21 апреля 1890 г. А.П. Чехов отправился из Москвы в свое длительное и трудное путешествие на Сахалин.
По письмам с пути, по очеркам писателя «Из Сибири» перед нами вырисовывается следующий маршрут поездки А.П. Чехова, во время которой ему приходилось вести отчаянную борьбу с разливами рек, с холодом, с невылазной грязью, с тяжелой тарантасной ездой: из Москвы до Ярославля — по железной дороге; из Ярославля — на пароходе по Волге и Каме — до Перми (Молотова); из Перми до Тюмени — по железной дороге; из Тюмени на лошадях до Байкала; затем на пароходе через Байкал и затем снова на лошадях до Сретенска (всего на лошадях А.П. Чехову пришлось проехать 4000 с лишним верст); из Сретенска на пароходе по Амуру до Николаевска и через Татарский пролив на Северный Сахалин.
Чехов испытывал ежечасно на своем пути и горечь за поруганную родную землю и угнетенный народ, и радость за красоту и приволье русской природы, и гордость за простых русских людей, совершающих героические трудовые подвиги «во глубине сибирских руд» и в таежных лесах Приамурья.
В дороге писателю пришлось увидеть много страшных картин дикого произвола, хамства и грубости царских чиновников, однако его наблюдения над крестьянами всегда жизнерадостны, и его путевые очерки «Из Сибири» выражают крайнюю степень восхищения, радости и преклонения перед простыми русскими людьми. Наблюдая в дороге переселенцев, на долю которых выпадали страшные лишения, голод, болезни, но которые с невероятным упорством, с верой в лучшую жизнь на новой земле передвигались по сибирским просторам, Чехов записал: «Я гляжу на них и думаю: порвать навсегда с жизнью, которая кажется ненормальною, пожертвовать для этого родным краем и родным гнездом может только необыкновенный человек, герой...» (X, 341).
Великий Сибирский путь вызвал у Чехова во всей широте и необъятности могучий образ родины и народа-великана, закованных ржавыми цепями самодержавия, будил в писателе неизъяснимую грусть-тоску о заколдованной народной силе, томящейся в ожидании грядущего счастья свободы.
Трудно себе представить, как мог больной чахоткой писатель вынести столь тяжелый изнурительный путь! Бездорожье, грязь, непогода, вечно трясущийся тарантас — все изведал Чехов на своем пути к Сахалину.
В дороге постепенно утверждалось в душе Чехова то неясное предчувствие будущего расцвета страны, близости счастья, которое так ярко окрасило страстной поэзией его повесть «Степь», и особенно его творчество второй половины девяностых — начала девятисотых годов.
В упомянутых очерках «Из Сибири» А.П. Чехов сделал, например, такую запись: «На Енисее жизнь началась стоном, а кончится удалью, какая нам и во сне не снилась... На этом берегу Красноярск, самый лучший и красивый из всех сибирских городов, а на том — горы, напоминавшие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные. Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!» (X, 368—369).
Перед ищущим взором Чехова во весь свой исполинский рост вставала необъятная-русская земля со своим великим русским народом, обладающим огромными дарованиями и дерзаниями, стойким характером и ясным умом. И тем острее ощущал и сознавал великий писатель, что такая страна и такой народ находятся во власти унтер-пришибеевых, палачей, человеков в футлярах. И тем сильнее хотелось ему крикнуть на весь мир, что «больше так жить нельзя!».
10 июля 1890 г. А.П. Чехов на пароходе «Байкал» переплыл Татарский пролив и вечером 11 июля сошел на берег в Александровском посту, где в то время располагались главная тюрьма, управление и канцелярия Сахалинской каторги. «Александровский пост или, короче, Александровск представляет из себя благообразный городок сибирского типа, тысячи на три жителей. В нем нет ни одной каменной постройки, а все сделано из дерева, главным образом из лиственницы: и церковь, и дома, и тротуары. Здесь резиденция начальника острова, центр сахалинской цивилизации» (X, 23).
Но внешне приличный вид этого «центра сахалинской цивилизации» или «сахалинского Парижа», как тогда иронически называли Александровск, не мог обмануть Чехова. Каторжная обстановка неумолимо накладывала свой отпечаток на всю жизнь александровских обитателей, и это чувствовалось даже в праздничные дни.
Добравшись до Александровска, Чехов поселился сначала на квартире у доктора Перлина, а затем переехал к одному из местных чиновников, «очень милому» молодому человеку, по характеристике писателя — Д. Булгаревичу. У Булгаревича «была только одна прислуга, старуха-хохлушка, каторжная, и изредка, этак раз в день, наведывался к нему каторжный Егор, дровотаск, который прислугою его не считался, но «из уважения» приносил дров, убирал помои на кухне и вообще исполнял обязанности, которые были не под силу старушке» (X, 65). Разговоры с Егором надолго запомнились Чехову.
Вернувшись на материк, он попросил Булгаревича, чтобы тот записал рассказы Егора как можно точнее.
Булгаревич охотно выполнил поручение Чехова «в надежде, — как писал он, — что, быть может, хотя одна фраза, одно слово из егоровских перлов настроит даровитого художника на мотив о беспощадности законов, применяемых понапрасну к массе добродушных Егоров» (X, 428).
В течение трех месяцев пребывания на Сахалине писатель вел свою грандиозную, напряженную и вместе с тем систематическую работу писателя, общественного деятеля, врача, ученого — работу, которая могла бы сделать честь любому неутомимому исследователю.
Для того, чтобы ближе познакомиться с жизнью заключенных в тюрьмах и ссыльных в колонии, А.П. Чехов предпринял перепись сахалинского населения, обследовал все тюрьмы, кроме политических, «заходил во все избы, и говорил с каждым поселенцем и каторжным», многим оказывал медицинскую и материальную помощь.
Свои наблюдения, впечатления, отдельные факты писатель с научной добросовестностью вносил в свой «сахалинский дневник», и эти записи были как бы литературными «заготовками» для будущей книги о Сахалине.
Администрация Сахалина встретила А.П. Чехова весьма настороженно, ибо и на далеком Сахалине имя писателя и его обличающий голос были хорошо известны.
Казалось бы, что по отношению к писателю сахалинские администраторы были настроены вполне доброжелательно. Ему было даже выдано специальное удостоверение на право собирания «разных статистических сведений и материалов, необходимых для литературной работы об устройстве на острове Сахалине каторги и поселений»1.
Вот почему Чехов уже после возвращения домой в одном из найденных нами писем благодарил начальника острова Кононовича за «радушие и гостеприимство». «Когда я рассказываю литераторам, которые вообще не избалованы хорошими приемами, о том, какой прием был оказан мне на Сахалине, то они не верят, что я явился на Сахалин не имея ни одного письма, ни даже карточки»2.
Но Чехов не знал, что в тот же самый день — 30 июля — когда ему было выдано упомянутое выше удостоверение, генерал-майор Кононович направил начальникам Александровского и Тымовского округов секретные письма с предписанием: «Поручаю вашему высокоблагородию, чтобы г. Чехов не имел никаких сношений с ссыльно-каторжными, сосланными за государственные преступления и административно-ссыльными, состоящими под надзором полиции»3.
Несмотря на эти неблагоприятные условия, Чехову удалось сделать очень много. С законной гордостью он писал: «Не знаю, что у меня выйдет, но сделано мною не мало. Хватило бы на три диссертации. Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано...
Кстати сказать, я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало надежд» (XV, 126).
Перепись населения дала возможность А.П. Чехову собрать большой фактический материал, полностью разоблачающий ложь царского правительства о «прогрессе и процветании Сахалинской колонии».
С невероятным упорством, не зная отдыха, в любую погоду писатель изо дня в день совершал свой благородный подвиг, обходя и объезжая одно селение за другим.
Сам А.П. Чехов так скромно оценивает этот свой титанический труд: «Эту работу, произведенную в три месяца одним человеком, в сущности, нельзя назвать переписью; результаты ее не могут отличиться точностью и полнотой, но за неимением более серьезных данных ни в литературе, ни в сахалинских канцеляриях, быть может, пригодятся и мои цифры» (X, 33).
Для переписи Чехов разработал специальные учетные карточки, каждая из которых содержала 12 граф — название поста или селения, номер дома, звание записываемого (каторжный, поселенец, крестьянин из ссыльных, свободного состояния), имя, отчество и фамилия, возраст, занятие и ремесло, семейное состояние, вероисповедание, грамотность и т. д. Особенно неприятной для сахалинских чиновников была двенадцатая графа, в которой спрашивалось — получает ли записанный пособие от казны, которое он должен был получать, но которое часто оставалось в широких карманах тюремного начальства.
В Александровском округе писатель проводит тщательное обследование всех населенных пунктов и их жителей, за исключением небольших селений по западному побережью, выше устья р. Аркая, таких, как Мгачи, Танги, Хоэ, Виахты. Но население этих пунктов он сумел переписать по подворным книгам.
В каждом посещенном селении А.П. Чехов умел отыскать что-то свое, особенное, какую-нибудь очень важную деталь, которая характеризовала бы в то же время всю каторжную систему в целом и которая бы заставила человеческие сердца содрогнуться от ужасов царской ссылки.
Так, неподалеку от Александровска, в п. Корсаковка, писатель наблюдает, как поставлено медицинское обслуживание жителей, и делает следующую характерную запись: «Если бы здесь сумасшедших сжигали на кострах по распоряжению тюремных врачей, то и это не было бы удивительно, так как местные больничные порядки отстали от цивилизации, по крайней мере, лет на двести» (X, 79).
В Ново-Михайловке А.П. Чехов посещает пекарню, где пекли совершенно несъедобный хлеб с глиной для каторжных, занятых дорожными работами.
В конце августа 1890 г. А.П. Чехов проводит перепись населения во втором, Тымовском округе, посещая Верхний и Нижний Армудан, Дербинское, Воскресенское, Усково, Рыковское, Палево и другие населенные пункты.
В 1935 году на страницах газеты «Советский Сахалин» были опубликованы воспоминания М.Л. Ненюкова, который был кучером у Чехова и сопровождал его в поездках по Тымовскому округу. Не все в этих воспоминаниях достоверно, образ Чехова в воспоминаниях очевидца стал в какой-то степени легендарным, но некоторые черточки поведения и деятельности писателя передаются, по-видимому, правдиво:
«Ездили мы с Чеховым по всему Тымовскому округу две недели. Возил я его в Уское (Усково) и в Славы к гилякам. Он очень заинтересовался жизнью гиляков и все записывал в записную книжку. Потом поехали в Адо-Тымово, оттуда в Иркир. От Иркира повернули назад...
Душевный человек был, ласковый... — «Не называйте меня «высокоблагородием и барином», зовите по имени отчеству или просто по фамилии...»
Сам он был моложавый, высокого роста, ездил в серой накидке и в черном костюме. Очков не носил, но имел при себе, ходил в черной шляпе. При Чехове постоянно была аптечка с лекарствами. Мы часто заходили с ним в избы ссыльно-каторжных. Чехов подробно их расспрашивал и все записывал в карточки. Лечил, лекарства оставлял. Очень доброе сердце у него было. Как увидит где нужда большая, так денег даст»4.
10 сентября 1890 г. А.П. Чехов на том же самом судне «Байкал», на котором он прибыл в Александровск, отплыл на Южный Сахалин, где находился центр третьего тюремного округа — пост Корсаковский.
Перед отплытием, возвращаясь в Александровск, писатель имел возможность в Рыковском (теперь с. Кировское) подробно ознакомиться с коренным населением Северного Сахалина — нивхами (гиляками).
Утром 12 сентября Чехов проплывал мимо Мауки (теперешний Холмск), а к вечеру того же дня сошел на берег в Корсаковском посту — административном центре южного округа.
Корсаковский пост (считалось, что он основан в 1869 г., хотя Чехов отмечает, что первые русские поселения здесь возникли в 1853—54 гг.) понравился писателю: «Пост имеет с моря приличный вид городка, не сибирского, а какого-то особенного типа, который я не берусь назвать... С моря видна только одна его главная улица, и кажется издали, что мостовая и два ряда домов круто спускаются вниз по берегу; но это только в перспективе, на самом же деле подъем не так крут. Новые деревянные постройки лоснятся и отсвечивают на солнце, белеет церковь, старой, простой и поэтому красивой архитектуры» (X, 149—150).
«...Главная улица шоссирована и содержится в порядке, на ней тротуары, фонари и деревья, и метет ее каждый день клейменый старик». Но порядок этот и чистота объясняются очень просто: «Тут только присутственные места и квартиры чиновников, и нет ни одного дома, в котором жили бы ссыльные» (X, 153).
Обследование населенных пунктов Корсаковского округа писатель начал с селений, которые были расположены по берегу Анивского залива, побывал в Муравьевском посту. Отсюда он направился к селениям, которые лежат западнее Корсаковского поста, по направлению к Владимировне, проводя по пути перепись населения в Первой, Второй и Третьей Пади, Соловьевке, Мицулевке, Лиственичном, Хомутово и Большой Елани.
