Заключение

Всемирная слава к старшим современникам Чехова — Достоевскому и Толстому — пришла еще при их жизни. К Чехову лишь посмертно. Однако его международное признание так стремительно росло от десятилетия к десятилетию, что теперь Чехов во всем мире воспринимается в одном ряду с авторами и «Анны Карениной», я «Братьев Карамазовых». В этом смысле двадцатый век можно было бы с полным основанием назвать веком Чехова.

Истинный смысл и значение новаторской чеховской прозы и драматургии долгое время был недоступен пониманию зарубежного читателя. В какой-то мере это объясняется тем, что при жизни Чехова преобладало истолкование его творчества либерально-народнической критикой, для которой сущность чеховской художественной системы, как мы видели, оставалась за семью печатями. Позже — после смерти Чехова — ошибки Михайловского, Скабичевского и др. были подхвачены и переработаны в стройную систему такими реакционными критиками, как Л. Шестов. Ими делалось все возможное для дискредитации Чехова и его развенчания, для того, чтобы исказить и принизить значение его творческого наследия.

Немалую роль сыграла и проблема перевода, особенно сложная применительно к творчеству Чехова. Объективные трудности в этом деле долгое время осложнялись, да и теперь осложняются, весьма смутным представлением о новаторской художественной структуре чеховской драматургии и прозы или полным ее непониманием.

Прошли десятилетия, пока все эти препятствия не были в какой-то мере преодолены. Тогда-то перед зарубежными читателями, критиками, режиссерами и зрителями и начал постепенно вырисовываться облик подлинного Чехова, тогда-то и пришла к нему всемирная слава.

Бурный рост популярности чеховского творчества показывает, как глубоко был прав Лев Толстой, когда, назвав Чехова «художником жизни», тут же подчеркнул — главное достоинство чеховского творчества состоит в том, «что оно понятно и сродно не только всякому русскому, но и всякому человеку вообще». Зарубежные отклики на творчество Чехова последних десятилетий прекрасно подтверждают это. Так, известный английский актер Пол Скофилд в 1963 году писал: «Чехов один из самых национальных писателей, характеры его героев чисто русские. Но проблемы, которые волнуют чеховских героев, и счастье и несчастье, и семейная жизнь, и испытания, — одинаковы у народов разных стран»¹.

Вместе с тем, за рубежом неоднократно подчеркивалось значение правды о России, о русских людях, которую поведал миру Чехов. «Наряду с Толстым, — писал в 1958 году Клод Руа, — Чехов является, пожалуй, именно тем дореволюционным писателем, благодаря которому повсюду в мире стали лучше понимать и больше любить его народ. Чехов... помогает нам понять и нынешнюю Россию. Путями сердца Чехов дает нам почувствовать, насколько революция была необходима, что ее призывала вся живая, страдающая, мыслящая Россия...»²

На первый взгляд это очень разные, даже взаимоисключающие суждения и оценки. Однако в том-то и дело, что у Чехова одно не противоречит другому.

Чехов действительно русский писатель в самом глубоком понимании этого определения. Не только в силу его любви к русскому человеку и русской природе, его поглощенности проблемами русской жизни. Чехов гениально выразил в своем творчестве важнейшую особенность русской прогрессивной общественной мысли — ее озабоченность коренными вопросами общественного бытия, затрагивающими кровные интересы не только русского, но и всякого человека без различия его национальной и расовой принадлежности.

Нередко, говоря о мировом значении творчества Чехова, исследователи обращают внимание на ту новую художественную форму, которой писатель обогатил мировую литературу. Нет сомнения, значение этого чеховского открытия велико. И это было отмечено уже Толстым.

И все же, характеризуя Чехова, Толстой, как мы помним, прежде всего подчеркивал, что он «художник жизни». И Горький считал главным в творчестве Чехова такую глубокую правду жизни, которой до него не знала мировая литература.

Да, имению обращение к коренным вопросам человеческого бытия, со всей остротой поставленным историческим развитием России на рубеже двух веков, объясняет выдающуюся роль творчества Чехова в развитии мировой литературы XX века.

И это было естественно. Рубеж XIX—XX веков привел к великой переоценке ценностей не только в России, но и во всем мире. Литература критического реализма XX века рождалась в новой обстановке глубокого скептицизма и острого кризиса старых традиций.

Возрастающее общественное недовольство и жажда нового питали творчество крупнейших критических реалистов, выступивших на рубеже XIX—XX веков. Философские романы Франса, «Жан-Кристоф» Роллана, «Сага о Форсайтах» Голсуорси, «Неприятные пьесы» Б. Шоу, «Будденброки» Т. Манна — все эти произведения, под знаком которых начинается история литературы XX века, столь своеобразные и непохожие друг на друга, каждое по-своему ставило вопрос о несостоятельности, разрушении и гибели старых «незыблемых» устоев и «вечных» истин буржуазного мира»³.

Таким образом, творчество Чехова пришло за рубеж на вполне подготовленную для его восприятия почву. Его огромное влияние на развитие критического реализма в мировой литературе объясняется тем, что Чехову удалось рассказать о крушении изживших себя старых устоев с такой потрясающей простотой и неотразимей убедительностью, каких еще не знала до него мировая литература.

