди-Светловой, Кварталовой и Цвиленева). Критик делает замечание по поводу тургеневского «нахлебника»: «...некто Телегин (г. Михаленко) — тип смиренного приживальщика, вроде «нахлебника» Тургенева, но такого же, как и «нахлебник», чистого душой и сердцем. Мимоходом отметим, что и эта эпизодическая роль и её исполнитель достойны внимания и возбуждают в зрителях чувства добрые»5.
Если обратиться к тургеневским мотивам вообще в творчестве Чехова, то казанский преподаватель русского языка и литературы Я.А. Александров, автор книги «Чайка русской сцены», писал: «достаточно говорилось о бездеятельности, никчемности грустящих героев Чехова, приходящихся сродни «лишним» людям Тургенева»6. Эти слова учителя и любителя творчества А.П. Чехова в очередной раз доказывают, что более ста лет назад в Казани интересовались не только внутренними делами, политикой и экономикой, но и следили за событиями в культурной жизни страны, в частности, за публикациями в столичной прессе и печати других регионов, где столь часто сравнивали Чехова и Тургенева.
Символично в этой взаимосвязи, что на казанской сцене иногда в один театральный вечер произведения этих писателей оказывались рядом. Например, в газете «Волжский вестник» в анонсе Городского театра сообщалось, что 15 апреля Казанско-Саратовским товариществом драматических артистов будут представлены комедия А.П. Чехова «Дядя Ваня» в 4-х действиях и комедия И.С. Тургенева «Провинциалка» в 1-м действии7.
В 1899 году в нескольких номерах газеты «Казанский телеграф» публикуются обширные критические наброски М.Л. Мандельштама, посвящённые подробному рассмотрению пьесы Чехова «Чайка». И в этой публикации не обошлось без сопоставлений Чехова с Тургеневым. Остановимся более подробно на этом аспекте критических набросков. Рассматривая болезненность, нервность, ставшие предметом чеховского изображения, Мандельштам категорично отрицает их как настроения времени: «Здесь кроется причина, почему Чехов не сделался певцом своего времени, как был, напр<имер>, Тургенев. И это несмотря на то, что он по своему настроению рождён быть поэтом безвременья. Он прекрасно понимает и пишет будни, и сумерки с их бледным героем, без вечера, героя, меняющегося на мелкую монету, который всё хочет и ничего не может, безвольного и слабого, нервного и больного. Вы чувствуете, что окружены своими знакомыми, своей жизнью — и в то же время вы отказываетесь признать в его рассказах зеркало настроения и времени. Всё типично, верно, но не обобщено, не связано. «Отчего и почему» пропадают у Чехова. Все произведения Чехова <...> обращают на себя всеобщее внимание, но ни одно не сделалось событием в литературе, значением времени, как Обломов, Рудин, «Отцы и дети». <...> «Чайка» не представляет исключения, Чехов рисует в ней болезненно-нервное настроение. Остальные его штрихи схвачены верно, но в общем болезненность его героев — не наша болезненность»8.
Несколько больших подвалов Мандельштам посвятил анализу образа Треплева как декадента, доказывая, что это «живое лицо», но не тип нашего декадентства и не «герой нашего времени», да и вообще содержанием пьесы становится «бесцельное и бессодержательное пиление нервов» — и «там, где бьют наши нервы без осмысленных, достаточных оснований, там наш организм протестует всем своим здоровым институтом», потому болезненно-нервное настроение категорически нельзя признать типичным для нашего времени. «Как Тургенев не сам создал своего Рудина, Базарова, так и Чехов в Треплеве только подметил нарождающийся тип молодого поколения. Но Тургенев сумел поставить своих героев в типические положения, сумел придать им такие черты, которые делали их выразителями целых настроений. Чехов по обыкновению не мог возвыситься до подобного обобщения. Его Треплев — живое лицо — это, несомненно; но так же несомненно и то, что Треплев не тип нашего декадента»9.