Владимировна (на месте которой сейчас расположен областной центр — г. Южно-Сахалинск) в чеховские времена была небольшим селением, где жило всего лишь 55 мужчин и 36 женщин.
Чехов сразу же обратил внимание на отличное географическое положение Владимировки: «Как сельскохозяйственная колония, это селение стоит обоих северных округов, взятых вместе» (X, 168).
Однако сахалинское начальство вообще мало внимания уделяло южному — корсаковскому округу. О правильной постановке сельского хозяйства никто не заботился. Во Владимировке, при доме смотрителя Ярцева даже была создана образцовая сельскохозяйственная ферма, но, как писал Чехов, «это не ферма, а в самом деле, одна лишь фирма, то есть пустая забава под фирмой образцового сельского хозяйства» (X, 169).
Во Владимировке Чехов провел два дня и затем направился через Луговое, Ново-Александровну, Березняки, Кресты, Такое к восточному побережью Сахалина, к Найбучи, но ввиду отсутствия дороги и заболоченности мест вскоре тем же путем вернулся в Корсаков. И здесь, на юге Сахалина, писатель с гневом отмечает такие же страшные картины страданий ссыльных, деспотизма и варварства со стороны администрации.
При многочисленных встречах и разговорах с ссыльно-поселенцами и каторжниками, Чехов сталкивался с такой потрясающей нищетой, что иногда не выдерживал, и, зная, что он один ничего изменить не может в положении этих людей, все же оказывал посильную материальную помощь голодающим. (См., например, отрывки из писем к Чехову Максима Хоменко — X, 504). Но главное, конечно, было не столько в материальной помощи, сколько в моральной поддержке, которую так ценили те ссыльно-каторжные, с которыми беседовал Чехов (см. X, 504).
В Корсакове Чехов встретился с поэтом-каторжником Михаилом Дмитриевым, который передал ему целую тетрадку, где рассказывалось о жизни на Сахалине. (В своей книге Чехов процитировал начальные строки этой тетради — X, 166).
«Раньше, — сообщал Дмитриев, — я писал много и с помощью других обрабатывал, но в сем году 15 февраля у меня по доносу одного негодяя отобрали (записки), и за то я получил 50 розг, 15 дней темного карцера на хлебе и воде и всегдашнее преследование начальствующих лиц...»5.
Этот факт Чехов использовал в «Острове Сахалине» (X, 297) не назвав, однако, имени автора, чтобы не навлечь на него новых преследований.
Далее Дмитриев рассказывал о царящих на каторге мошенничестве и обмане, о надзирателях, которые расхищали продовольствие и вещи, предназначенные для каторжников и т. д.
Интересно отметить, что Дмитриев передал Чехову также 8 своих стихотворений, крайне слабых, но любопытных своей критической направленностью. Он описывает в своих стихах телесные наказания, издевательство над ссыльными. Дмитриев написал даже сатирическое стихотворение о приезде в Корсаков генерал-губернатора Корфа. В стихотворении этом речь идет о том, как местные власти ловко обманывали «грозного генерала»6.
О подробностях пребывания Чехова в Корсакове мы узнаем из воспоминаний, которые опубликовал в 1904 году бывший сахалинский чиновник С. Фельдман:
«В тюрьме Чехов подолгу беседовал с каторжниками. Он сумел расположить их к себе, и они относились к нему на редкость доверчиво. Мы диву давались...
Когда каторжники уходили на работы, Чехов переносил свои наблюдения на детей каторжан и поселенцев.
Чехов любил детей какой-то особенной трогательной любовью. Он обладал исключительным умением постигать их психологию и говорить с ними.
И дети с большой охотой шли к «дяде Павлы-чу».
В его присутствии они играли в свою обычную игру «в бродяги»...
Однажды Чехову пришлось присутствовать при наказании розгами одного арестанта.
Впечатление, произведенное этой сценой на Чехова было столь сильно, что он долго не мог вспомнить о ней без дрожи в голосе.
— Ведь это же ужасно, поймите... — говорил он с тоской и нервно ломал руки, хрустя пальцами...
Вечером того же дня Чехов описал сцену наказания»7.
13 октября 1890 г. писатель отправился в обратный путь из Корсакова через Японское море, Индийский океан, Суэцкий канал, Черное море, Одессу и 9 декабря вернулся в Москву после своего восьмимесячного путешествия.