Отсюда и та ожесточенная борьба вокруг истолкования и восприятия творчества Чехова, которая из года в год все шире разворачивается в зарубежном мире. Чем отчетливее вырисовывается истинный смысл творчества Чехова, тем настойчивее попытки иных критиков гальванизировать и подновить старые теории о Чехове-пессимисте, о чеховской безыдейности и т. п.⁴

Влияние Чехова на мировую литературу действительно огромно, но весьма своеобразно. Подражать ему было нельзя. И не только потому, что его творчество, как и творчество всякого великого художника, было неповторимо. Ему нельзя было подражать еще и потому, что литература не могла ограничиться повторением тех неопровержимых истин, к которым он пришел в своем творчестве. Между тем жизнь ставила перед литературой XX века все новые и новые, грозные, неведомые еще Чехову вопросы. Вот почему, приняв в той или иной мере общие посылки Чехова, критический реализм XX века обратился прежде всего к эпическим жанрам, чтобы вновь и вновь исследовать все многообразие связей человека с окружающим миром в новых исторических условиях. Критический реализм XX века пошел вперед, учтя весь опыт классики XIX века, включая Тургенева и Бальзака, Толстого и Стендаля, Достоевского и Золя, как и других своих великих предтеч. Однако, несмотря на это, в основе новейшей прогрессивной буржуазной литературы осталась та же проблема совести гуманного человека, вступившего в непримиримый конфликт со всем тем, что порождено строем буржуазных отношений, включая еще неведомые Чехову ужасы империалистических войн, разгула человеконенавистничества и хищничества, фашистской чумы и угрозы новой, еще невиданной в истории истребительной войны, опирающейся на гигантские достижения науки и техники XX века.

Существенно при этом, что в результате исследований многообразных связей человека с действительностью XX века, приведших к возникновению новых литературных жанров и форм, чем дальше, тем отчетливее вырисовывается в новейшей литературе ее «чеховское» ядро. Погруженные в себя, неприкаянные герои произведений прогрессивного зарубежного искусства все более и более начинают напоминать определенными чертами своего характера «задумавшихся» героев Чехова. Вместе с тем именно теперь все яснее и яснее становится его выдающаяся роль в развитии мировой культуры XX века. Одновременно выясняется, что наследие Чехова далеко не исчерпано зарубежной литературой критического реализма, которая продолжила в основном одну — критическую его часть.

Гораздо полнее воспринял и развил чеховское наследие Максим Горький. Приняв основные посылки Чехова, в том числе его трактовку проблемы человеческого счастья, Горький пошел дальше, дополнив круг чеховских представлений идеей революционной борьбы за переустройство мира. Тем самым Горький продолжил чеховские размышления и над проблемой человеческого счастья, показав, что его источником является радость революционной борьбы и творческого созидания. Нет поэтому ничего удивительного в том, что развитие советской литературы, как и зарубежной литературы социалистического реализма, пошло в первую очередь под влиянием Горького. Не следует только забывать, что Горький во многом явился прямым продолжателем творчества именно Чехова.

Однако наследие Чехова имеет не только историческое значение. Его сила в том, что оно живо и сегодня. Произведениями этого писателя, которого так долго считали аполитичным и вялым, как никогда зачитываются именно в наш динамический век, насыщенный политической борьбой. И в этом нет ничего удивительного, так как те социальные и этические проблемы, которые ставил и решал в своем творчестве великий писатель, легко переводятся на язык политики.

Сегодня Чехов дорог нам потому, что не потеряли своего значения поставленные им нравственные и социальные проблемы. Чехов, как и прежде, учит нас понимать зловещую роль в жизни человеческого общества не только буржуазного хищничества, и сегодня являющегося основой так называемого «свободного мира», но и мещанства, мелкого собственничества, страсти к накопительству, обывательской сытости и пошлости.

Из года в год расширяется круг читателей Чехова за рубежом нашей родины, помогая им сбросить с себя гипноз самой утонченной буржуазной пропаганды, вселяя в них веру в неизбежное торжество новых, истинно человеческих отношений между людьми.

Путь идейных и творческих исканий Чехова глубоко поучителен. Он вновь и вновь напоминает нам о коренных вопросах человеческого бытия, учит не забывать о них в быстротекущих буднях, среди мелочей повседневного быта.

Чехов жив, он борется вместе с нами, вместе с прогрессивными людьми всего мира, и его светлая мечта о прекрасном, гармоничном человеческом обществе все еще остается путеводной звездой для многих и многих миллионов людей на всем земном шаре.

Примечания

1. П. Скофилд Искусство на все времена. — «Литературная Газета», 1968, № 1, с. 8.

2. «Литературное наследство», т. 68. М., 1960, с. 735.

3. Т. Вановская. Ромен Роллан. М.—Л., 1957, с. 20—21.

4. См. об этом: Г. Бердников. Чехов в современном мире. — «Вопросы литературы», 1980, № 1.