Критик отмечает повышенную нервность героев «Чайки»: «И действующие лица с какой-то лихорадочной поспешностью стремятся поделиться со зрителями своими страданьями. С особым, сладострастным наслаждением они обнажают весь накопившийся гной своих ран. Едва открывается занавес, Маша уже плачется по своей жизни. «Я несчастная», — красуется она. Ей вторит Медведенко. <...> Выходит Сорин и сейчас же с жалобой. <...> Ему подпевает Треплев. <...> Вбегает Нина с заплаканными глазами и опять жалоба. А там уже раскрывает терзания своего творчества Тригорин. <...> Из всех болезненных настроев «Чайки» раздвоение души Тригорина представляется наиболее типичным для нашего времени. Но и оно поставлено как раздвоение творчества, а не как самоанализ героя нашего времени, привыкшего разлагать все свои ощущения, шпионить за собой у трупа матери, у колыбели своего первенца и у ног любимой девушки»10.
Мандельштам продолжает традиционные упреки Чехову в том, что его герои не показаны на фоне общественной жизни: «Нервозность героев «Чайки» не типична для нашего времени уже только потому, что это не нервозность шумной общественной жизни. Люди нервничают именно потому, что лишены привольной атмосферы общественной борьбы и деятельности. Они искусственно сгруппированы в тесных стенах усадьбы без определённого, уравновешивающего труда, не связанные между собой неопределёнными отношениями. Они, толкуя между собой, надоедают себе и другим, анализируют друг друга. В результате получается нервозность Толстовской колонии, ссыльного уголка, а не тип нервной картины нашего времени».
Интересно, что в Казани обсуждение темы «Чехов и Тургенев» вышло за пределы литературной критики и коснулось также публичных лекций. Вопросу о том, как изображена современная жизнь у Чехова, был посвящён доклад Ф.Е. Пактовского на публичном заседании в актовом зале университета 26 марта 1900 года собрания «Общества любителей русской словесности в память А.С. Пушкина при Императорском Казанском университете». Реферат Пактовского был посвящён анализу произведений Чехова «со стороны их общественного содержания». Позже доклад был издан отдельной брошюрой.
Пактовский продолжал в духе интеллигенции того времени сопротивляться мысли Чехова о катастрофическом состоянии современного ему общества. Он утверждал, что Чехов «не знает одной какой-нибудь властной идеи над современным ему обществом, подобно Тургеневу, Достоевскому, гр. Л.Н. Толстому, не знает колоссальных общественных недугов подобно крепостному праву. У него как повествователя нет даже художественно и всесторонне очерченного типа: действующие лица взяты у него только на один момент и поставлены лицом к лицу с отрицательным явлением жизни. Покажет автор момент соприкосновения современного человека с действительностью, обнаружит в этот момент силу жизненных явлений и нравственную силу, а чаще бессилие, современного человека, и опустит занавес или, лучше сказать, закроет свой волшебный фонарь».
Пактовский полагал, что и изображённые Чеховым герои не составляют основы современной жизни: «Действующие лица в произведениях Чехова не актив жизни, а пассив её; но художественный рефлектор направлен главным образом не на лица, а на явления жизни. Она (жизнь) является для современного человека какою-то роковою силой, отсюда «унылая скорбь автора», внушённая бессилием действующих лиц в борьбе с жизнью, нежеланием самой борьбы, малодушной уступкой современного человека явлениям жизни. Но за каждым рассказом мы видим автора, как бы говорящим: «если поставить на место этих безвольных, слабых людей силы мощные, то явления эти не будут так фатальны, и жизнь будет иною»... Сила современных отрицательных явлений жизни, по произведениям Чехова, — в бессилии современного человека. В этом отношении особенно важны рассказы Чехова, изданные им под общим заглавием «Хмурые люди». В рассказах «Почта», «Шампанское» Чехов изображает тяжёлые моменты жизни тех людей, которым судьба дала в удел лишь нужду, тяжёлую работу за кусок хлеба, но не дала надежды на лучшее в их положении. Они подавлены своей нуждой. Всё противодействие маленьких людей нашего общества роковым для них обстоятельством выразилось в их «хмурости», тяжелом терпении и молчании... Мрачной представляется Чехову жизнь культурного человека, когда его руководит так называемая «житейская невзгода», обращающаяся в какую-то роковую силу, когда у него нет надежды на лучшее будущее; но не отрадною она рисуется и тогда, когда человек фанатически отдаётся излюбленным теориям века»11.
Спустя двенадцать лет, 1-го и 2-го декабря 1912 года в Новом клубе преподавателем народного университета имени Шанявского Б.А. Грифцовым были прочитаны две лекции в пользу Общества пособия бедным — «О Достоевском» и «Тургенев и Чехов». Эти лекции заинтересовали публику, «в особенности теперь, в пору литературного затишья после довольно бурной переоценки и задач, и техники изящной литературы»12. Очевидно, что речь идёт о причинах социального и политического характера тех лет, которые побудили педагогическое сообщество к пересмотру методики преподавания и отношения к некоторым писателям и произведениям художественной литературы.