«Знаю я теперь очень многое, чувство же привез я с собой нехорошее. Пока я жил на Сахалине, моя утроба испытывала только некоторую горечь, как от прогорклого масла, теперь же, по воспоминаниям, Сахалин представляется мне целым адом» (XV, 130).
Рассказывая о итогах своего пребывания на Сахалине, Чехов писал: «Пробыл я на Сахалине... 3 (месяца) плюс 2 дна. Работа у меня была напряженная; я сделал полную и подробную перепись всего сахалинского населения и видел все, кроме смертной казни» (XV, 129).
Еще ранее Чехов писал о том же: «Я видел все, стало быть, вопрос теперь не в том, что я видел, а как видел». (Курсив Чехова — XV, 126).
Вопрос о том, что и как видел Чехов, можно решить на основе анализа его книги «Остров Сахалин», к созданию которой писатель приступил вскоре после возвращения домой.
Примечания
1. Центральный Государственный архив литературы и искусства (г. Москва) (ЦГАЛИ). Ф. 549, № 22.
2. Центральный Государственный архив РСФСР Дальнего Востока (г. Томск) (ЦГА РСФСР ДВ). Ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 490, л. 70.
3. Там же, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 522, л. 1, 1 об.
Подлинник документа хранится в г. Томске, а не в Хабаровске, на который ошибочно ссылается Н.И. Гитович в книге «Летопись жизни и творчества А.П. Чехова». М., 1955, стр. 3 и 254. В Хабаровске хранится лишь копия этого документа.
4. Г. Малиновский. Чехов на Сахалине (из воспоминаний очевидца М.Л. Ненюкова). «Советский Сахалин», 1935 г., 30 января, № 25.
Изложение беседы с М.Л. Ненюковым было помещено также в газете «Известия» (1935 г., 30 января, № 25). Здесь содержатся некоторые дополнительные сведения о пребывании Чехова на Сахалине: «Если видит — человек плохо живет, — поможет. К примеру чухонец Эндрик бедовал с женой в Онорах: только вышел тогда на поселение. Чехов пять рублей дал — в то время деньги большие. Или татарину Чебоксарову тоже на ноги стать помог».
5. Тетрадка М. Дмитриева находится сейчас не в рукописном отделе Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина, как об этом пишет М. Семанова (X, 534), а в Центральном государственном архиве литературы и искусства в Москве (фонд 549, № 290).
6. Вот начало первого стихотворения М. Дмитриева из тетрадки, переданной им А.П. Чехову:
Минуло семь лет, как в каторге живу,
Работы непосильны на хребте несу:
Голоден, оборван, отдых не дают
И подчас частенько ни за что секут.
Прав ли ты, виновен, что тут разбирать,
Где стоишь, ложись, начинай кричать.
Не послушал, силой на землю кладут
И тогда без счету до крови секут.
Любопытна и «Песня сахалинцев»:
Утром рано встают
На работу идут
Вплоть до полночи.
Если кто попал впросак
Или сделал что не так
Награду получай.
Палки, розги, кулаки
Карцер, кнутья и ключи —
Булки каторжных
Кормят в сутки раз водой
Будто точно на убой
Чтоб не разжиреть
и т. д.
И, наконец, стоит привести еще отрывок из стихотворения Дмитриева с весьма торжественным названием: «На память о приамурском генерал-губернаторе в приезд его на о-в Сахалин, в п. Корсаковский в весну 1890 г.». Содержание же стихотворения весьма критичное:
Корф по росту невелик,
Могущ и силен властью.
Тучен телом. Грозен лик,
Не попадай с просаком.
Ходит бодро, молодцом
Гроза и царь Востока.
Провинится кто пред ним —
Резолюция жестока.
В сутки жизни он лишит
Каторжную душу,
А свободу в один миг
Выбросит на сушу.
Но в Корсакове у нас
Наши южны власти
Обморочут живо, в час,
Не боятся страсти,
Они хитростью берут
Таких вельмож могучих
Без запинки нагло лгут
О песках сыпучих...
и т. д.
Начало одного из стихотворений М. Дмитриева под заглавием «Борец» Чехов процитировал в своей книге, не называя имени автора (X, 166).
Личное дело ссыльно-каторжного М. Дмитриева найдено И.А. Сенченко в ЦГА РСФСР ДВ, ф. 1166, оп. 2, ед. 454.
7. «Юг» (Херсон), 1904, 14 июня, № 1817.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |