Таганрог (1860—1879 гг.)

Таганрог в наши дни

Современный Таганрог производит «впечатление унылой пустынности и ненужности» — вот общий голос всех, кто описывает этот город — родину Чехова. «Длинные и прямые, как лагерная линейка, улицы, маленькие домики с подслеповатыми окнами и неизменными ставнями, за которыми, кажется, навсегда остановилась и замерла жизнь, нагоняют тоску. Редкие прохожие точно сами конфузятся своего появления на улицу, нарушающего общую мертвую неподвижность. Только на главной улице, Петровской, где сосредотачиваются все магазины, относительное оживление».

Теперь заезжему человеку покажут памятник Петра Великого — работы Антокольского; дворец, в котором умер Александр I; городской сад; спуск к морю — широкую каменную лестницу, против которой, на площадке, предположено поставить памятник Чехову; затем, все, что связано с именем Антона Павловича: домик на Полицейской улице, в котором он родился, — в глубине двора, прямо против ворот; лавку в доме Моисеева на Монастырской улице — здесь маленький Чехов помогал отцу торговать; дом на Елизаветинской — тут он провел свои отроческие годы; унылое здание гимназии, в которой он учился; старый городской театр, куда тайком от начальства, бегал Антоша, и церковь св. Константина, подле которой была греческая школа, где, еще до поступления в гимназию, пробыл почти год. Наконец, чтобы закончить обзор Таганрога, надо будет сходить в городскую библиотеку имени Чехова и осмотреть находящийся в ней небольшой музей его имени. Вот и все.

Некогда шумный и оживленный, Таганрог уже с начала семидесятых годов начал утрачивать всякое значение: центром юга России, столицей Донецкого бассейна, становился соседний Ростов-на-Дону, выраставший и богатевший с чисто американской быстротой.

Жизнь в Таганроге замирала: закрылась и гавань, упразднилось и градоначальство; город беднел, опускался. В нем было мало интересных, талантливых людей; книгами и искусством не интересовались. Но все же чувствовалась близость к морю и к степным просторам. В городе была прелестной Петровская улица: «она отчасти заменяла сад, так как по обе стороны ее росли тополя, которые благоухали, особенно после дождя, а из-под заборов и палисадников нависали акации, высокие кусты сирени, черемухи, яблони» — с нежным чувством вспоминал о ней Чехов в большой своей повести «Моя жизнь», в которой рисовал он гнетущие картины провинциальных и безнадежных будней.

Семья Чеховых

В выписи из метрической книги г. Таганрога Соборной Успенской церкви значится, что «Тысяча восемьсот шестидесятого года месяца Генваря, семнадцатого дня рожден, а двадцать седьмого крещен Анатолий. Родители его, Таганрогской 3-й гильдии купец Павел Георгиевич Чехов и законная жена его Евгения Яковлевна, оба православного исповедания. Воспреемники были: Таганрогский купеческий брат Спиридон Федорович Титов и таганрогского 3-й гильдии купца Дмитрия Кирикова Сафьянопуло жена. Таинство крещения совершал священник Собора Михаил Орловский с диаконом Моисеем Егоровым. Что утверждается»... Анатолий-Антон — будущий писатель Антон Павлович Чехов.

У его отца, Павла Георгиевича, или Егоровича, как называли его домашние, была небольшая колониальная лавка. Те средства, которые позволили ему начать собственное торговое дело, он собрал трудом всей своей молодости.

Дед писателя был крепостным богатого помещика Черткова. Выкупившись на волю, он добился независимой и сравнительно обеспеченной жизни. Служил он управляющим в богатом графском имении, в верстах ста от Таганрога в станице Княжой. Сына своего — Павла Егоровича он перевез из деревни в город — в Таганрог, и отдал богатому купцу в лавку «в мальчики». Павел Егорович долго служил в этой лавке; из «мальчиков» он сделался сперва «молодцом», потом старшим приказчиком. В молодые же годы не раз исполнял он поручения своего хозяина, по закупке для него скота, за которым ездил по разным городам России. 20 октября 1854 года он женился в Таганроге на девице Евгении Яковлевне Морозовой. Она родилась в Моршанске и была дочерью купца-суконщика, разъезжавшего со своим товаром по всей России, и, наконец, остановившегося навсегда в Таганроге. Женившись, Павел Егорович открыл свою лавку. Но торговля, которую он вел, давала очень мало дохода.

Детей у Чеховых было шестеро: Николай (талантливый художник, — он умер молодым от чахотки, от которой умер и брат его Антон Павлович), Александр (он занимался литературой, писал рассказы и романы; умер несколько лет тому назад) Антон, Михаил, Иван (Иван Павлович был учителем: он недавно умер в Ялте) и Марья (Мария Павловна много сделала для увековечения памяти своего знаменитого брата, издав полное собрание его писем; в настоящее время она заведует домом-дачей А.П. Чехова в Ялте, превращенном в музей его имени. Значительное количество материалов московского музея имени Чехова являются даром Марии Павловны).

Семья, как видим, была большая, достатки же Павла Егоровича были невелики, и дети жили в суровой обстановке. Отец был человек, как говорится, старого закала, требовательный, не оставлявший без наказания ни одного поступка, но по своему очень любивший детей. Его мечтой было увидеть их богатыми людьми. Таганрог в пору раннего детства Антона Павловича был оживленный город. Приморский его порт вел значительную торговлю. И вся она была в руках греков, издавна поселившихся на берегу Азовского моря. Жизнь богачей-греков казалась завидной. Но для того, чтобы добиться положения сыновей каких-нибудь Вальяно или Скараманги¹ надо было прежде всего... выучиться греческому языку. Павел Егорович решил, поэтому, маленьких Николая и Антона отдать не в гимназию, в которой уже учился их старший брат Александр, а в греческую школу. Павел Егорович рассуждал так:

— «Ну, что вот я с утра до ночи сижу в своей лавке торгую, а каждый год при подсчете оказываются одни убытки... То ли дело служить у Вальяно или у Скараманги... Сидит человек в тепле спокойно за конторкой, пишет и щелкает на счетах, и без хлопот получает чистоганом 1000 рублей в год. Надо будет детей отдать в греческую школу»...

— «Не лучше ли в гимназию?» — возражала Евгения Яковлевна.

— «Бог с ней, с гимназией!.. Что она даст? Вон у Ефремова сын вышел из 5-го класса, и латынь учил, — а что в нем толку? Сидит у отца на шее, ходит без дела по городу, да пожарного козла дразнит»...

Так и были отданы дети в греческую школу. Этой школой заведывал некто Вучина, Николай Спиридонович — грек. Неизвестно, чем занимался он у себя на родине, — таганрожцы помнили, что к ним в город пришел он оборванный, «без панталон», — нищим. Конечно, никогда не был он педагогом, и учил совершенно нелепо. Люди богатые, даже греки — хлеботорговцы, которым так завидовал Павел Егорович, остерегались отдавать ему своих «наследников», и в его школе обучались дети греческих шкиперов, матросов и вообще людей с малым достатком. Но Вучина, услыхав, что русский купец Чехов желает обучать сыновей греческому языку, уговорил Павла Егоровича отдать их в его школу. Павел Егорович согласился и сам отвел Николая и Антона к Вучине.

В греческой школе

В школе у Вучины было пять классов и все они помещались в одной комнате. Учитель расставил в ней пять рядов парт. В начале каждого ряда красовались таблицы с цифрами I, II, III и так далее. Так ухитрился хитрый наставник из одного класса сделать сразу пять! В первом проходили азбуку и письмо, а в пятом доходили до греческого синтаксиса и до греческой истории. Дальше этого познания Вучины не шли.

На первых партах сидели ребятишки 6—7 лет, а в последнем ряду восседали великовозрастные парни лет по 18—19, с усами: силачи и гроза малышей. Учение началось с того, что Николай Спиридонович, проводив с поклонами Павла Егоровича до дверей, посадил обоих первых учеников на самую первую скамью, т. е. в приготовительный класс, положил перед каждым из них по тоненькой книжечке под заглавием «Неон-Алфавитарион», т. е. «Новая азбука» и сказал:

— Завтра надо принести за каждая книжка 20 копейк. Сказите эта васа папаса. А теперь возмите книжка и уците: альфа, вита, гамма, дельта, эпсилон...

Алфавит давался им с величайшим трудом. Наконец, за них взялся помощник Вучины — Спиро.

Спиро доходил в своем усердии чуть ли не до белого каления, оттягивал большим пальцем нижнюю губу Антона Павловича книзу и приказывал:

— Полози языка на зуба и скази — ѳита!

Ничего не выходило. Спиро бился и бросил. За полгода «Тсехофы» успели усвоить чтение слов. Но Вучина, радея о своем кармане, доложил пришедшему осведомиться Павлу Егоровичу, что все идет прекрасно, и для документального доказательства в успешности обучения выдал его детям по награде — «бравион» (от слова «браво»).