Автор отмечает, что «как бы ни сильно было увлечение новейшими течениями в литературе, оно никогда не может заслонить фигуры «старых» мастеров слова, и напоминание об их переживаниях, новый штрих в оценке их деятельности может быть только полезен и для того, чтобы легче ориентироваться в неустановившихся ещё новых течениях, и уяснить себе преемственность нынешних течений от великих писателей сравнительно недавнего прошлого.
«Поединок человека с роковым вихрем» у Достоевского, «власть неизбежности» у Тургенева и «красота человеческого горя» у Чехова» — всё это основные мотивы и новейшего творчества, и они не могут не интересовать литературно-образованную публику помимо той цели, для которой и устраиваются обе лекции»13. Хотя основная цель носила благотворительный характер, но и содержание лекций должно было привлечь аудиторию. Казанскую публику интересовали темы литературного характера, особенно если речь шла о таких ярких писателях, как И.С. Тургенев и А.П. Чехов. Отметим, что автор заметки не причисляет А.П. Чехова к писателям нового времени, он относит его к великим писателям недавнего прошлого. Это значит, что в сознании казанской публики, в частности, автора данной публикации, А.П. Чехов не относился к писателям «новейшей литературы», в 1912 году его литературное наследие уже воспринималось в Казани как достояние прошлого, а писатель относился к числу классиков русской литературы.
Литература
Александров Я.А. Чайка русской сцены. Театрально-литературные очерки. Страницы из истории культурных исканий и лучших порывов. Казань: Типография Я.Н. Подземского, 1914. С. 34.
Анонс спектакля «Дядя Ваня» А.П. Чехова и «Провинциалка» И.С. Тургенева // Волжский вестник. 1898. № 93, 94.
М.М. [М.Л. Мандельштам]. Критические наброски. «Чайка». Комедия в 4-х действиях Чехова // Казанский телеграф. 1899. № 1897. 11 марта.
Н.Г. Две лекции // Камею-Волжская речь. 1912. № 266. 29 нояб.
Пактовский Ф.Е. Современное общество в произведениях А.П. Чехова. Чтения в О-ве любителей русской словесности в память А.С. Пушкина при ими. Казанском ун-те, III. Казань, 1900. 42 с.
Посторонний [П.П. Перцов]. Между прочим. Вне уровня // Волжский вестник. 1892. № 11. 12 (24) янв.
Сахаров В.И. Высота взгляда (Тургенев и Чехов). URL: http://ostrovok.de/old/prose/saharov/essay010.htm (дата обращения: 12.09.2018).
Уманьский А. Театр и музыка. «Иванов», драма А.П. Чехова // Волжский вестник. 1890. № 36. 8 (20) февр.
Примечания
1. Сахаров В.И. Высота взгляда (Тургенев и Чехов). URL: http://ostrovok.de/old/prose/saharov/essay010.htm (дата обращения: 12.09.2018).
2. Уманьский А. Театр и музыка. «Иванов», драма А.П. Чехова // Волжский вестник. 1890. № 36. 8 (20) февр.
3. Там же.
4. Посторонний [П.П. Перцов]. Между прочим. Вне уровня // Волжский вестник. 1892. № 11. 12 (24) янв.
5. Там же.
6. Александров Я.А. Чайка русской сцены. Театрально-литературные очерки. Страницы из истории культурных исканий и лучших порывов. Казань: Типография Я.Н. Подземского, 1914. С. 34.
7. Анонс спектакля «Дядя Ваня» А.П. Чехова и «Провинциалка» И.С. Тургенева // Волжский вестник. 1898. № 93, 94.
8. М.М. [М.Л. Мандельштам]. Критические наброски. «Чайка». Комедия в 4-х действиях Чехова // Казанский телеграф. 1899. № 1897. 11 марта.
9. Там же.
10. Там же.
11. Пактовский Ф.Е. Современное общество в произведениях А.П. Чехова. Чтения в О-ве любителей русской словесности в память А.С. Пушкина при имп. Казанском ун-те, III. Казань, 1900. 42 с.
12. Н.Г. Две лекции // Камско-Волжская речь. 1912. № 266. 29 нояб.
13. Там же.
Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |