1.1. Загадка Чехова

Тезис о том, что «Русская художественная литература — вот истинная русская философия»¹, не является новым. Подобные высказывания можно обнаружить у Б.П. Вышеславцева², А.Ф. Лосева³, С.Л. Франка⁴, Л. Шестова⁵ и др. Признание значительной философской составляющей в русской литературе делает закономерным интерес к этой теме. В настоящее время наряду с философской составляющей литературы⁶ изучаются также философские взгляды литераторов.

Помимо исследований, посвященных двум наиболее известным своей философской позицией писателям, Ф.М. Достоевскому⁷ и Л.Н. Толстому⁸, существуют работы о взглядах В.А. Жуковского⁹, Н.В. Гоголя¹⁰, А.С. Пушкина¹¹, Ф.И. Тютчева¹² и некоторых других литераторов¹³.

Все исследования, посвященные философским мотивам русской литературы и философским идеям русских литераторов, базируются на толковании текстов, то есть на герменевтике. Методические приёмы, используемые в исследованиях, имеют ряд отличий: некоторые авторы делают попытку истолковать текст в философских категориях¹⁴, другие, напротив, сознательно уходят от этого¹⁵. Однако для всех исследований главным методом остаётся интерпретация.

Казалось бы, ничто не препятствует нам применить наработки авторов этих исследований к наследию Чехова. В этом случае наше исследование методологически ничем не будет отличаться от перечисленных нами ранее работ. Однако в случае с Чеховым такой подход может быть сопряжен с некоторыми сложностями. Довольно часто применительно к Чехову и его творчеству звучит слово «загадка»¹⁶. «Загадок, собственно, две, — замечает А.Д. Степанов. — Первая состоит в том, что очень трудно найти единую доминанту, объединяющую непохожие друг на друга тексты. <...> Вторая загадка — это отношение Чехова к героям и событиям <...>. Объективность и сдержанность Чехова оставляет читателя наедине с зеркалом. Отсюда разноголосица полярных мнений»¹⁷.

На «разноголосицу мнений» о Чехове обращали внимание многие исследователи и критики. Объясняли её по-разному. Одни, подобно А.Д. Степанову, видели её истоки в объективности и сдержанности писателя, другие — в отсутствии у Чехова «гармонического облика»¹⁸, третьи — в «диалогичности» чеховских рассказов и повестей¹⁹. Последняя позиция, по-видимому, обладает наименьшими объяснительными потенциями. Диалогичность свойственна не только произведениям Чехова, но и, например, романам Достоевского²⁰, но последние не породили такой разноголосицы мнений. Если и существовало среди исследователей несходство во мнениях относительно этих романов, то оно всегда находилось в рамках вопроса «что хотел сказать автор?», и никогда не переходило «под протекторат» другого вопроса: «а хотел ли автор что-нибудь сказать?». В случае же с Чеховым имел место и второй вопрос.

Если отношение Чехова к изображаемым им героям и событиям остаётся загадкой, то применить к нему те исследовательские подходы, о которых мы писали выше, будет непросто. В этом случае сложна не столько интерпретация чеховских произведений, сколько подтверждение того, что эта интерпретация действительно выражает интенции писателя, а не является продуктом вчитывания.

Существует ли такое объяснение разноголосицы во мнениях относительно Чехова, которое бы основывалось на анализе созданных им текстов? Очевидно, что высказывания об «отсутствии гармонического облика» или «объективности и сдержанности» относятся к текстам лишь отчасти и в основном апеллируют к затекстовой реальности. Нас же интересует такое объяснение несходства во мнениях, которое, во-первых, исходит из анализа текста (а не обстоятельств, обусловивших его появление) и, во-вторых, объясняет все иные (то есть менее совершенные) объяснения, будучи само иными не объясняемо.