Коля принес домой листочек с надписью «эвсквис», т. е. благочестивый, а Антоша «эпимелис», т. е. прилежный...

Отец был чрезвычайно обрадован и на Рождество вздумал блеснуть их познаниями пред гостями. Но его постигло жестокое разочарование. Испытуемые, особенно Антоша, провалились и, выслушав сделанный им тут же выговор, ушли спать со слезами на глазах.

Ночью Антоша вздрагивал и часто просыпался.

Прошла зима. Приближались экзамены. Павел Егорович был убежден, что дети перейдут в следующий класс, но и тут осекся. За год они не научились даже читать и писать.

В лавке

Тогда Павел Егорович убедившись, что с греческой школой ничего путного не выходит, решил отдать мальчиков в гимназию. Осенью поступил Антоша в приготовительный класс. Здесь он учился настолько успешно, что получил награду, и был зачислен в первый класс.

Но Павел Егорович все еще не оставлял своего первоначального намерения пустить сыновей по торговой части и начал приучать их к делу за прилавком в собственной лавке. И часто происходили такие разговоры между отцом и маленьким гимназистом Антошей:

— Тово... — говорит Павел Егорович: — я сейчас уйду по делу, а ты Антоша, ступай в лавку и смотри там хорошенько.

У мальчика навертываются на глаза слезы, и он начинает усиленно мигать веками.

— В лавке холодно, — возражает он, — а я и так озяб, пока шел из гимназии.

— Ничего... Оденься хорошенько — и не будет холодно.

— На завтра уроков много...

— Уроки выучишь в лавке... Ступай да смотри там хорошенько... Скорее... Не копайся...

Антоша с ожесточением бросает перо, захлопывает учебники, напяливает на себя с горькими слезами ватное гимназическое пальто и кожаные рваные калоши и идет вслед за отцом в лавку. Лавка помещается тут же, в этом же доме. В ней — не весело, а главное — ужасно холодно.

Лавка Павла Егоровича называлась бакалейной и над ней висела большая вывеска: «Чай, сахар, кофе, мыло, колбаса и другие колониальные товары». Но у Павла Егоровича продавались также: мыло, колбаса, сальные и стеариновые свечи, сельди, корица, деревянное масло, гвоздика, веники, соль, жестянки для керосина, лавровый лист, конфеты, макароны, лимоны, керосин, маслины, французские булки, вакса, перочинные ножи, нитки, пуговицы, ламповые стекла, крупа, пшено, касторка, духи, помада, александрийский лист, гребешки, подсолнечное масло, мятные пряники, галеты, перец, чернила, ножницы, шафран, камфора и столько разных разностей, что всего и не перечислишь. В лавке по очереди дежурили все сыновья. Но дела в ней было мало, тем более, что Павел Егорович держал еще двух мальчиков — Андрюшку и Гаврюшку. Антоша к ним чувствовал симпатию, потому что их на его глазах били. Он с самых ранних лет, под благодетельным влиянием матери, не мог равнодушно видеть жестокого обращения с животными и почти плакал, когда видел, что ломовой извозчик бьет лошадь. А когда били людей, то с ним делалась нервная дрожь.

В лавке Антоша изнывал ужасно.

В церковном хору

Но еще больше огорчения доставляло ему и братьям участие в том церковном хоре, регентом которого был Павел Егорович.

Павел Егорович был глубоко убежден в том, что заставляя своих малолетних детей петь в церкви, он делает хорошее и богоугодное дело и не поддавался никаким резонам и убеждениям. Евгения Яковлевна, как добрая, умная и любящая мать, не раз заступалась за детей и за их слабые груди, но Павел Егорович упорно стоял на своем и доказывал, что от упражнения в церковном хоре пению детские груди и голоса только укрепляются, а неуклонное посещение церковных служб развивает душу и благотворно действует на нравственность. При этом он всякий раз ставил в пример себя: он с ранних лет неуклонно посещал божий храм и пел на клиросе — и из него вышел, слава богу, человек.

Оставив должность регента соборного хора, которым он долго управлял, Павел Егорович затосковал и вскоре составил собственную певчую капеллу. Она состояла из любителей (10—12 кузнецов) и, во главе с ним шествуя по церквам, безвозмездно пела молебны, обедни, вечерни и всенощные. Вследствие отсутствия в ней дискантов и альтов, пение выходило грубым и подчас вызывало насмешки. Это побудило Павла Егоровича ввести детские голоса. И он воспользовался с этой целью своими подростками.

Двоим старшим выпало на долю исправлять первого и второго дисканта, а третий младший, только недавно поступивший в 1-й класс гимназии, должен был волею-неволею петь альтом.

Этот третий — альт — и был будущий писатель Антон Павлович. Тяжеленько приходилось бедному Антоше, только еще слагавшемуся мальчику, с неразвившейся грудью, с плоховатым слухом, с жиденьким голоском... Не мало было им пролито слез на спевках, и много детского здорового сна, отняли у него эти ночные поздние спевки: Павел Егорович во всем, что касалось церковных служб был аккуратен, строг и требователен. Если приходилось в большой праздник петь утреню, он будил детей в 2—3 часа ночи и, невзирая ни на какую погоду, вел их в церковь Греческого монастыря.

Почти три года пел Антоша в Греческом монастыре. Затем, когда кузнецы мало-помалу разбрелись, — в Митрофаньевской церкви, на клиросе которой он зачастую записывал бабам имена для поминовения «о здравии» и, «за упокой», и, наконец, в домовой церкви так называемого дворца, где жил и умер Александр I, и куда ездила говеть вся местная знать. Из желания щегольнуть перед ней, Павел Егорович заставлял детей разучивать «Да исправится» и «Архангельский глас» и для исполнения этих хоралов, согласно уставу, выводил малышей на середину храма.

В гимназии

В гимназии учился Антоша неважно. Два раза «сидел»: в третьем классе он остался на второй год, провалившись на экзамене по греческому языку, а в пятом — из-за неудачи по математике.

Его гимназический товарищ, писатель П.П. Сергеенко сохранил такие воспоминания.

«Большая до ослепительности выбеленная комната. В классе точно пчелиный рой. Ожидают грозу первого класса — учителя арифметики, известного под кличкой «китайского мандарина». У полуоткрытой двери с круглым стеклянным окошечком стоит небольшого роста плотный, хорошо упитанный мальчик, с низко остриженной головой и белым лунообразным, пухлым, как булка лицом. Он стоит со следами мела на синем мундире и флегматически ухмыляется. Кругом него проносятся бури и страсти. А он стоит около двери, несколько выпятив свое откормленное брюшко, с отстегнувшейся пуговицей, и ухмыляется. На черной классной доске появляется вольнодумная фраза по адресу «китайского мандарина». Рыхлый мальчик вялой походкой подходит к доске, флегматически смахивает влажной губкой вольнодумную фразу с доски. Но ухмыляющаяся улыбка все-таки осталась на его губах. Точно она вцепилась в его белое, пухлое лицо, а ему недосуг отцепить ее.

Вялого увальня с лунообразным лицом и ухмылявшейся улыбкой товарищи называют Антошей Чехонте».

Это прозвище дал ему законоучитель — протоиерей Федор Покровский. Он так и вызывал баском по слогам: «Че-хон-те». По всем вероятиям, это прозвище возникло от слова, которым ученики низших классов дразнили Чехова и обозначающим южную породу рыбы: чехонь.

Никаких приятных воспоминаний гимназия о себе не оставила. В ней все было пропитано казенной скукой, бездушием учителей, тяжестью зубрежки. Зато много радости давала маленькому Чехову ловля птиц, до которой он был страстным охотником. Его товарищ по гимназии А. Дросси рассказывает, что он долгие часы проводил осенью с Антоном Павловичем на большом пустыре за двором чеховского дома притаившись за рогожною «принадою» и поджидая момента, когда стая щеглов или чижей, привлеченная призывными криками товарищей, заключенных в вывешенную перед «принадою» клетку, опустится с веселым чириканьем на пучки конопли и репейника, растыканные впереди этого сооружения. С затаенным дыханием, с сильно бьющимся сердцем, дрожащею рукою, старался кто-нибудь из охотников сквозь отверстие, проделанное в рогоже, осторожно навести волосяной силок, прикрепленный к длинной камышине, на головку птички и, если это удавалось, то с каким торжеством тащили они через отверстие, полузадушенную птичку, которую, освободив от петли, заключали в тут же приготовленную клетку!

С годами увлечение ловлей щеглов прошло, и Чехов с товарищами начали увлекаться литературой. На ряду с этим страстно интересовались они и театром.

Начало самостоятельной жизни

В 1876 году, в апреле, Павел Егорович окончательно закрыл свою торговлю и уехал в Москву к двум старшим сыновьям, из которых один (Александр) был тогда студентом, а другой (Николай), учился в Училище Живописи и Ваяния. Вслед затем и дом Чеховых был продан с банковских торгов купцу Селиванову. Всю мебель увез за долг один из кредиторов и Евгения Яковлевна с семьей осталась ни с чем. Ваню и Мишу отправили на время к дедушке в Платовскую деревню, а для 16-ти летнего Антоши настал серьезный момент его жизни — он должен был заменить собою главу семьи в момент ее полного развала.

Три месяца спустя (24 июля) Евгения Яковлевна навсегда уехала из Таганрога к мужу в Москву, захватив с собою Машу и Мишу. Антоша и Ваня были покинуты в Таганроге, можно сказать, на произвол судьбы. К весне следующего года Ваня тоже был выписан в Москву и Антоша остался совершенно один. Так он и прожил здесь в одиночестве целые три года, сам добывая себе средства к существованию и продолжая свое образование в гимназии, пока не окончил в ней курса.

Об этих годах его жизни, — говорит Михаил Павлович Чехов («А. Чехов и его сюжеты»), — к сожалению, семейных преданий сохранилось очень мало. Вернее, никто в переселившейся в Москву семье ровно ничего не знал об Антоне Павловиче, кроме того, что он сам ей о себе писал, а это ни шло дальше обычного утешения и нравственной поддержки с обеих сторон. Письма Антона Павловича от этой эпохи почти не уцелели, оставшись в недрах многочисленных московских квартир, которые так часто меняли в первые годы своей столичной жизни бедствовавшие таганрогские переселенцы. Все эти три года Антон Павлович жил у Селиванова, купившего с торгов Чеховский дом, и учил его племянника, казака Кравцева.

В музее имени Чехова в Москве хранятся некоторые документы, дополняющие скудные сведения об этом периоде жизни Чехова. Это прежде всего его гимназические отметки в двух бальниках, помеченных 1875—1876 и 1876—1877 учебными годами (см. табл.).

Неизвестно, подействовало ли «внушение» или что другое, но отметки Чехова за 2 и 3 четверти значительно лучшие: двойка по алгебре исчезла, а четвертая четверть повысила его из 27 ученика в десятого...

Отметки следующего года: русский и славянский 4 в I и II четвертях, 3 в III-й, по греческому круглая тройка, алгебра две тройки (I и II четверть) и опять двойка в третьей; геометрия — тройка; история — четверка и тройка, немецкий — пятерка.

В 1879 году А.П. кончил гимназию.

В списке, «удостоившихся аттестата зрелости за 1879 г. в Таганроге», в графе «в какой университет и по какому факультету», «или в какое высшее специальное училище желает поступить» — против фамилии Чехова сказано: «В Московский университет по медицинскому факультету».

Это решение было принято им не сразу. Когда каждый заранее себе дорогу избирал, товарищи все допытывались у Антоши:

— «Куда же ты думаешь поступить?».

Он молчал и затем вдруг выпаливал:

— «Попом буду», — упорно твердил Антоша и уж больше от него нельзя было добиться никакого ответа. К последнему году пребывания Чехова в гимназии относится следующее свидетельство по приписке к призывному участку, хранящееся в музее:

СВИДЕТЕЛЬСТВО.

Таганрогский мещанин Антон Павлович Чехов, родившийся 17-го января 1860 г., приписан по отбыванию воинской повинности ко 2-му призывному участку Таганрогской Ростовской части.

Возраст — призывной. Обучается в Таганрогской гимназии.

Выдано Таганрогской Городской
Управой 1-го марта 1879 года. № 663.

Приехал Чехов в Москву, имея вместо паспорта следующий «билет», глубоко любопытный изложением его «особых примет», в чисто полицейском стиле (орфография подлинника):

БИЛЕТ.

Приметы:

Лета — 19.

Рост — 2 ар. 9 вер.

Волосы, брови — русые.

Глаза — карие.

Нос, рот — умеренные.

Лицо — продолговатое, чистое.

Особ. приметы — под волосами шрам.

Предъявитель сего, Екатеринославской губернии, гор. Таганрога, мещанин Антон Павловичь² Чехов, отпущен от Таганрогской мещанской Управы, для местожительства в разных губерниях России сроком от нижеписанного числа впредь на один м-ц.

Если же он в течение льготного месяца не явится, поступлено будет по закону.

Мещанский староста И. Внуков

Дан второй день 1879 г. № 1278.

Таганрогский период в творчестве Чехова нашел свое отражение во многих его рассказах.

В «Ваньке» горькая участь мальчика, отданного в жестокую выучку к сапожнику, изображена под впечатлением воспоминаний о горькой доле мальчиков в «бакалейном магазине» Павла Егоровича; «Канитель» — сколок с тех сцен, что происходили в Митрофаньевской церкви, на клиросе которой приходилось гимназисту Чехову не только петь, но и писать поминания; рассказ «Репетитор» навеян воспоминанием об уроках с казаком Кравцовым.

Людям, хорошо знающим Таганрог и его окрестности, было бы нетрудно точно обозначить место действия некоторых рассказов Чехова и определить местные детали. Вот как это делает один из его земляков³.

«Сделанные в детстве и юности наблюдения над бытом, природой и людьми родного края, Чехов претворял потом в свое творчество, пользуясь воспоминаниями как материалом. Таким именно путем создал Чехов такие высоко художественные вещи, как «Степь,» «Счастье», «В родном углу», «Печенег», «Холодная кровь», «Человек в футляре», «Огни» и «Бабы».

Здесь очень полно и ярко отразились родной быт, родная природа. В «Степи» — ряд картин степной жизни Приазовья, яркие типы степняков, чудесные пейзажи, великолепная лирика. В «Счастье» Чехов рисует степной уголок таганрогского округа так определенно, что можно указать даже местность, где стояла изображенная в рассказе отара. Это — несомненно, какой-либо волобок близ слободы Амврозиевки, так как упоминается о «далекой, похожей на облако Саур-могиле», — огромном степном кургане в северной части таганрогского округа, и о ближайших селах — Матвеевом кургане, Есауловке, Городище.

В рассказах — «Печенег» и «В родном углу» описываются тоже вполне определенные места — северная часть таганрогского округа, ровная, степная, с редкими селами, хуторами и шахтами. Здесь проходит линия донецкой ж. д. и в обоих рассказах о ней упоминается, а в «Печенеге» прямо указана станция Провалье, близ которой жил (а может быть, и теперь живет) своим маленьким хуторком нудный Жмухин.

С особенною яркостью отразились Таганрог и его ближайшие окрестности в рассказе «Огни». Здесь находим точное до мелочей описание дачного местечка близ Таганрога — Карантина и в особенности дороги от Карантина до Таганрога ночью (упоминается пустующее здание мукомольной мельницы с вышибленными окнами, ветряки, кладбище, домики предместья), затем удивительно яркое изображение города на рассвете и, наконец, вечерний путь от Таганрога до Ростова по берегу моря.

В «Степи» Малая Нижняя улица, где стоит красный «домичек» это — Новостроенка, предместье Таганрога. «Палата № 6» — таганрогский сумасшедший дом.

«Человек в футляре» — мастерской портрет бывшего много лет инспектором таганрогской гимназии покойного Дьяконова, который ходил по улице, странно закутавшись, в темных очках, с ватой в ушах.

К рассказам с таганрогской подкладкой принадлежат также «Красавицы», «Страхи», «Перекати поле», «Брак по расчету», «Ворона», в котором описан известный таганрогский танцмейстер Вронди.

В «Огнях» попадается одно из южных словечек, каких не мало у Чехова: «греки пендосы». Все таганрогское в «Степи» — и курганы, и каменные бабы, и уменьшительное Ера от Егор, и зернистая икра в жестянке, которой о. Христофор угощает болящего. В дни детства Чехова икра стоила дешевле и была доступна даже небогатым людям.

Примечания

Иллюстрационный материал, имеющийся в Музее и относящийся к этому периоду:

Виды Таганрога: Покровская улица; дом, в котором родился Чехов на Полицейской улице; дом Моисеева на Монастырской, в котором помещалась лавка П.Е. Чехова; собственный дом П.Е. Чехова на Елизаветинской; памятник Петру В.; лестница к морю; городской: театр; церковь св. Константина; гимназия. Семейная группа; — П.Е. Чехов. Е.А. Чехова родители А.П. Чехова. — А.П. гимназист 5-го класса. Два бальника Чехова ученика 5 и 6 классов. Свидетельство о приписке к призывному участку: «Билет» на право жительства.

1. Богачи, ведшие крупную хлебную торговлю.

2. Так именно и написано: Павловичь, как произносили в Таганроге. Чехов в ранних своих рассказах еще не свободен от провинциалов; позже он в письмах вышучивал таганрогскую манеру произношения.

3. П. Сурожский. Местный колорит в творчестве Чехова. Газета «День», 2 июля 914 г.