Глава VIII

Чехов не в первый раз будет общаться с Морозовым. Однажды они даже успеют поссориться — из-за денег. Весной 1897 года, когда в ресторане «Эрмитаж» во время обеда с Сувориным у Чехова горлом пойдет кровь, его отвезут в клинику профессора Остроумова, — друга семьи Морозовых, — а на другой день явится Савва.

Обожающий серьезное искусство и, в частности, театр Морозов не пропустит в Москве ни одной чеховской премьеры. Девятнадцатого ноября 1887 года вместе с братом Сергеем¹, в сопровождении Левитана и тогда еще мало кому известного театрального художника Шехтеля Морозов будет присутствовать на премьере чеховского «Иванова» в театре А.Ф. Корша². В отличие от товарищей, Савва от пьесы останется в восхищении.

Потому неудивительно, что для 35-летнего Морозова любая помощь Чехову — большая честь. Тем паче, когда речь идет о дорогостоящем лечении. Чехов от помощи откажется и визитом шапочно знакомого Морозова останется недоволен.

Через полгода, осенью Чехову напишет Левитан: «Завтра или послезавтра будут посланы тебе 2000 рублей. Эти деньги вот откуда: я сказал Сергею Тимофеевичу Морозову, что тебе теперь нужны деньги и что если он может, пусть одолжит тебе 2000 рублей. Он охотно согласился; об векселе он, конечно, ни слова не говорил, но я думаю, что тебе самому приятнее будет поедать ему какой-либо документ; живет он: Кудринская Садовая, дом Крейц, С.Т. Морозов»³. На самом деле «деньги решил послать сам Савва, но, зная щепетильность Чехова, попросил Левитана предварительно отправить письмо Антону Павловичу. Чехов с раздражением ответил другу, что деньги Морозова ему не нужны и он пошлет их обратно»⁴. Быть может, тогда прозвучит едкая чеховская фраза: «Дай им [купцам] волю, они купят всю интеллигенцию поштучно»⁵. Однако деньги Морозов все-таки отошлет, а Чехов их примет.

В конце 1897 года он напишет Савве Тимофеевичу из Ниццы. Письмо не сохранится, однако приятель Чехова И.Н. Потапенко припомнит: «Он <...> в самых корректных выражениях благодарил своего заимодавца за оказанную услугу и просил принять уплату долга. А чтобы не обидеть его, он прибавил, что торопится быть аккуратным плательщиком единственно для того, чтобы иметь право в будущем, в случае надобности, снова воспользоваться его любезностью»⁶.

Примерно тогда же на письмо Чехова, — к сожалению, так же не сохранившееся, — ответит Левитан: «Чувствовал себя очень скверно все время, и потому, конечно, ни до кого, ни до чего дела не было, прости, потому и не писал тебе; да по правде сказать, я думал, что ты уже в Алжире. Что ты деньги отослал Морозову, что же делать, дело твое, но жаль, что ты послал их, когда мог лично передать (я был уверен, что вы встретились с ним, ибо он уже недели две как в Ницце Hôtel Bristol. Жаль, очень жаль, что так случилось»⁷.

В конце января Левитан снова пишет Чехову: «Ах ты, полосатая гиена, крокодил окаянный, леший без спины с одной ноздрей, квазимодо сплошной, уж не знаю, как тебя еще и обругать! Я страдаю глистами в сердце!!! Ах ты, Вельзевул поганый! Сам ты страдаешь этим, а не я <...> Не лелей надежды увидеть меня <...> Я и Морозова больше не пущу к тебе, а то и он заразится от тебя глистами в сердце <...> А все-таки не положить ли мне гнев на милость <...> Очень рад, что Морозов тебе понравился; он хороший, только слишком богат <...> Большой переполох вызывает у нас статья Толстого о искусстве — и гениально, и дико в одно и то же время. Читал ли ты ее?»⁸

Не просто уважительные, но в полном смысле человеческие отношения с Морозовыми сохранятся во многом благодаря Зинаиде Григорьевне Морозовой⁹ — супруге Саввы. В трогательном воспоминании о Чехове она скажет: «Я восхищалась его рассказом «Душечка», вышила Чехову подушечку с надписью: «За «Душечку»», и послала ему в Ялту. В письме, которое теперь утрачено, Чехов ответил мне: «Моя Душечка не стоит такой подушечки», тут же мне написал, что многие строгие дамы были недовольны его рассказом — «Пишут мне сердитые письма»»¹⁰.

В мае 1903 года после памятного приема у профессора Остроумова, запретившего Чехову зимовать в Ялте, Морозовы проявят инициативу и присмотрят для А.П. одну из дач, выставленную на продажу.

«Около Нов[ого] Иерусалима между Морозовым и Маклаковым¹¹ продается 20 десятин с домом, с ручьями и с чудесным видом, — сообщит сестре Чехов, — говорят также, что голохвастовский дом продается в Воскресенске. Вообще если покупать, то нужно купить что-нибудь дешевое, небольшое. Февраль, март, апрель, сентябрь и октябрь я буду жить в Ялте, а остальное время под Москвой, смотря по настроению. Мне дом в Ялте тоже нравится, но жизнь зимой до такой степени томительна и жестка, что теперь, мне кажется, я отдыхаю»¹².

Ожидающая ребенка¹³ Зинаида Григорьевна напишет Чехову из Покровского: «...может быть, наше общее желание исполнится, и Вы будете жить в нашем Воскресенском»¹⁴. На следующий день Чеховы приедут в имение Морозовых.

Позже Морозова скажет: «...я его узнала и поняла как человека, когда он с Ольгой Леонардовной приехал к нам в Покровское... Сначала он был со мной очень застенчив, но потом он стал понемногу отходить, и так как я и Антон Павлович мы оба рано вставали, то стали пить кофе внизу на террасе, и он ко мне привык... После кофе мы обыкновенно переходили в большую комнату, садились на угловой диван, который был широкий и с массой подушек, и, сидя на диване, Антон Павлович каждый раз говорил: «А знаешь, Зинаида Григорьевна, если бы у меня был такой диван, я бы сидел на нем целый день и думал...» Морозов, который по привычке всегда вставал раньше всех, сделав гимнастику и искупавшись в Истре, подсаживался к компании. «Говорили мы с ним [Чеховым] обо всем и отлично друг друга понимали. Часов в 11 выходила Ольга Леонардовна, садилась к нам и, видимо, ей скучно было слушать наши разговоры, она вскакивала, перебивая, начинала щебетать о чем-то своем. «Ну, Дуся, оставим говорить тебе, все, что мы говорили, неинтересно», — отвечал ей Чехов и Ольга Леонардовна весело снималась с места и уходила в сад. Более неподходящих друг к другу людей я в жизни не видала... Антон Павлович был воплощением духовной тонкости, с прозрачной душой и тонким восприятием, а Ольга Леонардовна была олицетворением реальной веселой жизнерадостности, ни над чем не задумывалась, а просто жила и радовалась, что то она живет!!!»¹⁵

Приезду в Покровское Чехова и Книппер будут особенно рады дети Морозовых¹⁶. Старший — Тимоша с отцом и дорогим гостем с рассветом отправятся с удочками на Истру. После завтрака в парке морозовские дочки, прижавшись на скамейке к «любимому дяде», слушают его «Каштанку», только что изданную в Москве отдельной книжкой с картинками. На титульном листе будет красоваться дарственная надпись: «Сестрам Морозовым Маше и Люлюте от дяди Антоши Чехонте»¹⁷.

В почти идиллической картине найдется место и едва ли не анекдотическому случаю со священником церкви Покрова в имении Морозовых, отцом Гавриилом, мечтавшим познакомиться с Чеховым. Морозова передаст просьбу батюшки, Чехов ответит: «Пусть зайдет». Когда отец Гавриил робко сядет перед Чеховым, Зинаида Григорьевна выйдет из комнаты, чтобы не мешать разговору. Вернувшись, она увидит молча сидящих друг против друга мужчин. «Вы что, все это время молчали?» — недоуменно спросила я. «Мы думали и говорили молча», — ответил Антон Павлович. И только мои слова: «Ну, поговорим», заставили этих застенчивых двоих разговориться»¹⁸.

При всех плюсах предложенная дача для жизни не подойдет: «Остановились в имении Морозова. Были в городишке, он все такой же скучный и приятный, дом Голохвастова очень состарился, но есть одно чудесное местечко за церковью на высоком берегу, со спуском к реке, со своим собственным берегом и с чудесным видом на монастырь. Матери и бабушке очень бы понравилось это место (10 шагов от церкви и весь монастырь как на ладони), но я не купил и не куплю, так как цены в Воскресенске теперь необычайные. За этот клочок земли в одну-полторы десятины с домиком просят десять тысяч. Отдадут и за восемь, но все же для Воскресенска это дорого. Я бы 4 тысячи дал. Уж очень хороший вид, простор, застроить никак нельзя, и чистенькое местечко, не загаженное; и берег свой, можно верши ставить»¹⁹.

Однако Морозовы не оставят попыток помочь Чехову. 22 июня Ольга Леонардовна снова отправится в Покровское, 24-го вызовет Чехова: «Антон Павлович не поехал смотреть дачу, Ольга Леонардовна ездила одна, и когда она вернулась оттуда, мы обедали в липовой аллее. Был жаркий день, он ничего не кушал, был очень нервен и когда Ольга Леонардовна села на скамейку и сказала: «Знаешь, Антон, удачная дачка — на высокой горе и прекрасный вид...», Антон Павлович вскочил с места, начал бегать вокруг стола и говорить: «А тебе не пришло в голову, как я один, больной, от доктора в семи верстах, занесенный снегом, буду там жить», — и убежал во флигель, где они остановились»²⁰.

Дачу приобрести не удастся, что не помешает Чехову в одном из писем пошутить: «Ничего не приобрел в конце концов, даже надежды нет, что приобрету когда-нибудь, но все же чувствую себя звенигородским помещиком»²¹.

В первых числах июля, будучи на сносях Зинаида Григорьевна напишет Книппер: «Милая Ольга Леонардовна. Сегодня получено письмо ко мне Антона Павловича, которое я и ждала. Узнала, что Вы заехали в Крым. Когда Вы вернетесь и как поживаете? Мы здесь²² продолжаем также тихо и мирно жить и теперь заняты работой для Антона Павловича. Маша нарисовала подушку, я вышиваю, Савва Тимофеевич расканвливает, а Люлюта раскосила по холсту ему рамку... Я со всех сторон слышу, что Вы остались довольны нашим Покровским. ...и я могу сказать то же самое, что Вы и Антон Павлович оставили у нас лучшие воспоминания, а главное чувство простоты, которую я чувствовала с Вами. Я это очень ценю в людях... Благодаря этим воспоминаниям, я не оставлю мысли, что будущее лето Вы будете у нас. (В настоящее время) мы заняты устройством для Вас дачи и, кажется, будет очень складно, даже будет маленький кабинетик для Вас и стеклянная терраса для Антона Павловича. А так как будет и речка, и крутой берег, то, вероятно, и Маклаков с хворостинкой. Так что наши мечты будут исполнены. Савва Вам и Антону Павловичу кланяется и сегодня безумно счастлив — вернулся с фабрики и привез дачу. Тима страшно жалеет, что не видел Антона Павловича²³. P.S. А в августе я Вас жду к нам. Зинаида Морозова...»²⁴

Через две недели Маша Морозова напишет Чехову: «Милый Антон Павлович. Сегодня мамочка получила Ваше письмо и поручила мне Вам написать, так как она сама не может, потому что «25-го» Бог дал нам братика Саввушку. Мы страшно все счастливы. Мальчик такой чудесный, и мы все бегаем смотреть на него. И, подумайте, какое счастье, он родился в день моего рождения. Мы очень рады, что понравились наши подарки. Мамочка, я и Люлюта Вам и Ольге Леонардовне очень кланяемся. Мамочка, слава Богу, здорова и очень рада, что у нее такой славный бэбэ. Маша Морозова. P.S. Мамочка как поправится, Вам напишет»²⁵.