Такое объяснение, на наш взгляд, было предложено в цитированной ранее работе А.Д. Степанова. Суть его в том, что Чехов создал текст особого типа, «чистую дескрипцию»²¹ (речь здесь идёт преимущественно о произведениях позднего периода). Существуют разные интерпретации чеховских текстов, — рассуждает А.Д. Степанов. Все они (или, по крайней мере, большинство их) «центрируются вокруг некой базовой оппозиции»²², то есть выдвигают одну линию анализа в качестве главной²³. Так, например, исследователи могут считать, что рассказ «Архиерей» говорит об обретении героем внутренней свободы (оппозиция «наличие свободы» / «отсутствие свободы»), нахождении взаимопонимания с другими людьми (оппозиция «контакт» / «отчуждение») или о чём-то ещё. В любом случае исследователем выделяется центральная линия анализа, которая связывается с основной мыслью рассказа. Однако, как показывает автор указанной работы, какую оппозицию не избрал бы интерпретатор, все они либо оказываются шире текста, либо допускают противоположную интерпретацию, либо иллюстрируют сразу обе закономерности. А такая ситуация возможна только в том случае — делает заключение А.Д. Степанов — если имеет место текст особого типа, представляющий собой «чистую дескрипцию».

Это объяснение можно дополнить аналогией из области психологии. В психологии широко используются проективные методики, специфика которых состоит в «неоднозначности, неопределенности (слабоструктурированности) используемых стимулов»²⁴. В качестве примера назовём две таких методики — тематический апперцептивный тест (ТАТ) и тест Роршаха²⁵. В обоих случаях испытуемому (или клиенту) предъявляются слабоструктурированные картинки, и поскольку стимульный материал носит неопределенный характер, испытуемый восполняет («домысливает») эту неопределенность за счёт содержания собственного внутреннего мира. Иными словами, он «проецирует» собственное психологическое «содержание» на эти картинки. Можно рассматривать творчество Чехова как слабоструктурированный материал, то есть своего рода «проективную методику», на которую каждый исследователь и читатель проецирует содержание своего внутреннего мира²⁶.

Иногда обращают внимание на иное. «<Ч>еховский текст построен так, — замечает И.Н. Сухих, — что <...> читатель <...> неизбежно должен проецировать изображенные конфликты и проблемы в свою жизнь²⁷. Но здесь указывается на в общем-то стандартный механизм работы с текстом: для понимания текста нужно «пропустить его через себя», интроецировать в свой внутренний мир. Другой вопрос, что конфликты, выведенные в разных произведениях, могут обладать разной значимостью для читателей, и в этом смысле тексты Чехова можно рассматривать как особенно резонансные. В целом же интроекция как таковая имеет место всегда, но в случае с Чеховым она дополняется проекцией. Это значительно осложняет выделение собственно авторского в произведениях Чехова.

В таком случае при попытке исследовать наследие Чехова под философским углом зрения мы неизбежно столкнёмся с вопросом: если тексты Чехова (или хотя бы большинство из них) представляют собой «чистую дескрипцию» или «слабоструктурированный материал», то каким образом вообще можно говорить о Чехове как мыслителе? Философия в традиционном смысле слова — это идеи и концепции, которые, хотя и нуждаются подчас в реконструкции, в основных своих элементах даны миру в явном виде. Даже в тех случаях, когда налицо отсутствие систематичности изложения (как, например, в «Уединенном» и «Опавших листьях» В.В. Розанова), разрозненные записи представляют собой выражение мысли, которую можно понять и более-менее однозначно проинтерпретировать. В случае же с Чеховым, как уже отмечалось ранее, имеет место широкий разброс интерпретаций. Каким же образом тогда можно примирить образы «чистой дескрипции» и «слабоструктурированного материала» с заявлениями о философской составляющей чеховских текстов и самом их творце как мыслителе?

Эти заявления можно рассматривать как одну из возможных интерпретаций чеховского творчества, одну из проекций на область «чистой дескрипции». Однако такая трактовка не решает вопроса. Анри Пуанкаре в работе «Ценность науки» писал, что «<г>арантией объективности мира, в котором мы живем, служит общность этого мира для нас и для других мыслящих существ»²⁸. Если некоторая (довольно значительная, как мы увидим далее) часть исследователей и критиков говорит о Чехове как мыслителе, то такие заявления уже по одной своей множественности не могут быть сочтены беспочвенными и, по крайней мере, нуждаются в прояснении причин, вызвавших их появление. Разобраться в том, на чём основаны подобные заявления, мы и попытаемся далее.

Примечания

1. Волжский (Глинка) А.С. Из мира литературных исканий. СПб.: Издание Д.Е. Жуковского, 1906. С. 300.

2. «Русская литература философична, в русском романе поставлены все основные проблемы русской души». Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1955. С. 7.

3. «Художественная литература является кладезем самобытной русской философии». См. Лосев А.Ф. Русская философия // Введенский А.И., Лосев А.Ф., Радлов Э.Л. Очерки истории русской философии. Свердловск: Изд-во УрГУ, 1991. С. 112.

4. «Глубочайшие и наиболее значительные идеи были высказаны в России не в систематических научных трудах, а в совершенно иных формах — литературных». Франк С.Л. Духовные основы общества. М.: Республика, 1992. С. 474.

5. «Именно русская литература зачала и родила самую своеобразную отечественную философскую мысль». Шестов Л. Умозрение и откровение. Париж: YMCA-PRESS, 1964. С. 35.

6. См., напр., Семенова С.Г. Метафизика русской литературы: в 2 т. М.: Издательский дом «ПоРог», 2004.

7. См., напр., Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М.: Республика, 1996.

8. См., напр., Квитко Д.Ю. Философия Толстого. 2-е изд. М.: Изд-во Комакадемии, 1930.

9. См., напр., Зброжек Е.А. Философские идеи В.А. Жуковского // Вече. Журнал русской философии и культуры. 2012. Вып. 24. С. 232—241.

10. См., напр.: Философия Н.В. Гоголя: Сборник научных статей / Отв. ред. филос. н., проф. Е.И. Рачин. Выпуск III. М.: МГПУ, 2009. О Гоголе упоминает также Зеньковский В.В. в своей «Истории русской философии». См. Зеньковский В.В. История русской философии. М.: Академический проект, 2011. С. 177—181.

11. См., напр., Дегтярева А.Н. «История Петра» А.С. Пушкина: Философия «вызова-и-ответа»: дис. ... канд. философ. наук: 24.00.01 / Дегтярева Анна Николаевна; Краснодарский гос. ун-т культуры и искусств. Краснодар, 2001. — 183 с.; Кибальник С.А. Художественная философия Пушкина. СПб.: Изд-во Д. Буланин, 1998.

12. См., напр., Тарасов Б.Н. Историософия Ф.И. Тютчева в современном контексте. М.: Наука, 2006.

13. См., напр., Асмус В.Ф. Круг идей Лермонтова // Литературное наследство. М.Ю. Лермонтов / Отв. ред. П.И. Лебедев-Полянский. М.: Изд-во АН СССР, 1941—1948. Кн. 1, 1941. С. 83—128; Брюханова Ю.М. Творчество Б. Пастернака как художественная версия философии жизни: дис. ... канд. филолог. наук: 10.01.01 / Брюханова Юлия Михайловна; Иркутский гос. ун-т. Иркутск, 2009. — 242 с.

14. См. Дегтярева А.Н. Указ. соч.

15. См. Кибальник С.А. Указ. соч.

16. Собенников А.С. «Между «есть Бог» и «нет Бога»...» (о религиозно-философских традициях в творчестве А.П. Чехова). Иркутск: Иркутский гос. ун-т, 1997. С. 9. Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М.: Языки славянской культуры, 2005. С. 9, 11 и др. См. также работы, целиком посвященные этому вопросу: Бушканец Л.Е. А.П. Чехов и русское общество 1880—1917 гг. Формирование литературной репутации: дис. ... докт. филолог. наук: 10.01.01 / Бушканец Лия Ефимовна; МГУ имени М.В. Ломоносова. М., 2013. — 630 с.; Муриня М.А. Чеховиана начала XX века // Чеховиана: Чехов и «серебряный век». М.: Наука, 1996. С. 15—22.

17. См. Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М.: Языки славянской культуры, 2005. С. 9, 11.

18. См. Неведомский М.П. Без крыльев. А.П. Чехов и его творчество // А.П. Чехов: pro et contra. Творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — нач. XX в.: Антология. СПб.: РХГИ, 2002. С. 786—830. С. 788. Курсив М.П. Неведомского. Неведомский в качестве ещё одной причины «разноголосицы» называл ограниченность традиционных критических приёмов. Там же. С. 789.

19. См. Удодов Б.Т. Диалогизм авторской позиции в повести А.П. Чехова «Чёрный монах» // Вестник ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. 2004. № 2. С. 34—35. С. 34.

20. Здесь достаточно указать на известную работу М.М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского». См. Бахтин М.М. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. М.: Языки славянской культуры, 2002.

21. См. Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М.: Языки славянской культуры, 2005. С. 337, 358.

22. Там же. С. 337.

23. Отметим, что это справедливо не только для интерпретации отдельного произведения, но для попыток определить «центральную тему» или «базовый конфликт» у Чехова в целом. См., напр., интересную работу, в которой автор определяет базовый конфликт как конфликт между вовлечёнными («melodramatist») и отстранёнными («metadramatist») героями. См.: Corrigan Yuri. Chekhov's existentialism: the ethics of outsidedness. Princeton University, 2008.

24. См. Бурлачук Л.Ф. Психодиагностика: Учебник для вузов. СПб.: Питер, 2006. С. 295.

25. Отметим, что метафора «теста Роршаха» применительно к творчеству Чехова уже звучала. См. Karlinsky, Simon. Russian anti-chekhovians // Russian Literature XV (1984). P. 183—202. P. 183. Но в указанной статье этот тест упоминается в ироническом смысле: автор указывает, что античеховские настроения были порождены тем, что на Чехова были «спроецированы» собственные страхи и тревоги. Мы же используем данную метафору вполне серьёзно.

26. На эту особенность чеховского творчества неоднократно обращали внимание исследователи и критики. В частности, М.П. Неведомский писал: «От всех этих разноречивых характеристик остается только одно прочное и несомненное residuum (остаток — О.Р.): гг. критики очень склонны трактовать объект своей критики по образу и подобию своему. Из этих характеристик мы узнаем, главным образом, что г-н Львов — несомненный демократ, г-н Булгаков — очень рьяный в деле прозелитизма философически утонченный христианин <...>, г-н Шестов — писатель со сверлящим скептицизмом, г-н Батюшков — «оптимо-идеалист» с явной слабостью к партии К-Д. (курсив М.П. Неведомского; имеется в виду партия кадетов — О.Р.), и т. д.». См. Неведомский М.П. Указ. соч. С. 788. На ту же особенность указывает А.Д. Степанов: «в Чехове <всегда находили — О.Р.> то, что искали: веру и атеизм, гуманизм и убийство надежд, революцию и эволюцию, комедию и трагедию, анекдот и притчу, гедонизм, пантеизм, всепрощение, гносеологию, принятие мира полностью без остатка и философию отчаяния». См. Степанов А.Д. Об отношении к мертвым словам (Чехов и Сорокин). Вестник Пермского университета. 2012. Вып. 1 (17). С. 194—201. С. 194.

27. См. Сухих И.Н. Проблемы поэтики Чехова. 2-е изд., доп. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2007. С. 328.

28. См. Пуанкаре Анри. О науке: пер. с франц. М.: Наука, 1983. С. 275.