Ни в августе, ни после Чехов к Морозовым не приедет. Весной 1904 года Зинаида Григорьевна, вернувшись из-за границы, узнает от мужа, что здоровье Чехова совсем неважно: «Жил он с Ольгой Леонардовной и своей сестрой в Леонтьевском переулке в очень неудобной квартире на 4-м этаже, по холодной лестнице ко мне вышла Ольга Леонардовна и сказала, что Антон Павлович плохо себя чувствует и едва ли выйдет. Я просила ему передать, что очень хочу его видеть, и как только Ольга Леонардовна сказала ему, что я приехала, он выбежал из соседней комнаты и первые его слова были: «А знаешь, Зинаида Григорьевна, я очень болен и меня посылают лечиться за границу» и убежал в комнату»²⁶.

Эта встреча станет последней, сохранятся воспоминания: «Когда у Антона Павловича с дачей ничего не вышло, мы с Саввой Тимофеевичем решили предложить нашу дачу... для Антона Павловича и он должен летом жить у нас на даче в Покровском»²⁷. Морозов решит подарить Чехову свою любимую дачу, построенную в 1892 году Шехтелем на Киржаче, из-за полчищ комаров Зинаида Григорьевна откажется жить там с детьми. Позднее она напишет Книппер: «Родная Ольга Леонардовна. Я посылаю фотографию дачи, которую мы с Саввой Тимофеевичем и тобой любовно переносили в Покровское для Антона Павловича, думая, что он там будет жить и зиму, и лето. Но бог сделал иначе!!!»²⁸ Именно эту дачу Морозов, разобрав, перенесет в сосновый бор Покровского, собрать ее он уже не успеет. А потом она сгорит — в первые годы революции.

Что за человек Савва Тимофеевич Морозов, каково его истинное значение в жизни Художественного театра в целом и в сложносочиненной композиции «Вишневого сада» в частности?

«Он был похож на татарина, — скажет о хозяине бывший морозовский инженер Тихонов (Серебров), — круглая, с челкой на лбу, коротко остриженная седеющая голова, реденькая бородка, хитрые монгольские глазки с припухшими веками. Шея короткая с поперечными складками жира»²⁹. «Руки у него короткие, веснушчатые, жесты мелкие и неожиданные»³⁰.

Со стороны все выглядит как будто несерьезно, почти забавно. За два года до замужества Ольга Леонардовна как бы невзначай обронит: «Савва Морозов <...> ходит на все репетиции, сидит до ночи, волнуется страшно. <...> Я думаю, что он скоро будет дебютировать, только не знаю, в чем»³¹.

Судя по всему, Алексеев прежде других уяснит, кем является Савва Тимофеевич для Художественного театра: «Мы с Владимиром Ивановичем решили приблизить Савву Тимофеевича к художественно-литературной части, — напишет он годы спустя. — И это было сделано совсем не потому, что он владел финансовым нервом театра, и мы хотели прикрепить его к делу. Мы поступали так, потому что сам Морозов высказывал много вкуса и понимания в области литературы и художественного творчества актеров. С тех пор вопросы репертуара, распределение ролей, рассмотрение тех или иных недостатков спектакля и его постановки обсуждались с участием Морозова. И в этой области он показал большую чуткость и любовь к искусству»³².

Впрочем, лет за тридцать до всех этих свидетельств отеческой мудрости и социальной осмотрительности, оды, адресованные пока еще живому капиталисту Морозову, звучат много эмоциональнее и откровеннее. Потому что разговор идет об очень простых и понятных вещах — о жизни и смерти театра:

«Дорогой Савва Тимофеевич!

Сегодня важный день в моей жизни и в истории нашего театра: сбывается мечта, так долго казавшаяся неосуществимой, и хорошее чувство к Вам достигает высокой степени напряжения.

Только в таком состоянии мы, русские, отрешаемся от застенчивости и высказываем то, что упорно скрываем в другое время.

Я не считаю себя вправе благодарить Вас за бесчисленные жертвы нашему театру; как истинный меценат Вы приносите их обществу и искусству. Мне хочется только, чтоб Вы сознавали, что я слежу за Вашей прекрасной деятельностью в нашем театре и любуюсь ею.

«Мне нравится идея нового театра, хотя я мало верю в возможность ее осуществления», — сказали Вы, вступая один из первых в наше дело, начавшееся среди насмешек большинства.

С первых же шагов Вы окунулись в тяжелую подготовительную работу и в ней Вы проявили Ваш большой практический опыт и администраторский талант, недостающий нам — артистам.

Я помню Ваше лицо, с напряженным вниманием следившее за спектаклем «Царя Федора». Казалось, что Вы в первый раз уверились в возможности осуществления симпатичной Вам идеи. После этого спектакля Вы стали внимательнее следить за деятельностью театра, и уже ни один опасный для дела момент не проходил без Вашего участия. Страстность, с которой Вы относились к вопросам, касавшимся Художественного театра, лучше всего подтверждала Вашу близость к полюбившемуся Вам Делу. В критический для нашего театра момент, когда все предприятие грозило падением, Вы взвалили на себя всю тяжесть его и вернули энергию его деятелям.

Решительный в той области, в которой Вы считали себя компетентным, Вы в то же время мирились с ролью помощника на сцене, которую Вы принялись изучать систематически. Ради успеха художественного дела Вы не гнушались черной работой. Вы не считали для себя позорным вешать драпировки вместе с простым бутафором или устанавливать электричество с прославившимся через Вас Черкизовским³³. Я помню, как уходящие на отдых актеры после вечерней репетиции сталкивались с Вами у входа, в то время когда Вы приезжали в театр на спешные ночные работы. Во время общего летнего отдыха Вы один оставались в Москве, неся в течение нескольких лет подготовительные работы к наступавшему сезону.

Сегодня мы празднуем новую жертву искусству.

Практически изучив когда-то чуждое Вам дело, Вы, вместе с Вашими сотрудниками, превратили в течение нескольких месяцев вертеп разврата в изящный храм искусства³⁴. Здесь разрешены такие технические трудности, о которых не задумывались даже в лучших театрах Запада. Только близко знакомый с тонкостями театрального дела оценит план размещения отдельных частей здания и удобства, которые они представляют. Только те, кто знает строительное искусство, оценят энергию, с которой оно выполнено.

Вот почему теперь понесенный Вами труд мне представляется подвигом, а изящное здание, выросшее на развалинах притона, кажется мне сбывшимся наяву сном.

Для общества Вы выстроили себе рукотворный памятник, но для нас, свидетелей Вашей деятельности, Вы завершили сегодня памятник нерукотворный.

В сегодняшний день, радостный для нас и искусства, я приветствую Вас как щедрого русского мецената, избравшего область искусства для идейного служения обществу. Я радуюсь и тому, что русский театр нашел своего Морозова, подобно тому как художество дождалось своего Третьякова.

Да послужит вся Ваша деятельность в Художественном театре примером нам — бескорыстного, самоотверженного и идейного служения искусству.

Мне не хочется говорить сегодня о Ваших щедрых материальных жертвах, хотя я понимаю как размер их, так и ту грациозную деликатность, с которой они приносятся искусству.

Следя за Вашей деятельностью в Художественном театре, легко проследить систематическое составление и выполнение программы ее. Она не теряет своего направления в вопросах художественных, которым Вы придаете просветительное значение»³⁵.

В самой возможности «создания Художественного театра» помимо «литературы и ее важнейшего вида — драматургии, театрального искусства, архитектуры, прикладного и изобразительного искусства», вне всяких сомнений, ключевым станет факт «благотворительной деятельности одного из богатейших московских купцов»³⁶.

Московский Художественно-Общедоступный театр — не первое детище Морозова. В общей сложности Савва Тимофеевич примет участие в становлении трех общедоступных театров. Первые два были затеяны им на родине в подмосковном Орехово-Зуево.

«29 августа 1896 года в московских «Новостях сезона» сообщалось, что Савва Тимофеевич Морозов и Сергей Викулович Морозов³⁷ ассигновали 200 тысяч на организацию создания общедоступного театра для рабочих и служащих на фабриках Орехово-Зуево»³⁸. А через год «Биржевые новости» известят о завершении строительства театра и обнародуют репертуар. «Это был двухъярусный деревянный театр, построенный в роскошной березовой роще. И хотя рампой служили керосиновые лампы, была огромная сцена и хорошо оборудованные уборные для актеров. На его сцене выступали актеры театра Корша, Императорских Малого и Большого театров»³⁹.

Тогда же Морозов заложит в Орехово-Зуеве «Зимний театр», который достроят уже после его гибели Зинаида Григорьевна и старший сын Тимофей. Первый театр для рабочих, мало чем уступающий столичным театрам будет открыт в 1912 году к 100-летию победы над Наполеоном. В тот день на сцене «Зимнего театра» будет петь Шаляпин⁴⁰.

Придерживавшийся леволиберальных взглядов Морозов с интересом воспримет идею основателей МХОТа. В середине весны 1898 года в Москве будет создано товарищество для учреждения общедоступного театра, а между членами товарищества заключен договор. Он составится из 16 пунктов, в которых будут четко прописаны условия и порядок действий: «1898 года апреля 10 дня мы, нижеподписавшиеся Потомственные граждане: Константин Сергеевич Алексеев, Дмитрий Родионович Востряков⁴¹, Николай Александрович Лукутин⁴², Савва Тимофеевич Морозов, Сергей Тимофеевич Морозов, Константин Викторович Осипов, Иван Александрович Прокофьев⁴³, Константин Капитонович Ушков⁴⁴, Карл Александрович Гутхейль⁴⁵ и дворянин Владимир Иванович Немирович-Данченко заключили настоящий договор с тем, чтобы учредить в г. Москве общедоступный театр на основаниях, приложенных к сему договору брошюры В.И. Немировича-Данченко под названием «Московский общедоступный театр». И для того согласились в следующем:

1. Каждый из нас, вышеупомянутых, кроме В.И. Немировича-Данченко, который участвует в деле только личным своим трудом, вносит в предприятие денежные суммы⁴⁶. <...>

3. Распорядителями дела избираются К.С. Алексеев и В.И. Немирович-Данченко, им поручается вести как художественную, так и хозяйственную часть, предоставляется право нанимать помещения для театра, приглашать и увольнять артистов и всех служащих, заключать договоры и действовать во всем на правах полных хозяев с личной своей ответственностью перед товариществом. <...>

5. Прочие товарищи, если они того сами не пожелают, не несут никаких обязанностей и никакой личной ответственности и отвечают только своими денежными вкладами. <...>

11. Из складочного капитала и валовых доходов предприятия распорядители Алексеев и Немирович-Данченко получают жалование в размере 4200 рублей в год каждый.

12. Вся чистая прибыль, которая окажется за данный отчетный год, подлежит распределению в следующем порядке: 10% прибыли поступает в дополнительное вознаграждение за труд распорядителям, т. е. Алексееву и Немировичу-Данченко, остальные 90% должны служить источником для уплаты каждому из товарищей на внесенный ими капитал, но в размере не свыше 6% на 1 руб. взноса. Если при этом получается остаток, то половина его выдается распорядителям поровну, а вторая идет для усиления средств предприятия. <...>

14. Распорядители должны войти в соглашение с московским филармоническим обществом о предоставлении ученикам драматических классов музыкально-драматического училища этого общества для упражнений.

15. Состояние распорядителей гг. Алексеева и Немировича-Данченко в качестве преподавателей музыкально-драматического училища им разрешается и признается желательным. Кроме того, распорядители должны представить общему собранию доклад об условиях открытия при общедоступном театре самостоятельной школы»⁴⁷.

Первый взнос товарищества составит 25 тысяч руб. На эти средства будет арендован театр «Эрмитаж» в Каретном ряду, где в октябре 1898 года спектаклем «Царь Федор Иоаннович» откроет свой первый сезон Московский Художественно-Общедоступный театр.

Впрочем, и здесь не обойдется без разночтений. Вот, например, как описывает начало сотрудничества МХОТа и Морозова К.С. Алексеев: «Дело в том, что еще в первый год существования театра на один из спектаклей «Федора» случайно заехал Савва Тимофеевич Морозов. Этому замечательному человеку суждено было сыграть в нашем театре важную и прекрасную роль мецената, умеющего не только приносить материальные жертвы искусству, но и служить ему со всей преданностью, без самолюбия, без ложной амбиции и личной выгоды. С.Т. Морозов просмотрел спектакль и решил, что нашему театру надо помочь. И вот теперь этому представился случай.

Неожиданно для всех он приехал на описываемое заседание и предложил пайщикам продать ему все паи. Соглашение состоялось, и с того времени фактическими владельцами дела стали только три лица: С.Т. Морозов, В.И. Немирович-Данченко и я. Морозов финансировал театр и взял на себя всю хозяйственную часть. Он вникал во все подробности дела и отдавал ему все свое свободное время. Будучи в душе артистом, он, естественно, чувствовал потребность принять активное участие в художественной стороне. С этой целью он просил доверить ему заведование электрическим освещением сцены»⁴⁸. Что делать, веяние времени — на девятом году советской власти про Морозова вообще желательно меньше говорить: не был, не участвовал, не состоял.

А Савва Тимофеевич примется за ремонт «Эрмитажа»: опустит пол сцены, расширит ее, переделает рампы, перекрасит зал и сцену, приведет в порядок актерские уборные, исправит электропроводку, специально для репетиций построит дом на Божедомке с большой сценой и маленькой комнатой-залом. Потом здесь будут проходить экзамены в школу, созданную при МХТ.

Когда в театре начнутся репетиции «Снегурочки», Морозов привезет из своего имения на Каме старинные уральские одежды, однако, посчитав, что быт Русского Севера подходит больше, не удовлетворится и пошлет гонцов в Архангельск, из-за границы выпишутся фонари и стекла для представления облаков и луны. Летом, когда Зинаида Григорьевна с детьми переберется в Покровское, Морозов превратит дом и сад на Спиридоновке в лабораторию, где будет экспериментировать с цветовыми эффектами, получаемыми от ламп освещения сцены, а потом ночами приезжать в «Эрмитаж» на монтировку освещения сцены, к выходу «Снегурочки» доведя осветительную технику в модернизированном театре до состояния, близкого к совершенству.

Так будет продолжаться три сезона, а в конце четвертого Морозов возьмет бразды правления художественным предприятием в свои руки, ибо «театр все более приближался к финансовому краху. Капитал неотвратимо таял. Расходы превысили доходы не только в первом, но и во втором, и в третьем сезонах. Напомним, что театр существовал в условиях конкуренции; лучшим артистам <...> поднимали оклады. Увеличивались затраты на новые постановки: надо было поддерживать высочайшее качество и в этом отношении всегда быть выше Императорских театров. В целом к третьему сезону расходы по сравнению с первым подскочили почти вдвое.

Пришлось, практически отказавшись от идеи «сравнительной общедоступности», резко повысить цены: если в первом сезоне полный (т. е. аншлаговый) сбор равнялся 950 руб., то в третьем — 1450 руб.⁴⁹ Не помогло: третий сезон закончили с огромным дефицитом — 80 тыс.! Вероятность финансовой катастрофы (а за ней и гибели театра) была чрезвычайно высока.

Без помощи мецената обойтись было нельзя»⁵⁰. В этом нет никакого секрета, условия работы МХТ изначально отличаются от сугубо дотационных императорских театров, которые, к тому же, освобождены от платы за аренду помещений. Художественный театр — предприятие частное и полностью зависим от возможностей меценатов и от кассовых сборов.

«Судьбу дела решил Морозов — он оплатил все убытки. В четвертом сезоне подняли цены, валовой сбор увеличился еще на 7%. Жизнь театру была сохранена. Однако уже через год роковой финансовый дефицит возник вновь, и со всей очевидностью встал вопрос — «быть или не быть»... Пайщики-учредители, кроме Морозова, не могли более помогать театру, а их прежний паевой капитал был истрачен. В конце четвертого сезона денег не хватало даже на текущие выплаты, а необходимо было срочно финансировать работы над новыми постановками»⁵¹.

В определяющий для театра момент Морозов «решается взять на себя финансирование МХТ. Он скупает у членов первого Товарищества паи и формирует — совместно со Станиславским и Немировичем-Данченко — новое паевое Товарищество «Московский Художественный театр» в составе пятнадцати человек (сроком на три года, с 1 июля 1902 года)»⁵².

22 января в доме Морозова на Божедомке состоится вечер, посвященный пятилетней годовщине учреждения общедоступного театра в Москве⁵³. А через шесть дней Савва Тимофеевич напишет Чехову: «Многоуважаемый Антон Павлович! Вы так близко знаете дела нашего театра, что многое писать Вам излишне. Вы знаете, что было с нами — шли с дефицитом, что работаем мы в отвратительном театре⁵⁴, не имеем постоянного места жительства, а кочуем постоянно, что здоровье Константина Сергеевича начинает поддаваться, что он переутомлен, что сладу в нашем деле нет. Я много думал об этом в эту зиму и пришел к заключению, что организация всего дела не удовлетворительна и что в этом именно и кроется причина, почему такое хорошее дело не может встать на ноги. И вот после многих колебаний я решил сделать участникам театра предложение, остов которого посылаю при этом письме. Литературная сила этого театра ограничивается Немировичем. По мне этого недостаточно, и вот, переговорив с Владимиром Ивановичем и Ольгой Леонардовной, я решил обратиться к Вам, не войдете ли Вы в состав Товарищества, которое будет держать театр. Все участники и я с нетерпением ждем Вашего ответа. Искренне Вас уважающий Савва»⁵⁵.

Чехов откликнется дважды: «На Ваше письмо я ответил телеграммой⁵⁶, в которой поставил цифру десять тысяч. Я могу идти и на три тысячи, и на шесть, а это я указал максимальную цифру, на какую могу решиться при моих капиталах. Так вот, решайте сами, каких размеров должен быть мой пай. Если три тысячи, то деньги я уплачу в июне; если шесть тысяч, то 1-го января 1903 г., если же десять тысяч, то 5 или 6 т[ысяч] в январе, а остальные в июле будущего года. Можно сделать и так, чтобы мой и женин паи вместе равнялись десяти тысячам (конечно, при условии, что доходы будут поступать мне, а убытки — жене). Мне кажется, или точнее, я уверен, что дело в Лианозовском театре⁵⁷ будет давать барыши, по крайней мере в первые годы — если всё останется по-старому, конечно, т. е. останутся та же энергия и та же любовь к делу»⁵⁸.

Согласие Чехова прокомментирует Книппер: «Дусик мой, если бы ты знал, какой фурор произвела вчера твоя телеграмма! Я, по правде сказать, думала, что ты не согласишься, и потому была поражена сильно. Савва так и прыгал от восторга. Удружил ты им! На балу за твое здоровье пили, т. е. не официально, а так, мы между собой»⁵⁹.

Проект нового Устава Паевого товарищества деятелей Московского Художественного театра на срок 3 года, с капиталом 50 тысяч рублей Морозов разработает в январе 1902 года⁶⁰. Среди пайщиков сам Морозов, Алексеев, Немирович-Данченко и ведущие актеры: Москвин, Качалов, Лужский, Лилина, Вишневский и др., пайщиками станут также Чехов и художник Симов. Морозов откроет пайщикам кредит на 3 года, откажется от возмещения своих затрат в пользу театра, весь доход передаст товариществу и внесет в кассу дополнительно 15 тысяч руб. Он также введет в Устав пункт, согласно которого будет гарантировано сохранение основного назначения театра: «Товарищество обязуется перед С.Т. Морозовым не повышать платы за места выше 1700 руб. полного сбора, чтобы театр сохранил характер общедоступного»⁶¹. Согласно Уставу Морозов станет председателем Правления Товарищества, за ним же останется заведование всей хозяйственной частью. В правление войдут: Алексеев — главный режиссер, Лужский — зав. труппой и текущим репертуаром и Немирович — художественный директор и председатель репертуарного совета театра. Однако в Уставе возникнет еще один — 17 пункт, который вызовет споры и острое недовольство Немировича: «Порядок и распределение занятий среди членов правление и равно управления хозяйственной частью могут быть изменены только по постановлению Собрания большинством голосов, но с непременного согласия на сей предмет С.Т. Морозова»⁶².

При обсуждении этого пункта Савва Тимофеевич потребует сохранить за собой решающий голос в делах правления Товарищества и полную хозяйственную независимость. Кроме Немировича, который пригрозит в случае принятия 17-го пункта уйти из Товарищества, за Устав проголосуют единогласно. После долгих уговоров Владимир Иванович останется в театре, но трещина в отношениях с Морозовым, которая обозначилась задолго до нового Устава, сделается еще больше. Немирович через двадцать пять лет напишет Н.Е. Эфросу: «Морозов хотел поставить меня на второе, третье или десятое место, отказываясь, однако, вести дело без меня!»⁶³

Впрочем, пятью годами ранее в переписке с тем же адресатом Владимир Иванович расскажет о времени признания Саввой Тимофеевичем величия Немировича: «Морозов в эту пору уже находился под влиянием моего исконного доброжелателя Марьи Федоровны Андреевой и — после влюбленности в меня в течение трех лет — начал сильно и быстро остывать и переходить к отношению определенно враждебному. Когда спектакль «Дна» готовился, он почти уже не здоровался со мной. Тем не менее после двух-трех представлений, встретившись за кулисами, он остановился передо мной и сказал: «Должен признать, что только благодаря гению Горького и Вам театр не погиб. Успехом «Дна» театр обязан одному Вам». Я не могу вспомнить точно, но то же где-то и как-то сказала даже Андреева. Все тогда было в холодке против К.С. после «Мещан» и «Власти тьмы» (в которых я не принимал никакого участия). Да и со сценой нового театра он не мог справиться, пока не пришел я.

Постановка «Дна» была одной из моих самых шикарных побед в Театре. Особливо если еще припомнить, что, строя новый театр, Морозов хотел поставить меня на второе, третье или десятое место, отказываясь, однако, вести дело без меня. И театр — в который уже раз? — был спасен мною»⁶⁴.

«У него были свои весьма категорические суждения о том, кто нужен и кто не нужен МХТ, — пишет Рудницкий о Морозове, — и многое совершалось «по его хотению».

По идее Морозова, театр должен был управляться Товариществом, в состав которого — на правах пайщиков — входили он сам, Чехов, Станиславский, Немирович и основные актеры труппы. Но, во-первых, среди «основных», к общему изумлению, не оказалось Мейерхольда и Санина, а, во-вторых, денежные взносы, размер которых определял Морозов, создавали внутри театра особого рода иерархию: на очень видное место выдвигался Лужский, чей пай (6 тыс. руб.)⁶⁵ ровно вдвое превышал пай Немировича. Качалов, пришедший в театр в 1900 г., уравнивался в правах с Немировичем, Андреевой, Москвиным. А Бурджалов и Савицкая, служившие с первого дня, в перечень пайщиков не попадали. В сущности, им тоже — как и Мейерхольду, и Санину — указывали на дверь»⁶⁶.

Однако, есть и другая точка зрения: «Отметим, что в пайщики пригласили прежде всего ведущих деятелей МХТ. <...> Вместе с Морозовым основатели театра из своих соображений выбрали тех, кто может и должен определять его будущее. Такой подход, понятно, не мог не вызвать брожения в труппе, обид и закулисных разговоров»⁶⁷.

Само собой, найдутся те, кто с самого начала воспринимает деятельность Саввы Тимофеевича позитивно. Тот же Горький в противоположность Немировичу оценит вклад Морозова в благополучие МХОТа исключительно высоко: «Когда я вижу Морозова за кулисами театра, — в пылу и в трепете за успех пьесы, — я ему готов простить все его фабрики, — в чем он, впрочем, не нуждается, — я его люблю, ибо он — бескорыстно любит искусство, что я почти осязаю в его мужицкой, купеческой, стяжательной душе»⁶⁸.

За месяц до премьеры «На дне» Немирович напишет Чехову: ««Морозовщина» за кулисами портит нервы, но надо терпеть. Во всяком театре кто-нибудь должен портить нервы. В казенных — чиновники, министр, здесь — Морозов. Последнего легче обезвредить. Самолюбие иногда больно страдает, но я больше люблю себя, когда сдавливаю свое самолюбие, чем когда даю ему волю и скандалю. К счастью, удовлетворение не заставляет ждать себя. Успех есть — работать приятно, — чего ж еще!

Когда я устаю от театральных впечатлений, я на ночь читаю твои сочинения, выпускаемые «Нивой»... Недавно прочел в первый раз «Душечку». Какая прекрасная штука! «Душечка» — это не тип, а целый «вид». Все женщины делятся на «душечек» и какой-то другой вид, причем первых — 95%, а вторых только 5. Прекрасная вещь. Отчего я о ней не слыхал раньше? И не знаю, где она была напечатана»⁶⁹.

Чехов в своих суждениях остается взвешен и независим, он отдаст Морозову должное, однако ни горьковских восторгов, ни откровенного негативизма Немировича не разделит: «Морозов хороший человек, но не следует подпускать его близко к существу дела. Об игре, о пьесах, об актерах он может судить, как публика, а не как хозяин или режиссер»⁷⁰.

«Соотношение сил, — итожит Рудницкий, — во вновь сложившемся триумвирате» сделается «неравным»⁷¹. По его словам, оттеснив Немировича, Морозов начнет распоряжаться театром как своей вотчиной, и именно из-за него многое быстро изменится к худшему. До воцарения Морозова МХОТ имел полное право гордиться творческой бескомпромиссностью, а Немирович тогда еще мог не верить Н.Е. Эфросу, который мрачно предрекал: «И у вас будет закулисная грязь, как вы там не бейтесь, что ни делайте. Такой уж он злополучный театр, сам не пойму почему»⁷². «Едва Морозов стал фактическим хозяином МХТ, предсказание сбылось и «закулисная грязь» появилась»⁷³.

Повторим, не у всех, кого хотят видеть среди пайщиков, имеются необходимые средства. Морозов предоставит желающим деньги в кредит на срок существования Товарищества. Основными владельцами станут Морозов (пай 14,8 тыс.) и Стахович (9 тыс.)⁷⁴. Алексеев войдет в дело с паем 4,2 тыс. руб., Лужский — 4 тыс., остальные 11 членов имеют паи по 3 тыс. руб. «Таким образом, образовался оборотный капитал в 65 тыс. руб., более чем в два раза превысивший капитал первого Товарищества»⁷⁵.

Радикально изменится и система управления. «Пайщики избрали Правление, в которое вошли Морозов, Станиславский, Немирович-Данченко и Лужский. Во главе театра утверждается Морозов: он — председатель Правления и общих собраний Товарищества. По «Условию между пайщиками МХТ» Морозов становится полновластным руководителем театра, осуществляет «общий контроль за всем ходом дела», имеет право отменять решение Правления и даже общего собрания пайщиков.

Почему Морозов вписал этот пункт, понятно: во все времена тот (или те), кто финансирует театр, контролирует и его деятельность (в российской истории, правда, есть исключение из этого правила — государственные и муниципальные театры в 1990-х годах). Было бы очень странно ожидать бесконтрольного вложения капитала, хотя многие руководители театров разных эпох, получая те или иные субсидии «извне», все-таки надеялись — и сегодня надеются вопреки всякой логике — на полную самостоятельность действий»⁷⁶. Немирович попытается «доказать пайщикам неприемлемость для МХТ единоначалия владельца. Однако благодарные за спасение дела пайщики в большинстве его не поддержат, о чем он с грустью сообщит Чехову: «Несмотря на то, что все соглашались со мной, при баллотировке я остался одиноким»⁷⁷.

Обязанности среди членов Правления распределил, естественно, Морозов. Станиславский, которого Морозов любил, глубоко уважал и очень высоко ценил как актера и режиссера, остается главным режиссером. В «Условии» сказано, что Станиславский должен поставить большинство пьес каждого сезона. А Немировичу-Данченко разрешена одна постановка в сезон. <...> Он отстранен и от перспективного планирования творческого процесса, от планирования текущего репертуара, от организационно-творческой и организационно-хозяйственной стороны дела. Хотя должность Немировича-Данченко названа звучно — «художественный директор», никаких директорских обязанностей ему не отведено. Он, по сегодняшним понятиям, помощник главного режиссера по литературной части и репертуару. Конечно, это очень важный для МХТ раздел работы, однако дискриминация Немировича-Данченко вызывающе очевидна»⁷⁸.

Чехов увидит дискриминацию иного рода: «Немировичу я написал, что театр на паях — это хорошо, но устав их ни к чёрту не годится. Почему пайщиками Стахович, я, а нет Мейерхольда, Санина, Раевской? Нужны тут не имена, а правила; нужно установить, чтобы пайщиком делался всякий, прослуживший не менее 3 или 5 лет, всякий, получивший жалованья не меньше такой-то цифры. Повторяю, нужны не имена, а правила, иначе все полетит»⁷⁹.

Чехов будет в курсе всех событий не только благодаря письмам Книппер, но и отчасти корреспонденции сестры: «Ты пишешь, что в театре масса недовольных по поводу перемены; и это понятно, нельзя обижать одних и гладить по головке других, когда нет поводов к тому. Надо было делать пайщиком всякого желающего из тех, кто служит в театре с самого начала»⁸⁰.

Убедившись из газет, что в число пайщиков не попали некоторые актеры, служившие в театре с его основания, Чехов снова упрекнет театр в письме к жене: «А Художественный театр напрасно не сделал пайщиками Мейерхольда и Санина. За что их обижать? Чем они, как артисты, хуже других?»⁸¹

Все будут кивать на Морозова, и никто не скажет, что Мейерхольд вызывает гораздо больше раздражения и ревности у того же Немировича. И даже при наличии решающего голоса Савва Тимофеевич без консультации с пайщиками фактически себе в ущерб вряд ли решился бы в одиночку обострять отношения с перспективным актером театра. Его театра. Примерно так же, как он решит укрепить, а по сути, полностью перезагрузить Чеховым литературную часть МХТ, тем самым открыто выказав недоверие Немировичу. Здесь имеет смысл напомнить о предложении Дягилева в отношении журнала «Мир искусства». В обоих случаях мотивом обращения меценатов к Чехову будет недовольство узостью эстетических рамок сотрудников, недостаточной глубиной и очевидными вкусовыми пристрастиями в аналитической и перспективной работе с текстом при формировании современной повестки дня, и там, и тут надежда на нестандартный взгляд Чехова. Важность присутствия А.П. в формировании репертуарной политики театра для Морозова абсолютно очевидна. Когда в конце лета Чехов станет вынужденно отказываться от роли пайщика, объяснив решение тем, что он так и не получил денег за проданную усадьбу в Мелихово⁸², Морозов предложит в качестве взноса зачёт долга отставного штабс-капитана Коншина.

Ведь это Савва Тимофеевич увезёт Чехова из безвоздушного московского июня на Каму погостить в своих уральских владениях — Усолье и Всеволодо-Вильва. К приезду Чехова будет открыта школа его имени, понравится Антону Павловичу баня для рабочих, построенная в стиле русских сказок. Морозов «во время прогулок с Чеховым по сосновому лесу был спокойнее, меньше петушился, реже курил. Иногда в состоянии разнеженности декламировал стихи...»⁸³

«Спаситель в плане финансовом, С.Т. Морозов своим присутствием менее всего был способен укрепить нравственный покой и сбалансированность сил театра. Он был страстен, мог внезапно пойти вразнос; служил увлекшему предмету — человеку или идее — сумрачно и горячо. <...> Тяжелая решительность Морозова в делах шокировала Немировича-Данченко так же, как возникавшие перекосы репертуарных желаний и эстетических оценок. Театр, строившийся на подплетании друг к другу нескольких линий, на их равноправии в многосоставности, рисковал утратить гармонию собеседующих голосов. Волевым нажимом из этих голосов выделялся один. Он вытеснял прочие; подчинял себе направление. К этому направлению с лета 1902 года примыкало все больше актеров; оно могло бы отпугивать прямолинейностью, узостью, тенденциозностью, но вот не отпугивало; захватывало и Станиславского»⁸⁴.

Как бы кому-то не нравилось, теперь-то мы знаем (см. новейшую историю Художественного театра), в театральном демократизме нет ничего удивительного, как и предосудительного тоже⁸⁵. Ведь принцип общедоступности по мысли ее идеологов изначально предполагает хотя бы декларативную самоокупаемость, ибо общедоступная экономика всегда живет законами больших чисел, а значит запросами и эстетическими установками массового потребителя. Насколько театральная самоокупаемость возможна в принципе — разговор особый. Но дело, которое изначально маркировано как общедоступное, даже с учетом художественно-, по определению не может быть элитарным, как, впрочем, и любое принципиально общедоступное коммерческое дело. Ни о какой гармонии собеседующих (т. е. равноценных) голосов в бизнесе речи быть не может. Бизнес — это ответственность за деньги, она не может быть коллективной. И еще, вопреки многолетней, столь любезной сердцу продвинутого исследователя и абсолютно безнадежной с точки зрения понимания искусства практике противопоставления массового и элитарного, где второе априори со знаком плюс, а первое, — что тоже понятно, — со знаком минус, крупный художник, созвучный времени, всегда находит своего почитателя, неважно, книга это, музыкальное произведение, спектакль или фильм. Надо иметь в виду, что формула «спрос рождает предложение», приписываемая Адаму Смиту⁸⁶, носит едва ли не обоюдный характер. С одной стороны товар широкого потребления и в искусстве (какой ужас!) рассчитан на заработок производителя, а значит, на «потребительские массы», но в том-то и дело, что чаще всего «массы» даже не догадываются, что желанный товар может быть еще и таким, — сугубо новаторским, — таким образом, они его ожидают как бы бессознательно, и именно он становится в результате наиболее востребованным. Вопрос как в художнике, его бесстрашии, искренности, умении говорить просто о сложном, любопытстве к реальной, невыдуманной жизни, так и в потребителе, в его эстетических, нравственных запросах и интеллектуальных возможностях. Что касается Художественного театра, избавившегося в Уставе от общедоступности, но сохранившего его в честном слове Морозову, именно с пятого сезона предприятие не только освободится от долгов, но и станет приносить ощутимую прибыль.

Теперь легко судить Савву Тимофеевича за гибельное (в том числе и для него) финансирование экстремистской деятельности большевиков. Надо только помнить, что ныне практически весь «цивилизованный» мир, включая дикообразные Соединённые Штаты Америки, непредставим без ежедневно и ежечасно тиражируемых идей социально и мультикультурно ориентированного, преисполненного социал-демократической идеей равноправия, толерантного к любой форме инаковости постиндустриального общества. Книжный образ социалистов начала XX века — это примат человеческой личности, максимально возможное уважение к ее правам и чаяниям, государственное и частное вегетарианство, а также прочие правильные человеколюбивые вещи. Именно поэтому сочувствующих не озадачит когда к манящей гуманностью и разумностью аббревиатуре РСДРП прибавится маленькая буковка «б», для русского человека скорее пикантная, нежели апокалипсическая. В двадцатом веке апокалипсис и блядство удивительным образом сойдутся в одной точке, только ведь Морозову всего этого увидеть не суждено.

В отличие от Чехова ему природой не дано нарисовать недалекую перспективу, когда все случится, и обратной дороги не будет, а вместо лопахинских дач на месте вишневого сада возникнет спецобъект «Лоза»⁸⁷ со всеми вытекающими последствиями. Да Савва и не поверил бы, что очень скоро в усадьбе его вдовы, купленной с продажи особняка на Спиридоновке, то есть за кровные, Морозова деньги, объективно под домашним арестом будет доживать свой век будущая советская мумия, а из морозовского «Боярского двора» бывшие товарищи станут рьяно и с ненавистью управлять государством бедных людей⁸⁸. По книгам, как по маслу все будет правильно, а по жизни — нет. Вдруг выяснится, что Россия — ни Швейцария, не Франция, не Германия, не Англия, — как ни странно, даже не Северо-Американские Соединенные Штаты. Россия — это Россия, факт, не требующий сравнений, примеров, оценки.

Да и положа руку на сердце «мы-пойдём-другим-путём» было все-таки произнесено, так что никто никого не обманывал и винить кроме себя особенно некого. Просто неверно услышали. Потому что не хотели или смогли этого сделать. Потому что были заняты чтением чужих текстов и собственными представлениями о прекрасном, не соотносимым с реальной жизнью. Не доверились предупреждавшим о том, что гражданская слепоглухонемота опасна, что рано или поздно жизнь отомстит за невнимание. Жизнь отомстила самым жестоким образом: на смену точечным карательным операциям бомбистов, живодерству которых с восторгом рукоплескали либеральные интеллектуалы и которых консерваторы не принимали всерьез, однажды придет тотальный террор диктатуры не-знаю-чего — эмоциональный, интеллектуальный, культурный, информационный, физический, с неослабевающей степенью интенсивности, в самых причудливых сочетаниях и соотношениях. Не будет ничего, о чем мечталось. Будет царство подлинного народовластия и социальной справедливости с железным занавесом по периметру, лесом поднятых рук и пирамидой-усыпальницей — несомненным знаком человеколюбия в сердце свободной от совести Родины.

Дело вовсе не в возрасте — театральным персонажам всегда ровно столько, сколько написано в пьесе. Только у Лопахина-Морозова физического будущего нет вовсе, а у Лопахина-Алексеева оно уничтожающе-орденоносное. Нет будущего у подлечившегося на Капри Пети Трофимова, вопреки желанию не пачкать рук, будущему буревестнику придется вписываться в новую жизнь, включая хвалебные оды исправительно-трудовым лагерям и проклятия несогласным типа «если-враг-не-сдается-его-уничтожают», но это не поможет, — все равно потравят. У Гаева будущее прекрасно — звенящей пустоте место в строю всегда найдется. Так же, как и Яше — идеальный исполнитель скорых приговоров птицы-тройки. Что до Епиходова, за него расплатится Пищик. Сам Семен Пантелеевич успешно растворится в толпе советских служащих, — со своим благоприобретенным книжным косноязычием он легко пересядет на интуитивный новояз и где-нибудь на Турксибе на всякий случай подальше от карающего меча революции всплывет в образе бесстрашного агитатора-пропагандиста.

Заблуждение? Возможно. Однако если в 1905 году оно хоть и гибельно, но заслуживает снисхождения, потому что доверчиво инфантильно, в 1930-м оно в проекции спасительно и совершенно непростительно, — все делается осознанно и корыстно, ибо жизнь одна и жить, как говорится, хочется. Впрочем, это крайности, — в дальнейшем обе формы заблуждения органично дополнят друг друга. Ибо теоретическое, фольклорное, книжное сознание, лишенное полноценного восприятия жизни, вопреки здравому смыслу предпочитающее ее симультанную имитацию и есть суть советского человека. Так что не только в 1930-м, но и в 1905-м году никакой особенной советизации не потребуется. Кто-то же, расквашенный провокатором⁸⁹, с хоругвями и песнопениями пойдет петербургской улицей навстречу штыкам⁹⁰ с уверенностью обо всем договориться с помазанником Божьим. Кто-то же учредит в день Цусимской катастрофы⁹¹ (не обсуждается, — простое совпадение, поэтическая метафора) первый общегородской совет рабочих уполномоченных в Иваново-Вознесенске⁹² под председательством местного стихотворца⁹³. Ведь кто-то же, руководимый душевно больным человеком и отчаянным казнокрадом⁹⁴ поднимет над мятежным «Очаковым» большой красный стяг⁹⁵. И кто-то же, в конце концов, организует коммерческое предприятие — художественный и общедоступный театр — для малоимущих слоев населения. В надежде на что? На повышение уровня жизни трудящихся, на их растущую платежеспособность? Или как всегда — на то, что все само собой устроится и кривая вывезет — оплот мысли Михаила Дмитриевича Бальзаминова⁹⁶? Ну да, надежда на доброго дядю, который и в самом деле, удивительным образом объявится и влюбится.

Что касается неспособности Саввы Тимофеевича оздоровить ситуацию внутри театра, и без него славного подплетанием самых бесчестных, отточенных до блеска высокохудожественных интриг, сама констатация факта морозовского бессилия, на наш взгляд, имеет стойкий привкус подведомственного лукавства. Судя по всему, внутритеатральное нездоровье — один из главных пороков системы МХОТ, способный как ржавчина разъесть любую, даже самую мощную творческую идею. Всесоюзный репертуарный театр, выстроенный по лекалам камергерских художественников не единожды докажет, что с этой бедой будет не в силах справиться ни один чудотворец.

«Впервые за все пять лет жизни театра доходы превысили расходы, полученная прибыль — без малого 55 тыс[яч] руб[лей]! Треть прибыли, по «Условию», составила дивиденд, т. е. была распределена между пайщиками в зависимости от величины пая, остальное пошло на пополнение оборотного капитала. Так было и в следующие два сезона, что позволило Товариществу нарастить столь необходимый для нормального творческого процесса оборотный капитал»⁹⁷. Ничего этого не случится без огромных и совершенно безвозмездных капитальных вложений Саввы Морозова.

Летом 1901 года Немирович принимался «составлять смету строительства нового театра, но по мере углубления в расчеты надежды рушились. Для строительства требовался огромный капитал, который театр не заработал бы никогда. История театрального дела свидетельствует, что ни один театр не мог построить себе добротное (не деревянное) здание на доходы от сборов, даже если они были очень высоки»⁹⁸.

Театральная площадка Г.М. Лианозова⁹⁹ находилось в самом центре Москвы. «В XVIII веке здание <...> принадлежало семейству Одоевских; здесь жил и воспитывался писатель и философ В.Ф. Одоевский¹⁰⁰. В 1851 году здание перешло к С.А. Римскому-Корсакову¹⁰¹, радикально его перестроившему. В 1850-е годы был разобран колонный портик главного фасада, над боковыми двухэтажными крыльями надстроили третий этаж, дом стал использоваться как доходный. В 1872 году дом перешел во владение купцов М.А. Степанова¹⁰² и Г.М. Лианозова. В 1882-м после перестройки его по проекту архитектора М.Н. Чичагова¹⁰³ началась театральная история этого здания¹⁰⁴. В 1885 году оперой «Русалка» здесь дебютировала частная опера С.И. Мамонтова¹⁰⁵, два сезона здание использовалось театром Е.Н. Горевой¹⁰⁶. В 1891—1901 годах в нем располагался театр и кафешантан Шарля Омона»¹⁰⁷.

В самом деле, последнее время здание арендовал француз Шарль Омон и его скандальное «Кабаре-Буфф»¹⁰⁸. Омон, впрочем, собирался отказаться от аренды, и Морозов об этом знал. Он отправился к Лианозову и заключил с ним договор об аренде помещений сроком на 12 лет. Помимо этого уже перед пайщиками МХТ он взял на себя добровольное обязательство провести за свой счет полную реконструкцию и глубокую техническую модернизацию здания Лианозова. Перестройку театра Морозов предложит архитектору Ф.О. Шехтелю, уже строившему для него особняк на Спиридоновке, дом в Покровском-Рубцове, деревянный дворец-терем на Киржаче.

Спроектированная Шехтелем сцена, оснащенная уникальным механизмом, выписанным Морозовым из Англии, станет гордостью Художественного театра. Управление светом сцены будет осуществляться с помощью электрического рояля производства фирмы «Шуккерт и К^о». Грим-уборные устроят согласно привычкам каждого конкретного актера. Все просто и изящно: и мягкое освещение зала бледно-розовыми фонариками по бокам (эти же фонарики будут собраны в круглую люстру на потолке), и сдержанно-оливковый цвет стен, и строгая дубовая мебель, и приглушающие шаги зрителей ковры.

«Морозов <...> не жалел денег на сцену, на ее оборудование, на уборные актеров, а ту часть здания, которая предназначалась для зрителей, он отделал с чрезвычайной простотой по эскизам Ф.О. Шехтеля, строившего театр безвозмездно. В отделке театра не было допущено ни одного яркого или золотого пятна, чтобы без нужды не утомлять глаз зрителей и приберечь эффект ярких красок исключительно для декораций и обстановки сцены»¹⁰⁹.

«Из-за спешности работ (перестройка театра заняла всего три месяца) Шехтелю нередко приходилось давать указания прямо на стройке, делая рисунки углем на сырой стене¹¹⁰. Задача была трудной. Но зодчий сумел, сохранив габариты старого здания, перепланировать его, увеличить емкость зрительного зала до 1300 мест вместо прежних 1100, не нарушив уюта и интимности небольшого театра со свойственным ему очарованием непосредственного контакта актеров со зрителем.

Это чувствуется в выразительном, «говорящем» плане сооружения. Зрительный зал словно вливается в громадный пролет сцены. Ядро главных помещений окружено рядом подсобных. В сторону улицы обращены помещения для зрителей — фойе, буфет, гардеробы, кассы; во двор — уборные актеров, комнаты для декораций»¹¹¹.

За исключением театральных подъездов, над которыми впервые в Москве появятся фонари-светильники с дуговыми лампами, фасад здания театра почти не претерпит изменений. Разве что правый подъезд украсит горельеф «Пловец» скульптора Анны Голубкиной¹¹².

В октябре 1902 года в день открытия театра газета «Новости дня» информирует: «Начинает свою работу юный любимец и баловень Москвы Художественный театр, в новом великолепном помещении, где вкус и простота подали друг другу руку и, призвав в подмогу щедрость мецената, сотворили шедевр. Новоселье театра будет вместе и дебютом в Москве Максима Горького¹¹³ — драматурга»¹¹⁴.

В тот же день об открытии здания театра напишут «Русские ведомости»: «Новое помещение, в котором начинает сегодня свою деятельность Художественный театр в Камергерском переулке — сооружение очень комфортабельное и уютное, в полной мере отвечающее, с одной стороны, интересам зрителей, а с другой — необходимым требованиям сцены... Зрительная зала имеет очень элегантный вид, окраска темная, зеленовато-оливковая, в тон ей изящного рисунка деревянная мебель, отделанная по сиденью кожей, освещение — в форме кубических фонариков, бледно-розоватого матового стекла по бортам лож отдельными группами и с потолка, на месте обычных театральных люстр, в виде круга... В распоряжении зрителей в антрактах два фойе... Отделка обоих простая, но в высшей степени изящная: полное отсутствие эффекта, рутины и условной театральной роскоши»¹¹⁵.

Всем было очевидно, «здание Художественного театра, без преувеличения, принадлежит к числу самых ярких творений отечественного модерна, и в равной степени — к новаторским произведениям стиля модерн в мировом масштабе, нельзя не отметить и бесспорной уникальности этого сооружения. Слово «уникальный» применительно к архитектуре Художественного театра не выглядит преувеличением. Миру почти неизвестны театральные здания, архитектурный облик и структура которых представлялись бы материальным воплощением художественной программы создателей (основателей) какого-то определенного творческого коллектива»¹¹⁶.

На следующий день о важном событии в жизни города сообщит «Московский листок»: «Состоялось наиболее блестящее, наиболее ожидаемое «открытие» сезона: вчера открылся в своем новом помещении Художественный театр. Самый театр — благородная простота зрительного зала, художественная стильность фойе и променуаров имели несомненный успех. И мне было досадно, что не принято вызывать строителей. Я бы рукоплескал им с большим удовольствием. Их дело имело успех. И большой успех»¹¹⁷.

Тогда же «Новости дня» расскажут о кулуарных торжествах: «Утром труппа Художественного театра праздновала открытие нового театра в тесном кружке. Собрались все пайщики товарищества и артисты. Когда приехал Ф.О. Шехтель, по проекту которого перестраивался театр, его встретили долго не смолкавшими рукоплесканиями и поднесли ему ящик, на серебряной крышке которого изображена стилизованная чайка. В ящике — фотографии всех артистов»¹¹⁸.

Впрочем, строительные работы на этом не кончатся. В 1903 году Морозов сделает заказ на установку электрической станции при Художественном театре, оборудованной газовыми двигателями с газовым аппаратом. Электрооснащение «Русского общества Шуккерт и К^о» обойдется Морозову примерно в 59 тыс. руб. «В том же году он сделал пристройку к театру, в которой расположилась изолированная от основного здания Малая сцена, где можно было проводить полноценные репетиции во время спектаклей»¹¹⁹.

Словом, МХТ начнет пятый сезон в великолепном здании, «оборудованном по последнему слову мировой сценической техники и, главное, с учетом специфических условий творческого процесса, требований, сформулированных Станиславским перед началом строительства. <...> Еще одно важное в экономическом смысле обстоятельство: в новом здании было 1200 мест — на треть больше, чем в «Эрмитаже»»¹²⁰.

Общая сумма прямых расходов на реконструкцию и переоборудование театральных помещений составит около полумиллиона рублей. Так что, вложив в МХТ огромные деньги, Морозов в отличие от остальных пайщиков рискует не только репутационно. Он будет дневать и ночевать на стройке, лично участвуя в оформлении залов и интерьеров театра. Впрочем, в глазах славильщиков отцов-основателей Художественного театра человеческий подвиг Саввы Тимофеевича так и останется чем-то само собой разумеющимся и потому — глубоко второстепенным.

Следующие полтора года держатели Художественного театра будут с разной степенью успешности терпеть друг друга, а в конце октября 1903 г. терпение лопнет, и Немирович сообщит Чехову о все более ясно рисуемом желании покинуть МХТ. Однако, как и многие другие, разбросанные по советским изданиям купюры в эпистолярном наследии художественников, «в тексте «Избранных писем» Немировича эти его слова застенчиво вычеркнуты»¹²¹. Для массового читателя, не имеющего возможности общения с подлинниками, в неискаженном виде документы (и то далеко не все) станут доступны лишь в последние годы.

Возможно, на Владимира Ивановича удушающе подействует очередное заседание руководства театра¹²², формально посвященное распределению ролей в «Вишневом саде». Неожиданно для Немировича Алексеев поднимет вопрос об общем состоянии искусства МХТ, Константин Сергеевич заговорит «об упадке театра» и о своей неудовлетворенности последними его постановками.

«Не могу поверить чтобы Вы были настолько нечутки, чтобы не почувствовать моего волнения в последние полчаса в «Эрмитаже»¹²³, — напишет по окончании заседания снедаемый гордыней, обидой на несправедливость и праведным желанием скорой мести Немирович. — Происходит удивительное явление. Перед «Дном» театр катился в тартарары. <...> Я занялся «Дном» почти самостоятельно с первых репетиций, то есть проводил главную мысль всякой постановки: пьеса прежде всего должна быть гармоничным целым, созданием единой души, и тогда только она будет властвовать над людьми, а отдельные проявления таланта всегда будут только отдельными проявлениями таланта.

«Дно» имело громадный успех. Театр сразу поднялся на достойную высоту.

Что же я заслужил от Вас? Беспрестанное напоминание, что постановка «Дна» не художественная и что этим путем театр приближается к Малому, а это, как известно, в Ваших устах самая большая брань.

Ну, ладно. Я проглотил.

Потом я весь ушел в работу, чтобы сезон дотянуть благополучно. Поставил «Столпы». Ну, здесь уж и говорить нечего. Эта моя работа признавалась Вами как самая отрицательная.

Слежу подробно за дальнейшим.

Решили ставить Тургеневский спектакль¹²⁴, и наступил момент, когда Вы опустили руки оттого, что Вам никто не помогает. Это в сравнительно легком спектакле!

Затем Вы предоставили мне решить вопрос, ставить «Юлия Цезаря» или нет.

Я его решил и взялся за эту громадной трудности задачу.

Выполнил ее. Успех превзошел все ожидания. Художественность постановки единодушно признана громадной.

Я думал, что доказал свою правоспособность считаться режиссером, достойным крупного художественного театра.

И что же? В первый раз после этой постановки я остался втроем с двумя главными руководителями театра — Вами и Морозовым. В первый раз мы заговорили о «Цезаре», и я с изумлением, которое не поддается описанию, попал в перекрестный огонь... похвал и комплиментов? — о, нет! порицаний и упреков в том, что театр идет по скользкому пути и дает постановку, достойную Малого театра (опять, конечно, в смысле самой большой брани).

Я не могу передать словами волнение, с которым я ушел.

Итак я должен поверить Вам и Морозову, что 5-месячный беспрерывный труд, в который я вложил все свои духовные силы, все знания, весь опыт, всю фантазию, не представляет из себя ничего художественного. Значит, я должен поверить Вам и Морозову, что я не могу выжать из себя ничего, что было бы достойно того какого-то удивительного театра, который подсказывают фантазии Ваша и (вероятно, рикошетом от Вашей) Морозова.

По счастью, у меня есть свои коренные художественные убеждения, и их не сдвинуть ни Морозову, ни даже Вам. И то, что Вы имеете талант придумать те или другие подробности постановки неизмеримо лучше меня, нисколько не умаляет моей веры в силу моих взглядов. Вы их не признаете. Для вас достаточно, чтобы Боткин¹²⁵ сказал, что это Бакалович¹²⁶ или какая-нибудь кривляка, вроде Зинаиды Григорьевны, прибавила, что тут ничего нет экстравагантного, нет запаха рябчика faisande¹²⁷, — для Вас этого достаточно, чтобы забыть о самом главном, о самом существенном, о самом важном во всякой постановке — об ее внутреннем значении, о красоте и силе общей картины. Всегда сильный, Вы в минуты, когда Вам что-то турчат в уши, способны считать, что в постановке «Цезаря» самое важное не общая интерпретация, а костюм галла. Вы даже находите, что тот театр хорош, который ругают. Я этого никогда не понимал, хотя миллион раз уступал Вам и готов уступать еще много раз, но не тогда, когда театр должен быть силен, крепок и прочно исполнять свои главные задачи хорошего театра. И, уж конечно, не тогда, когда постановка на ответственности одного меня.

И если бы разговор шел не в присутствии Морозова и не в то время, когда малейшие между нами пререкания могут сыграть в руку его некрасивых замыслов, — я бы многое ответил Вам.

Я сдержался и промолчал, потому что не хочу дать Морозову в руки сильный козырь — споры между мною и Вами.

Но я Вас очень прошу подумать внимательно, какое положение создается для меня в театре. Будь на моем месте Синельников¹²⁸, Санин, кто угодно, — театр после «Юлия Цезаря» окружил бы его такими похвалами, что он за следующую пьесу принялся бы с двойной энергией и любовью. Со мною поступают совершенно обратно. Два главных руководителя театра — председатель правления и главный режиссер — взвалили на меня (вопреки даже тому договору, по которому мое положение хотели принизить), взвалили чуть ли не во всем объеме все свои обязанности, я до слез устаю от работы утром и вечером, я задыхаюсь от театрального воздуха, которым дышу с 11 утра до 12 ночи, и после самого большого и самого успешного труда моего — мне подчеркивают, что я не художник.

И неужели Вы или Морозов думаете, что я долго буду терпеть такое положение?

Да вот Вам: если бы «Вишневый сад» принадлежал не моему закадычному другу, то я завтра же прислал бы письмо о том, что два месяца я не могу режиссировать, а буду только заниматься школой и текущими делами.

Я ни на что великое не претендую. В известной области художественной работы никто не отдавал Вам должного больше, чем я. Но я имею право желать, чтобы главные руководители не низводили по каким-то соображениям моих дарований. Если это не искренно, а делается, чтобы я «не зазнался» (знаю я эти приемы), то это — детская игра, недостойная взрослых людей, и может привести только к тому, что отобьет у меня охоту работать. Если же это искренно, то это ведет к глубокой, принципиальной розни между нами и становится вопросом очень большим.

Будь это в конце сезона, я бы вопрос поставил ребром. Теперь же, к сожалению, надо работать и только работать. И не отдавать Театра на съедение псам!»¹²⁹.

Книппер обо всем сообщит мужу, вкратце пересказав письмо Владимира Ивановича, и озвучит собственные (весьма резкие) суждения как о куще Морозове, так и о несуразном Алексееве, попутно успев предупредить Чехова, что вероятнее всего (по невнятным причинам) Вишневского в «Вишневом саду» не будет: «В театре у нас идет нескладеха. Мне жаль Немировича. Он поставил «На дне», «Столпы» и «Цезаря» самостоятельно. Пьесы имеют успех, он потратил на них массу труда, времени, тем более что кроме этой работы у него школа. И все время ему дают чувствовать, что театр падает, что все это не художественные постановки, а вот «Снегурочка» — это был блеск. Сегодня было заседание начальства по поводу распределения ролей в «Вишневом саду». Влад[имир] Ив[анович] приехал в театр сильно взволнованный, был у меня во время 2-го акта и говорил, что трудно ему переносить все. Конст[стантин] Серг[еевич] все время говорил ему об упадке театра. Морозов поддакивал. Это было страшно гадко, т. к. купец только и ждет, чтоб поссорились Алексеев с Немировичем. Если К.С. что-либо имеет против Влад[имира] Ив[авновича], то пусть говорит это с глазу на глаз, а не при купце. Влад[имир] Ив[анович] написал Конст[антину] Сергеевичу письмо, где все изложил, читал его Лужскому, Вишневскому и мне. Он в ужасном состоянии, и я его понимаю. Нехорошо все это очень. Надо, чтоб между К.С. и Вл[адимиром] Ив[ановичем] было все чисто и полное доверие, иначе нельзя работать.

Дай Бог, чтоб все это смягчилось поскорее. Но если уйдет Немирович, я не останусь в театре. К.С. не может стоять во главе дела. Несуразный он человек.

Не волнуйся, если случится, что Вишневскому нечего будет делать в твоей пьесе. Он так вымотан весь, что сам мягко к этому относится. Да вряд ли это случится»¹³⁰.

В тот же день объявится и Немирович:

«Несколько дней я провел в сильнейшем нервном возбуждении. Горький устроил свой Народный театр в Нижнем, взял Тихомирова. Это бы еще ничего. Тихомирову нечего было у нас делать. Но Тихомиров легкомысленно пригласил в труппу наших учеников. И вот я злился, что не дают закончить свою подготовку и манят скорейшим переходом в практическую работу. Я возмущался, убеждал и пресек все разговоры, развращавшие курсы, только тем, что, отпустив троих, запретил даже проситься в отпуск остальным¹³¹.

Вообще, с Горьким и его отношением к Художественному театру что-то неладное. Он подпал под влияние Мар[ии] Фед[оровны] Андреевой, дурного человека, во всяком случае, — не скрывает своего увлечения ею, — по крайней мере, не скрывает от меня. Под ее же влиянием, уже совсем как гимназист, дурачок, находится Морозов. А так как она ничего не играет, то крутит, вертит, клевещет, интригует и возмутительно восстановляет и Горького и Морозова против нас, т. е. меня и Конст[антина] Серг[еевича], приобщая к нам Ол[ьгу] Леонард[овну], Вишневского, Лужского и Марию Петровну, — зерно театра.

С Горьким я объяснился напрямки. Что же касается Морозова, то это нелегко, потому что он путается во лжи.

И идет какая-то скрытая ерунда, недостойная нашего театра и портящая нам жизнь.

Это обидно, не только за Горького, но и за Морозова, т. к. au fond¹³² он хороший человек.

И вот, милый Антон Павлович, я с своим «Юлием Цезарем» попал в такую минуту, когда в самом театре мою работу не хотят признавать: Морозов, чтобы я не зазнался, Мар[ия] Федор[овна], потому что чем сильнее театр, тем хуже ее положение, и даже Конст[антин] Серг[еевич], не признающий вообще ничего, что сделано не им. Даже публика, которая, наперекор афише, считает, что все прекрасное в театре принадлежит «Станиславскому». И если бы я свое режиссерское и директорское самолюбие ставил выше всего, то у меня был бы блестящий повод объявить свой уход из театра.

Да и ушел бы, если бы хоть один день верил, что театр может просуществовать без меня.

Притом же Морозов ждет, что я и Конст[антин] Серг[еевич] поссоримся. Ну, этого праздника мы ему не дадим.

Вот я тебя и окунул в наши интрижки.

До свидания. Иду в класс»¹³³.

Чехов без особого энтузиазма и даже с легкой иронией подбодрит Немировича, не поверит в Пешкова, не забыв помянуть Гоголя: «А ты напрасно говоришь, что ты работаешь, а театр все-таки театр «Станиславского». Только про тебя и говорят, про тебя и пишут, а Станиславского только ругают за Брута¹³⁴. Если ты уйдешь, то и я уйду. Горький моложе нас с тобой, у него своя жизнь... Что же касается нижегородского театра, то это только частность; Горький попробует, понюхает и бросит¹³⁵. Кстати сказать, и народные театры, и народная литература — все это глупость, все это народная карамель. Надо не Гоголя опускать до народа, а народ поднимать к Гоголю. Очень бы мне теперь хотелось пойти в Эрмитаж, съесть там стерлядь и выпить бутылку вина. Когда-то я solo выпивал бутылку шампанского и не пьянел, потом пил коньяк и тоже не пьянел»¹³⁶.

Однако раньше письма Чехова, минуя почтовый вагон, Немирович получит послание Константина Сергеевича.

Примечания

1. Морозов Сергей Тимофеевич (1860 или 1863—1944) — русский предприниматель из московской купеческой династии Морозовых, меценат, организатор московского Музея кустарных изделий. Потомственный почётный гражданин, коллежский асессор. Директор-распорядитель Товарищества Никольской мануфактуры «Саввы Морозова сын и К°». Брат Саввы Тимофеевича Морозова.

2. Корш Фёдор Адамович (1852—1923) — российский театральный антрепренёр, драматург и переводчик, адвокат. В 1882 году основал в Москве Русский драматический театр (Театр Корша), ставший самым крупным и популярным в Москве общедоступным театром и сыгравший за 35-летний период своего существования заметную роль в культурной жизни России.

3. Из письма И.И. Левитана — А.П. Чехову от 21 сентября 1897 года // Переписка А.П. Чехова. Т. 1. С. 177.

4. Морозова Т.П. А.П. Чехов и С.Т. Морозов // Морозовы и Москва: Труды Юбилейной научно-практической конференции «Морозовские чтения», Москва, 26—27 декабря 1997 г. М., 1998. С. 101.

5. Серебров А. (А.Н. Тихонов). Время и люди. Воспоминания. М., 1960. С. 212.

6. Потапенко И.Н. Несколько лет с Чеховым. (К 10-летию со дня его кончины) // А.П. Чехов в воспоминаниях современников, 1986. С. 320.

7. Из письма И.И. Левитана — А.П. Чехову от 28 декабря 1897 г. // И.И. Левитан. Письма. Документы. Воспоминания. М., 1956. С. 82.

8. Из письма И.И. Левитана — А.П. Чехову от 26 января 1898 г. // Там же. С. 83.

9. Морозова Зинаида Григорьевна (урожд. Зимина, в третьем браке Рейнбот; 1867—1947) — русская благотворительница, супруга С.Т. Морозова, пайщица Московского Художественного театра. Хозяйка подмосковных усадеб Горки и Рубцово, а также известного дома на Спиридоновке.

10. А.П. Чехов. Сборник статей и материалов. Вып. 2. Ростов н/Д, 1960. С. 306.

11. Маклаков Василий Алексеевич (1869—1957) — российский адвокат, политический деятель. Член Государственной думы II, III и IV созывов.

12. Из письма А.П. Чехова — М.П. Чеховой от 7 июня 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 219.

13. Через две недели родится последний ребенок Морозовых — Савва Саввич Морозов (1903—1964).

14. Из письма З.Г. Морозовой — А.П. Чехову от 12 июня 1903 г. / Морозова Т.П. А.П. Чехов и С.Т. Морозов // Морозовские чтения, 1998. С. 107.

15. Морозова З.Г. Воспоминания. ГЦТМ. Ф. 216, ед. хр. 515, л. 17, 18.

16. Морозов Тимофей Саввич (1888—1921) — выпускник московского факультета Московского университета, попечитель Коммерческого училища и Московского старообрядческого института. Расстрелян большевиками в Ростове-на-Дону. Его сын Савва (1911—1995), почётный полярник, автор документальной повести «Дед умер молодым». Морозова Мария Саввишна (1890—1934) — супруга Ивана Орестовича Курлюкова (из семьи «бриллиантщиков»). Вскоре с ним разошлась. После 1917 года работала в Наркомпросе, в конце жизни заболела психически. Морозова Елена Саввишна (1895-после 1947) — в браке Стукен. В 1917 году эмигрировала, последние письма родственникам пришли из Бразилии.

17. Морозов С.Т. Дед умер молодым. М., 1992. С. 109.

18. Морозова З.Г. Воспоминания. ГЦТМ. Ф. 216, ед. хр. 515, л. 20.

19. Из письма А.П. Чехова — М.П. Чеховой от 15 июня 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 223.

20. Морозова З.Г. Воспоминания. ГЦТМ. Ф. 216, ед. хр. 515, л. 18.

21. Их письма А.П. Чехова — В.А. Маклакову от 18 июня 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 226—227.

22. В Покровском-Рубцове.

23. 22 июня.

24. Из письма З.Г. Морозовой — О.Л. Книппер-Чеховой после 9 июля 1903 г. Музей МХАТ, КП № 3873.

25. Из письма М.С. Морозовой — А.П. Чехову от 26 июля 1903 г. ОР РГБ, ф. 331.52.26, л. 1.

26. Морозова З.Г. Воспоминания. ГЦТМ. Ф. 216, ед. хр. 515, л. 18.

27. Там же.

28. З.Г. Морозова — О.Л. Книппер-Чеховой. Музей МХАТ, надпись на фото. Инв. № 1454.

29. Серебров А. (А.Н. Тихонов). Время и люди. Воспоминания. С. 183.

30. Там же. С. 187.

31. Из письма О.Л. Книппер — А.П. Чехову от 10 сентября 1899 г. // Переписка А.П. Чехова с О.Л. Книппер. Т. 1. С. 36.

32. Алексеев К.С. (Станиславский) Моя жизнь в искусстве // СС. Т. 1. С. 317—318.

33. Д.П. Черкизовский был «заведующим электрическим освещением» Художественно-общедоступного театра (до перехода в новое помещение). Станиславский называл Морозова «главным заведующим электрической частью», подчеркивая его большие заслуги и в этой области.

34. «Вертепом разврата» Алексеев называет Театр фарса и кабаре Шарля Омона, арендовавшего до 1902 г. помещение театра Г.М. Лианозова.

35. Алексеев К.С. (Станиславский) Обращение к С.Т. Морозову // Станиславский К.С. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1954—1961 (в дальнейшем СС8). Т. 5. С. 203—204. Публиковалась по рукописи (No 1078), представляющей черновик обращения или речи. На конверте рукой Л.Я. Гуревич написано: «Речь К.С. Станиславского С.Т. Морозову». Когда и при каких обстоятельствах публикуемая речь К.С. Алексеева, по необъяснимым — строго говоря, возмутительным — причинам не включенная в новое собрание его сочинений, была произнесена или вручена Морозову — установить не удалось. Датируется 1902 годом, по времени переезда Художественного театра из помещения «Эрмитажа» в Каретном ряду в новое здание в Камергерском переулке. Предположительно, речь готовилась для произнесения на открытии здания театра.

36. Кириченко Е.И. Шехтель Ф.О. Жизнь. Образы. Идеи. С. 285.

37. Морозов Сергей Викулович (1861—1921) — троюродный брат Саввы Тимофеевича, представитель династии Морозовых.

38. Морозова Т.П. Савва Тимофеевич Морозов и Общедоступный театр // Морозовские чтения. Труды Первой научно-практической конференции / Ногинск (Богородск), 16—18 ноября 1995 г. — Ногинск, 1996. С. 92.

39. Там же.

40. Шаляпин Фёдор Иванович (1873—1938) — русский оперный и камерный певец (высокий бас), в разное время солист Большого и Мариинского театров, а также театра Метрополитен Опера. Получил репутацию артиста, соединившего в своём творчестве прирождённую музыкальность, яркие вокальные данные, необыкновенное актёрское мастерство.

41. Востряков Дмитрий Родионович (1845—1906) — российский предприниматель купец 1-й гильдии, общественный деятель, гласный Московской городской думы, потомственный почетный гражданин, мануфактур-советник.

42. Лукутин Николай Александрович (1853—1902) — московский купец, владелец фабрики федоскинской лаковой миниатюры; оказывал финансовую поддержку театру и был включён в правление созданного и возглавляемого Алексеевым Общества искусства и литературы.

43. Прокофьев Иван Александрович — директор торговой фирмы, артист и режиссер Общества искусства и литературы, пайщик Товарищества для учреждения в Москве общедоступного театра.

44. Ушков Константин Капитонович (1850—1918) — московский миллионер и меценат, член Товарищества по учреждению Московского художественного театра и первый пайщик театра.

45. Гутхейль Карл Александрович (Карл-Фридрих; 1851 — после 1921) — нотоиздатель, немец, имевший австрийское подданство, потомственный почётный гражданин; благотворитель.

46. Указывается, кто сколько вносит. Самые крупные суммы внесут Алексеев и Морозов.

47. Морозова Т.П. Савва Тимофеевич Морозов и Общедоступный театр // Морозовские чтения. Труды Первой научно-практической конференции / Ногинск (Богородск), 16—18 ноября 1995 г. С. 93—94.

48. Алексеев К.С. (Станиславский) Моя жизнь в искусстве // СС. Т. 1. С. 316.

49. См.: Немирович-Данченко Вл.И. Анализ сборов со спектаклей МХТ за 1-й, 3-й, 4-й сезоны. Музей МХТ. Ф. 1. Сезон 5. ВЖ 850, 851; Н.-Д. 8089. № 1.

50. Орлов Ю.М. Экономика Московского Художественного театра 1898—1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров // Отечественные записки, 2005, № 4. С. 229.

51. Там же. С. 229.

52. Там же. С. 230.

53. Музей МХАТ, КП № 5757/ 97, 98.

54. Имеется в виду здание в Эрмитаже.

55. Из письма С.Т. Морозова — А.П. Чехову от 28 января 1902 г. ОР РГБ, ф. 331.52.24, лл. 1, 1 об., 2.

56. Телеграмма Чехова не сохранилась.

57. Имеется в виду здание в Камергерском переулке.

58. Из письма А.П. Чехова — С.Т. Морозову от 2 февраля 1902 г. // ПСС. Т. 28. С. 184.

59. Из письма О.Л. Книппер — А.П. Чехову от 3 февраля 1902 г. // Переписка А.П. Чехова с О.Л. Книппер. Т. 1. С. 339.

60. См.: Условие между пайщиками МХТ. 1902 год, февраль, после 2-го. Музей МХТ. Ф. 1. Сезон 4. ВЖ 4093. № 2о.

61. Морозова Т.П. Савва Тимофеевич Морозов и Общедоступный театр // Морозовские чтения. Труды Первой научно-практической конференции / Ногинск (Богородск), 16—18 ноября 1995 г. С. 95.

62. Там же. С. 96.

63. Из письма В.И. Немировича-Данченко — Н.Е. Эфросу лета 1922 г. // ТН4. Т. 2. С. 650.

64. Там же.

65. Согласно Устава пай В.В. Лужского — 4 тысячи рублей // См. Орлов Ю.М. Экономика Московского Художественного театра 1898—1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров // Отечественные записки, 2005, № 4. С. 230.

66. Рудницкий К.Л. Русское режиссерское искусство: 1898—1907. С. 157.

67. Орлов Ю.М. Экономика Московского Художественного театра 1898—1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров // Отечественные записки, 2005, № 4. С. 230.

68. Из письма А.М. Пешкова (М. Горького) — А.П. Чехову от 23 сентября 1900 г. // ПСС. Письма. Т. 2. С. 59.

69. Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову между 2 и 5 ноября 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 488—489.

70. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 21 октября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 280.

71. Рудницкий К.Л. Русское режиссерское искусство: 1898—1907. С. 156.

72. Соловьева И.Н. Немирович-Данченко. М., 1979. С. 139.

73. Рудницкий К.Л. Русское режиссерское искусство: 1898—1907. С. 156.

74. Новый меценат МХТ — генерал-майор, адъютант Московского генерал-губернатора А.А. Стахович.

75. Орлов Ю.М. Экономика Московского Художественного театра 1898—1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров // Отечественные записки, 2005, № 4. С. 230.

76. Там же. С. 230—231.

77. Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову после 10 февраля 1902 г. // ТН4. Т. 1. С. 390.

78. Орлов Ю.М. Экономика Московского Художественного театра 1898—1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров // Отечественные записки, 2005, № 4. С. 231.

79. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 10 февраля 1902 г. // ПСС. Т. 28. С. 192—193.

80. Из письма А.П. Чехова — М.П. Чеховой от 8 февраля 1902 г. // Там же. С. 191.

81. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 17 февраля 1902 г. // Там же. С. 197.

82. Помимо уже приведенных цитат можем вспомнить 22 августа 1902 г., Чехов пишет О.Л. Книппер-Чеховой: «Морозову не уплатил 5 тыс. Буду ему писать», и ей же 18 сентября 1902 г.: «Морозову я написал то же самое, что написал тебе, т. е. что я выхожу из пайщиков по безденежью, так как не получил долга, который рассчитывал получить» // ПСС. Т. 29. С. 41.

83. Серебров А. (А.Н. Тихонов). РГАЛИ. 2163-1-91, лл. 1—17.

84. Соловьева И.Н. Художественный театр: Жизнь и приключения идеи. С. 54.

85. П. Пикассо, один из наиболее успешных в финансовом плане художников XX века скажет: «Люди, делающие искусство своим бизнесом, по большей части мошенники». Пабло Руи́с-и-Пика́ссо (полное имя — Па́бло Дие́го Хосе́ Франси́ско де Па́ула Хуа́н Непомусе́но Мари́я де лос Реме́диос Сиприа́но де ла Санти́сима Тринида́д Ма́ртир Патри́сио Руи́с-и-Пика́ссо; 1881—1973) — испанский и французский художник, скульптор, график, театральный художник, керамист и дизайнер. Основоположник кубизма. Пикассо много работал как график, скульптор, керамист и т. д. Вызвал к жизни массу подражателей и оказал исключительное влияние на развитие изобразительного искусства в XX веке.

86. Адам Смит (1723—1790) — шотландский экономист и философ-этик, один из основоположников экономической теории как науки. Считается основателем классической политэкономии.

87. Загородная резиденция наркома НКВД СССР Г.Г. Ягоды и расстрельный полигон «Коммунарка» (1937—1941), организованный на месте хутора Лоза. Расположен в Поселении Сосенское Новомосковского административного округа Москвы на двадцать четвёртом километре Калужского шоссе в километре к северо-западу от посёлка Коммунарка. По оценкам экспертной комиссии Министерства безопасности РФ, выполненным в 1993 г., на полигоне «Коммунарка» покоятся останки от 10 до 11,4 тысяч человек.

88. Москва, Старая площадь, дом 4. Ранее этот дом занимал аппарат ЦК КПСС, а до революции в нем располагалась главная контора Богородско-Глуховской мануфактуры Саввы Тимофеевича Морозова, само же здание носило название «Боярский двор».

89. Гапон Георгий Аполлонович (1870—1906) — священник Русской православной церкви, политический деятель и профсоюзный лидер, оратор и проповедник. Создатель и бессменный руководитель рабочей организации «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга», организатор январской рабочей забастовки и массового шествия рабочих к царю с петицией, закончившегося расстрелом рабочих и положившего начало Первой русской революции.

90. «Кровавое воскресенье» 9 января 1905 года.

91. В морском бою близ острова Цусима русский флот потерпел самое сокрушительное поражение за всю свою историю.

92. 15 мая 1905 года.

93. Иваново-вознесенский поэт и журналист Ноздрин Авенир Евстигнеевич (1862—1938) в возрасте 75 лет будет арестован и умрет в следственной тюрьме НКВД. Тело Ноздрина похоронят в общей могиле.

94. Шмидт Петр Петрович (1867—1906) — один из руководителей Севастопольского восстания 1905 года. Несколько раз лечился в психиатрических клиниках. В 1905 г. за дезертирство и растрату кассы корабельного отряда (2500 золотых рублей) Шмидта привлекут к военному суду, но благодаря вмешательству дяди-сенатора, погасившему из личных средств растраченные Шмидтом деньги, и устроившему племяннику срочное увольнение из военно-морского флота, дело удастся замять без последствий.

95. 15 ноября 1905 года.

96. Герой драматургической трилогии А.Н. Островского, в которую входят пьесы «Праздничный сон — до обеда», «Свои собаки грызутся, чужая не приставай» и «Женитьба Бальзаминова» (другое название — «За чем пойдёшь, то и найдёшь»).

97. Орлов Ю.М. Экономика Московского Художественного театра 1898—1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров // Отечественные записки, 2005, № 4. С. 232.

98. Там же. С. 233.

99. Лианозов Георгий Мартынович (Лианосян Геворг Мартынович; 1835—1907) — российский промышленник, меценат, общественный и политический деятель. Потомственный почетный гражданин, действительный статский советник, купец 1-ой гильдии, коммерции советник, один из крупнейших московских предпринимателей. Основатель и председатель «Русского нефтепромышленного общества», владелец рыболовных «Лианозовских промыслов», охвативших все иранское побережье Каспия. Владел нефтяными промыслами в Бакинском уезде Бакинской губернии и керосиновым заводом в Баку. Занимался также поставками в Европу чёрной икры. Занимался благотворительностью, являлся директором Московского тюремного комитета (занимался организацией помощи заключённым). С 1888 года владел имением Алтуфьево и основал дачный посёлок, названный его фамилией.

100. Князь Одоевский Владимир Фёдорович (1804—1869) — русский писатель и мыслитель эпохи романтизма, один из основоположников русского музыкознания.

101. Римский-Корсаков Сергей Александрович (1794—1883) — бывший владелец здания в Камергерском переулке. В 1812 г. вступил в Московское ополчение урядником, участвовал в сражении под Можайском. В отставке после роспуска ополчения. С 1817 служба в Бородинском пехотном полку. Переведен в лейб-гвардии Московский полк. Уволен в отставку 18 ноября 1822 г. с чином штабс-капитана. Был женат на Софье Алексеевне Грибоедовой (кузина А.С. Грибоедова), которую преданье называет прототипом Софьи Фамусовой. Современники вспоминали Римского-Корсакова как последнего московского хлебосола, веселившего Москву своими многолюдными и блестящими праздниками и жившего не по средствам. Здание в Камергерском ушло с аукциона в 1871 г. за долги.

102. Вскоре умер.

103. Чичагов Дмитрий Николаевич (1835—1894) — русский архитектор, председатель Московского Архитектурного общества, мастер псевдорусского стиля и эклектики, занимавшийся исследованиями древнерусской архитектуры.

104. В 1882 г. здесь был открыт «Русский драматический театр», перешедший вскоре к Ф.А. Коршу.

105. Мамонтов Савва Иванович (1841—1918) — русский предприниматель и меценат. Представитель купеческой династии Мамонтовых.

106. Горева Елизавета Николаевна (урожд. Воронина, 1859—1917) — русская театральная актриса и предприниматель.

107. Кириченко Е.И. Шехтель. Жизнь. Образы. Идеи. М., 2011. С. 290.

108. Шарль Омон (также Михаил Григорьевич Омон, по некоторым источникам, настоящая фамилия Соломон или Саломон) — московский антрепренёр конца XIX — начала XX века, по некоторым данным — француз из Алжира, «король антрепризы», основатель российского кинопроката. «Один из наиболее искренних сторонников русско-французского союза». По одной версии, он прибыл из Алжира, по другой — это был французский авантюрист, прибывший непосредственно из Франции. Открыл в Москве «парижский» кафешантан под названием Grand théâtre concert parisien «с настоящим парижским канканом и самой изысканной парижской порнографией». Громадный успех побудил Омона остаться в Москве. Театр Омона был известен своей жёсткой дисциплиной для актрис («кабинетных звёзд»). По воспоминаниям танцовщицы Н.В. Трухановой господин Омон на ломаном русском языке сразу «объяснил труппе, чего он от нее требовал: Мадам и месье, искусством я не интересуюсь. Первое для меня — дисциплина и система, то есть повиновение и порядок. Тут я беспощаден. Я сам им подчиняюсь и служу примером. Я не допущу, чтобы мои служащие были хуже меня самого. Второе: прошу без капризов и предрассудков. Вы начинаете работу в 7 часов вечера. Спектакль кончается в 11 с четвертью вечера. Мой ресторан и кабинеты работают до четырех часов утра. Напоминаю, что, согласно условиям контракта, дамы не имеют права уходить домой до четырех часов утра, хотя бы их никто из уборной и не беспокоил. Они обязаны подыматься в ресторан, если они приглашаются моими посетителями, часто приезжающими очень поздно. Представляю вам мою правую руку — метрдотеля Мюрата. Он-то и будет иметь с вами дело». Труханова Н.И. На сцене и за кулисами. М., 2003. С. 52.

109. Алексеев К.С. (Станиславский) Моя жизнь в искусстве // СС. Т. 1. С. 318.

110. См. письмо Ф.О. Шехтеля — А.А. Бахрушину от 12 января 1923 г. // ЦГТМ им. А.А. Бахрушина. Отдел рукописей. Ф. 1д. 4154.

111. Кириченко Е.И. Ф.О. Шехтель. Жизнь. Образы. Идеи. С. 291.

112. Голубкина Анна Семёновна (1864—1927) — русский скульптор. Произведения Голубкиной находятся в крупнейших музейных собраниях (Третьяковская галерея, Русский музей, Музей Орсе и другие). Наряду с творчеством С.Т. Коненкова, А.Т. Матвеева, С.Д. Эрьзи, В.И. Мухиной — искусство Голубкиной определило лицо отечественной скульптуры первой трети XX века.

113. Премьера «Мещан» состоялась в день открытия сезона и нового здания в Камергерском переулке 25 октября 1902 г.

114. «Новости дня», 1902, № 6960, 25 октября.

115. «Русские ведомости», 1902, № 295, 25 октября.

116. Кириченко Е.И. Ф.О. Шехтель. Жизнь. Образы. Идеи. С. 285.

117. «Московский листок», 1902, № 297, 26 октября.

118. «Новости дня», 1902, № 6962, 26 октября.

119. Орлов Ю.М. Экономика Московского Художественного театра 1898—1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров // Отечественные записки, 2005, № 4. С. 233.

120. Там же.

121. Рудницкий К.Л. Русское режиссерское искусство: 1898—1907. С. 184.

122. 28 октября 1903 г.

123. Заседание проходило днем в ресторане «Эрмитаж».

124. Имеется в виду неосуществленная постановка «Нахлебника» И.А. Тургенева, мизансцену спектакля Алексеев сочинил в марте 1903 г.

125. Боткин Сергей Сергеевич (1859—1910) — русский врач и коллекционер, старший сын выдающегося русского врача-терапевта, патолога, физиолога, общественного деятеля С.П. Боткина, знаток и собиратель живописи, близкий к кругам «Мира искусства». Алексеев поддерживал с ним знакомство.

126. Бакалович Степан Владиславович (1857—1947) — польский живописец, представитель интернационального салонного академизма XIX века, писавший картины преимущественно на темы из жизни Древнего Рима, трактованные в бытовом плане; также успешно работал в жанре офорта.

127. С душком (фр.).

128. Синельников Николай Николаевич (1855—1939) — режиссёр, актёр, театральный деятель. С 1900 по 1909 г. служил в театре Корша.

129. Из письма В.И. Немировича-Данченко — К.С. Алексееву (Станиславскому) от 28 октября 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 492—494.

130. Из письма О.Л. Книппер — А.П. Чехову от 28 октября 1903 г. // Переписка А.П. Чехова с О.Л. Книппер. Т. 2. С. 276.

131. В письме к Тихомирову Немирович скажет: «Вы просили у меня отпустить к Вам Л.Ю. Тарину. Скрепя сердце, я это сделал, основываясь единственно на том, что Тарина была признана на экзаменах готовой к сценической деятельности. Теперь оказывается, что Вы приглашали и Бонус, и Лайс. На всякий случай предупреждаю Вас, что кроме Тариной я ни одного ни ученика, ни ученицы не могу освободить. Ваш Вл. Немирович-Данченко» (ГИМ, ОПИ, ф. 426, ед. хр. 113, л. 18).

132. По сути (фр.).

133. Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову от 28 октября 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. С. 691—692.

134. В поставленной Немировичем трагедии В. Шекспира «Юлий Цезарь» Алексеев исполнил роль Брута.

135. В декабре 1903 г. по инициативе А.М. Пешкова (М. Горького) открылся театр Народного дома в Нижнем Новгороде. Театр, репертуар которого был сильно урезан цензурой, просуществовал лишь до мая 1904 г.

136. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 ноября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 293—294.