В ранней прозе Чехова множество стертых языковых тропов: «Евстрат Спиридоныч, красный, как рак, кричал, стуча ногами» (Маска, 8, 88); «Дездемонов... красный, как рак...» (Депутат, 2, 147); «...швейцар Михаиле был взволнован и красен, как рак» (Переполох, 4, 33); «белая, как снег, болонка» (В Москве на Трубной площади, 2, 246) и т. д. Очень рано определяется и противоположная особенность тропов Чехова — стремление к опоре их на реалии изображаемого мира. Обращенность тропа к изображаемому миру имеет в прозе Чехова устойчивый характер и прослеживается на протяжении всего его творчества. При помощи тропа, опирающегося на реалию, устанавливаются самые разнообразные смысловые связи. Прежде всего появляются сопоставления человека и окружающей обстановки: «Хозяин, малый лет двадцати трех, неумытый, засаленный, но франтовато одетый, занят уборкой» — «На столике, таком же неумытом и засаленном, как сам Макар Кузьмич, все есть...» (В цирульне, 2, 35); «Отцов постоял, подумал и пошел к реке искать Грябова... Оба были неподвижны, как река, на которой плавали их поплавки» (Дочь Альбиона, 2, 195); «Нелли... сидит у себя в комнате и утомленными, полузакрытыми глазами глядит в зеркало. Она бледна, напряжена и неподвижна, как зеркало» (Зеркало, 4, 271). Используется и иной порядок расположения соотнесенных реалий — сначала идет изображение, опирающееся на реалии внешнего мира, а затем изображение внешнего мира и соответствующих реалий. В начале рассказа «На пути» содержится портрет персонажа, соотнесенный с окружающей обстановкой: «И нос, и щеки, и брови, все черты, каждая в отдельности, были грубы и тяжелы, как мебель и печка в «проезжающей», но в общем они давали нечто гармоническое и даже красивое» (5, 462); потом появляется реалия, отразившаяся в описании персонажа: «...изразцовая печка... с воем вдыхала в себя воздух» (5, 463).
Возможности сопоставления внешнего мира с персонажем расширены благодаря тому, что они основаны не на внешнем сходстве, а на эмоциональных ассоциациях. Субъективный характер таких сближений в ряде случаев подчеркнут: «...жилетка фельдшера топорщилась в складки... Сорочка у фельдшера была помята и тоже топорщилась; на черном длинном сюртуке, на панталонах и даже на галстуке кое-где белел пух...» (Неприятность, 7, 141); «Доктор поглядел вокруг себя, и ему стало казаться, что в палате не убрано, что все разбросано, ничего, что нужно, не сделано и что все так же топорщится, мнется и покрыто пухом, как противная жилетка фельдшера» (7, 142).
Внутренне сближенным оказывается все то, что имеет какое бы то ни было отношение к персонажу: «И почему-то все эти выстроенные отцом дома, похожие друг на друга, смутно напоминали мне его цилиндр, его затылок, сухой и упрямый» (Моя жизнь, 9, 198); «Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком... древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни» (Человек в футляре, 10, 43).
Сравнение — один из способов сближения персонажей, в том числе персонажей, не связанных друг с другом сюжетно. Один из героев повести «Степь» — «маленький мальчик в одной рубахе, пухлый, с большим оттопыренным животом и на тоненьких ножках» (7, 50); в конце повести появляется сравнение: «Около машины неподвижно стояла какая-то девочка, загорелая, со щеками, пухлыми, как у Тита, и в чистеньком ситцевом платье» (7, 102). Характеризуя Никифора, героя повести «В овраге»: «...плач у него мешался со смехом, как у плотника Елизарова» (10, 167), Чехов сравнивает его с другим персонажем. Как отсылка к характерной особенности действующих лиц строится и сравнение в рассказе «На подводе»: «Марья Васильевна пила чай с удовольствием и сама становилась красной, как мужики» (9, 340).
Опору в изображаемых реалиях имеют и сравнения, в которые входят отвлеченные понятия или характеристики внутреннего состояния человека: «Глядела она безучастно на свой пустой двор, ни о чем не думала, ничего не хотела, а потом, когда наступала ночь, шла спать и видела во сне свой пустой двор» (Душечка, 10, 109) — «теперь же и среди мыслей и в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе» (10, 110). Образом сравнения в тропах такого типа может быть предметное обозначение. Повторяющаяся реалия снег — источник разнородных сравнений в разных рассказах Чехова: «Недавно шел первый снег... и в душу вместе со свежим, легким морозным воздухом просилось чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег» (Припадок, 7,199—200); «...шел мокрый снег» (8, 194) — «жуткие и, как снег, холодные воспоминания» (Рассказ неизвестного человека, 8, 192); «За ночь навалило много нового снегу... она умывалась... и после этого стало легко, свободно и чисто на душе, как будто и душа умылась или окунулась в белый снег» (Бабье царство, 8, 269).
В других случаях образом сравнения при отвлеченном понятии становится обозначение персонажа. Между членами сравнения устанавливаются разные типы связей. Персонаж и отвлеченное понятие внутренне связаны: «Сходились во время карт жены чиновников, некрасивые, безвкусно наряженные, грубые, как кухарки, и в квартире начинались сплетни, такие же некрасивые и безвкусные, как сами чиновницы» (Анна на шее, 9, 165). Менее обычны сравнения, в которых между отвлеченным понятием и персонажем нет непосредственной связи: «...совесть, такая же несговорчивая и грубая, как Никита, заставила его похолодеть от затылка до пят» (Палата № 6, 8, 125); «И почему-то теперь вся эта ресторанная роскошь, бывшая на столе, показалась мне скудною, воровскою, похожею на Полю» (Рассказ неизвестного человека, 8,175). Подобные сближения могут иметь дополнительную мотивировку, отражая точку зрения персонажа. Таково сравнение в повести «Степь», основанное на традиционной образной связи полог мглы, покров: «Даль была видна, как и днем, но уж ее нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой, пропала, и вся степь пряталась во мгле, как дети Моисея Моисеича под одеялом» (7, 45).
Повторяющиеся слова, среди которых одно — обозначение реалии, а другое — образ сравнения, связывают разные планы изображения: явь и сон. Прямому обозначению, рисующему происходящее наяву, соответствует сравнение при изображении сна. С этой точки зрения показательны сравнения в рассказе «Спать хочется». Явление внешнего мира: «Ребенок плачет. Он давно уже осип и изнемог от плача, но все еще кричит...» (7, 7) дает отражения в сне: «Она видит темные облака, которые гоняются друг за другом по небу и кричат, как ребенок», «...на телеграфных проволоках сидят вороны и сороки, кричат, как ребенок...» (7, 8).
Аналогичным образом сближаются прошлое и настоящее. Какие-то события в прошлом персонажа — источник образов для осмысления настоящего: «В детстве она очень любила мороженое... я сажал ее к себе на колени и, целуя ее пальчики, приговаривал: «Сливочный... фисташковый... лимонный...». И теперь, по старой памяти, я целую пальцы Лизы и бормочу: «фисташковый... сливочный... лимонный...», но выходит у меня совсем не то. Я холоден, как мороженое, и мне стыдно» (Скучная история, 7, 256).
На переходе от реалии к тропу строятся в некоторых произведениях лирические фрагменты: «...было уже светло от луны... И чувство безутешной скорби готово было овладеть ими. Но казалось им, кто-то смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звезда, видит все, что происходит в Уклееве, сторожит. И как ни велико зло, все же ночь тиха и прекрасна, и все же в божьем мире правда есть и будет, такая же тихая и прекрасная, и все на земле только ждет, чтобы слиться с правдой, как лунный свет сливается с ночью» (В овраге, 10, 165—166). Сравнениями такого типа, отражающими размышления персонажей, заканчиваются рассказы «Соседи», «Случай из практики».
Тропы, опирающиеся на реалию, характеризуют не только речь автора, повествователя, они отражаются и в прямой речи персонажей и становятся средством связи между повествованием и диалогом: «Хоронили мы как-то на днях молоденькую жену нашего старого почтмейстера Сладкоперцева... Когда были поданы блины, старик-вдовец горько заплакал и сказал: «Блины такие же румяненькие, как и покойница. Такие же красавцы!»» (В почтовом отделении, 2, 263). В рассказе «Несчастье» фрагмент повествования содержит прямое обозначение: «Облака стояли неподвижно, точно зацепились за верхушки высоких, старых сосен» (5, 247). В прямой речи персонажа ему соответствует сравнение: «Что я могу поделать, если ваш образ прирос к моей душе и неотвязчиво, день и ночь, стоит перед моими глазами, как сейчас вот эта сосна» (5, 251).
Рассказ «Княгиня» содержит несколько переходов от реалии к тропу. Соотнесенные элементы распределены своеобразно: прямые обозначения содержатся в речи повествователя (архимандрит, покои, луч, птичка, вуаль, вечер, облако), соответствующие им тропы — в несобственно-прямой речи персонажа.
Источником тропа может быть и реалия, которая содержится не непосредственно в повествовании, а в другом, цитируемом, тексте. Реалия, от которой отталкивается сравнение, заключающее рассказ «На пути»: «Скоро след от полозьев исчез, и сам он, покрытый снегом, стал походить на белый утес» (5, 477), содержится в эпиграфе: «Ночевала тучка золотая / На груди утеса великана» (5, 462). Источник некоторых зоологических тропов в «Скучной истории» — басня Крылова. Профессор цитирует ее «Орлам случается и ниже кур спускаться», а затем комментирует: «И досаднее всего, что курица Гнеккер оказывается гораздо умнее орла профессора» (7, 296).
Определенная реалия может и не быть непосредственно изображенной, но она входит в текст произведения через сравнение: «...женщина... вся стройная, грациозная, как вот эта береза» (Следователь, 4, 305). Указательное местоимение вводит реалию как принадлежность изображаемого мира. Реалии, характеризующие изображаемый мир, входят через сравнение и в следующем отрывке: «Татьяна Ивановна была робка, конфузлива и благонравна, ходила тихо и плавно, мало говорила, редко смеялась, и вся жизнь ее была так же ровна и плоска, как лицо и гладко прилизанные волосы» (Тайный советник, 5, 132).
Опора на реалию — один из способов обновления традиционных смысловых связей. Тропы, которые входили в произведения Чехова без какой бы то ни было мотивировки, приобретают ее при соотнесении с предметами изображаемого мира. Сочетание могильная тишина в рассказе «Старость»: «Тишина кругом была могильная, точно и воздух был мертв» (4, 228—229) — мотивировано местом действия: дело происходит на кладбище. Аналогичная мотивировка содержится в повести «Моя жизнь»: «Погруженные в работу, мы стояли или сидели неподвижно, как статуи; была тишина мертвая, какая подобает кладбищу...» (9, 226). В рассказе «Без заглавия» обновляется традиционная метафора «струны души»: «Он играл на органе с таким искусством, что даже самые старые монахи, у которых к концу жизни притупился слух, не могли удержать слез, когда из его кельи доносились звуки органа. Когда он говорил о чем-нибудь... его нельзя было слушать без улыбки или без слез, и казалось, что в душе его звучали такие же струны, как и в органе» (6, 455). В конце рассказа этот образ переосмысливается: «Говорил он вдохновенно, красиво и звучно, точно играл на невидимых струнах» (6, 458).
Обозначения реалий существуют, таким образом, в двух качествах — в своем прямом значении и как средство образной характеристики. Во всех этих случаях, каков бы ни был характер тропов, они связывают разные планы изображения, устанавливая между ними точки соприкосновения, кроме того, они как бы вырастают из изображаемого, возникают как бы изнутри, отражая внутренние отношения изображаемого мира.
Значительная часть тропов Чехова включается в сквозные образные ряды, проходящие через все его творчество. Из произведения в произведение переходят сравнения с животными, птицами, насекомыми, растениями. В меньшей мере распространены сравнения с куклой, с ребенком. Эти тропы входят не только в речь автора, но и в речь персонажей и служат, в частности, средством их самохарактеристики. Часть этих тропов имеет в тексте дополнительную мотивировку, часть — не имеет ее. Это можно показать на примере сравнений с игрушкой, с куклой. Образ этого ряда в рассказе «Гриша» мотивирован дважды — он поставлен в зависимость от реалии и объяснен особенностями детского восприятия вещей: «Если взглянуть под кровать, то увидишь куклу с отломанной рукой и барабан... В этом мире, кроме няни и Гриши, часто бывают мама и кошка. Мама похожа на куклу, а кошка на папину шубу, только у шубы нет глаз и хвоста» (5, 83). Сравнение «шагал он как-то деревянно, на манер игрушечных солдатиков» (7, 50) в повести «Степь» можно связать с характером восприятия Егорушки. Такие тропы, как «Он работал ногами серьезно и с чувством, делая строгое лицо, и так выворачивал колени, что походил на игрушечного паяца, которого дергают за ниточку» (Муж, 5, 244); «Ей-богу, это мило... — пробормотал он, разглядывая нас, как манекенов» (Тайный советник, 5, 136), не имеют дополнительной мотивировки в тексте. Так же распределены и тропы других типов. Сравнение старика с вербой в раннем рассказе «Верба» имеет опору в изображаемом мире так же, как и сравнение графини Драницкой с тополем в повести «Степь». В рассказе «Попрыгунья» сравнение «она очень похожа на стройное вишневое деревце» (8, 8) не имеет дополнительной мотивировки. Картина осложняется тем, что троп может относиться сразу к двум смысловым рядам. В сравнении «он заметил чучело волка, такого же солидного и сытого, как сам Абогин» (Враги, 6, 38), сравнение человека с вещью, характеризующей изображаемый мир, и сравнение человека со зверем совмещены.
Переходя из рассказа в рассказ, тропы поворачиваются разными гранями, в них обнаруживаются все новые и новые оттенки смысла — в том числе и противоположные. Таковы, например, сравнения с птицей: «Мурашкина нервно, с выражением пойманной птицы, порылась у себя в платье» (Драма, 6, 226); «...крикнула гувернантка, пискнув, как испуганная птица» (Дома, 6, 99); «...она вскочила, закинула назад голову и, взмахивая руками, как большая птица крыльями, едва касаясь пола, поплыла по комнате» (Воры, 7, 319); «Стараясь походить на птичку, княгиня порхнула в экипаж» (Княгиня, 7, 247); «...он свободен теперь, как птица» (Архиерей, 10, 200) и т. д. Круг ассоциаций расширяется благодаря обращению к видовым обозначениям: «...сердитому доктору захотелось налететь на них ястребом и ошеломить» (Неприятность, 7, 152); «...эта дама, очень полная, пухлая, важная, похожая на откормленную гусыню, гуляла по саду...» (Дом с мезонином, 9, 182). С образом птицы связан и образ крыльев, который в свою очередь повторяется: «Дамы чувствовали себя на крыльях» (Муж, 5, 243); «Ах, свобода, свобода! Даже намек, даже слабая надежда на ее возможность дает душе крылья, не правда ли?» (Человек в футляре, 10, 53); «Я чувствовал на своих боках сильные, широкие крылья, которые уносили меня бог весть куда» (Рассказ неизвестного человека, 8, 198).
На разных смысловых признаках основаны и сравнения с одним и тем же животным: ломовой конь (Скучная история, На подводе), застоявшийся избалованный конь (Бабье царство). Особенно разнообразны сравнения с собаками: «Он хлопал по плечам, заглядывал в глаза, хихикал, потирал руки, одним словом, ласкался, как добрая собака» (Учитель, 5, 218); «...выражение тупое и в то же время наглое, как у молодой гончей собаки, когда она догоняет зайца» (Припадок, 7, 205); «Он говорил ей, что она похожа на собачку, которая ждет, чтоб ей бросили кусочек ветчины» (Володя большой и Володя маленький, 8, 224).
Хотя однотипные образы концентрируются в основном вокруг персонажей, они распространяются и на изображение других сфер жизни. Сравнение может быть основано и на зрительном сходстве предметов, и на далеких ассоциативных связях, возникающих между предметами речи, лежащими в различных, непересекающихся плоскостях. В рассказе «Агафья» сравнение с птицей основано на зрительном сходстве: «Далеко за берегом, на темном бугре, как испуганные молодые куропатки, жались друг к другу избы деревни» (5, 26). В рассказе «Нахлебники» сходный образ сравнения использован при отвлеченном существительном и развивает стершийся троп: «...время полетело быстро, как птица» (5, 285). Сравнения со зверями, насекомыми, гадами сопровождают отвлеченные понятия: «...ею начало овладевать тяжелое, непреодолимое желание. Как удав, сковывало оно ее члены и душу» (Несчастье, 5, 257); «Отец же Христофор... во всю свою жизнь не знал ни одного такого дела, которое, как удав, могло бы сковать его душу» (Степь, 7, 24); «Новые мысли... продолжают жалить мой мозг, как москиты» (Скучная история, 7, 264); «Мелкие чувства зависти, досады, оскорбленного самолюбия, маленького, уездного человеконенавистничества... закопошились в нем, как мыши...» (Муж, 5, 244). Они используются и при изображении внешнего мира. В рассказе «На пути» сравнение со зверем характеризует вьюгу: «...что-то... с яростью зверя металось», сравнение с псом — огонь: «...огонь, как цепной пес, со злобой несся навстречу врагу» (5, 463).
В рамках произведения повторяющийся троп или центральный троп и его производное могут однозначно характеризовать персонажа. Иногда троп возникает на основе прямых характеристик, как их развитие. Например, в рассказе «Художество» тропы: «Матвей, поворачиваясь, как медведь, обделывает крест» (4, 290); «Матвей, который кончил свое чернорабочее, медвежье дело, уже опять в церкви» (4, 291) — воспринимаются на фоне предшествующих прямых характеристик: «Матвей... неумело топчась на одном месте» (4, 287); «тяжелые, неуклюжие движения» (4, 289).
Повторяющиеся характеристики могут проходить через речь разных персонажей. Такова характеристика героя рассказа «В усадьбе» Рашевича — жаба. Она появляется в начале рассказа при характеристике Рашевича, как ссылка на общественное мнение. Затем возникает во внутренней речи Рашевича как цитата. Кончается рассказ повторяющимися репликами его дочерей, содержащими эту же оценку-метафору. В других рассказах повторяющаяся характеристика как бы рассматривается с разных точек зрения. Оценки и самооценки персонажа, почерпнутые из одного и того же источника, могут контрастно сталкиваться друг с другом, характеризуя персонажа в разных сценах. Например, в рассказе «Володя» противопоставлены мечты героя: «Завтра он будет свободен, как птица...» (6, 203) и реальность: «Гадкий утенок» (6, 205). Контрастны и однотипные тропы, при помощи которых изображаются переживания героини «Дуэли» Надежды Федоровны: «...она казалась себе маленькой, простенькой, легкой и воздушной, как бабочка» (7, 387) — «Ей казалось, что все нехорошие воспоминания вышли из ее головы и идут в потемках рядом с ней и тяжело дышат, а она сама, как муха, попавшая в чернила, ползет через силу по мостовой и и пачкает в черное бок и руку Лаевского» (7, 412). В повести «Моя жизнь» Маша Должикова дважды сравнивается с птицей. Сравнения эти противопоставлены друг другу, знаменуя разные этапы в жизни героини. В начале повести: «У меня с детства осталось в памяти, как у одного из наших богачей вылетел из клетки зеленый попугай и как потом эта красивая птица целый месяц бродила по городу, лениво перелетая из сада в сад, одинокая, бесприютная. И Мария Викторовна напоминала мне эту птицу» (9, 236). В конце повести: «...и она улыбалась очень довольная, играя глазами, перелистывая ноты, поправляя на себе платье, точно птица, которая вырвалась, наконец, из клетки и на свободе оправляет крылья» (9, 264). Это сравнение развивается в речи самой героини, которая говорит о том, что «искусство дает крылья...» (9, 259), а затем просит «снять... камень» с ее крыльев (9, 271).
Помимо образных характеристик, которые однозначно определяют сущность персонажа: сеттер-поручик (Поцелуй); жаба (В усадьбе), используются и более сложные характеристики, основанные на тропах, почерпнутых из разных источников. Персонаж сравнивается и со зверем, и с птицей или со зверем и с насекомым и т. д. Маша Должикова в «Моей жизни» сравнивается не только с птицей, но и с цветком, Манюся из «Учителя словесности» — и крыса, и розан и т. д. Образные характеристики, имеющие разные источники, сближаются. Аксинья (В овраге) несколько раз характеризуется как змея, гадюка. Когда Липа о ней говорит: «Она ничего, все усмехается, а только часом взглянет в окошко, а глазы у ней такие сердитые и горят зеленые, «словно в хлеву у овцы»» (10, 160), акцентируются качества овцы, противоположные тем, которые приписываются ей по традиции, и сближающие ее со змеей. В рассказе «Супруга» героиня сравнивается с хищной птицей, а затем с кошкой: «...ему показалось, что у нее в глазах, как у кошки, блеснул зеленый огонек» (9, 97). Совмещение противоположных качеств, характеризующее персонажа, строится также асимметрично. Герой «Скучной истории» и орел, и жаба, Лаевский (Дуэль) — макака, болонка, ребенок.
Образные характеристики — важный способ обрисовки персонажей. Их роль в творчестве Чехова особенно велика, потому что роль других способов обрисовки персонажей, например портрета, уменьшается*. Если в творчестве Гоголя, Тургенева, Толстого, Гончарова подобные тропы дополняют другие способы характеристики персонажей, в некоторых рассказах Чехова они выходят на первый план.
Повторяющиеся или однотипные образы в рамках одного произведения — способ установления точек соприкосновения между персонажами вне зависимости от того, связаны они сюжетно или нет.
Этот прием обнажен в рассказе «Крыжовник»: «Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью... Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, — того и гляди, хрюкнет в одеяло» (10, 60). В других произведениях сходные тропы оторваны друг от друга. При помощи однотипных тропов характеризуются персонажи рассказа «Пустой случай» — Гронтовский («произнес слащавым голосом, в котором слышалась интонация воющей собаки») (5, 300) и Кандурина («...она напоминала собаку, которая делает стойку и с страстным нетерпением ожидает «пиль!»») (5, 308). В повести «Степь» сравнение с птицей характеризует не только разных персонажей (Моисея, Соломона, графиню Драницкую, объездчика и т. п.), но и предметы внешнего мира. В повести «Моя жизнь» с птицей сравнивается не только Маша Должикова, но и другие персонажи. Так охарактеризованы мужики: «...люди, которые хитрили, но, как птицы, прятали за дерево только одну голову» (9, 256). Рассказчик обращается к сестре: «...в последнее время ты болтаешь, как сорока» (9, 274). Сравнение такого типа использует не только рассказчик, но и персонажи повести: «...маляр среди людей все равно, что галка среди птиц» (9, 218).
Образные характеристики, почерпнутые из одного и того же источника, могут быть не только близкими, но и контрастными. В повести «В овраге» жена писаря сравнивается с хищной птицей, Липа — с жаворонком. Герой рассказа «Агафья» Савка дважды сравнивает Агафью с кошкой, вспоминая разные пословицы и тем самым акцентируя разные качества героини: «Знает кошка, чье мясо съела», «Идет и хвост поджала... Шкодливы эти бабы, как кошки, трусливы — как зайцы» (5, 34). Третья пословица «Кошке смех, мышке слезы» (5, 34) по-иному освещает отношения персонажей, кошкой оказывается сам Савка.
Отношения между персонажами выражаются не только через их непосредственные столкновения, но и через соотношение тропов, их характеризующих. Повторяющиеся и однотипные тропы сопровождают развитие действия и складываются в своего рода группы и ряды, выражая те же смыслы, что и непосредственная расстановка персонажей. Размышляя о своей жизни, герой «Дамы с собачкой» Гуров характеризует ее как куцую, бескрылую (10, 137). Этот образ перекликается с другим, в конце рассказа: «...им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем; и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках» (10, 143). Для характеристики персонажей показательно и соотношение образов ямщика и лошади в повести «Моя жизнь». Дед Маши Должиковой — ямщик, отец ее, инженер, похож на фарфорового игрушечного ямщика, у него крепкие ямщицкие зубы (9, 237), сама Маша похожа на ямщика и на своего отца, у которого лицо «было широкое, румяное, и в выражении было что то ямщицкое». Персонажей другого крута характеризует противопоставленный образ: «Я жил теперь среди людей, для которых труд был обязателен и неизбежен и которые работали, как ломовые лошади...» (9, 216). Эти два ряда пересекаются и взаимодействуют: «...и на лице было нехорошее, задорное выражение, точно она хотела сделать всем нам вызов или крикнуть на нас, как на лошадей: «Эй, вы, милые!». И, должно быть, в это время она была очень похожа на своего деда ямщика» (9, 264). Из этого же смыслового ряда черпается еще одно сравнение, освещающее взаимоотношения героев: «...я был лишь извозчиком, который довез ее от одного увлечения к другому» (9, 262).
Ограниченный круг образных характеристик тяготеет к универсальности: при их помощи изображается мир в разных его проявлениях. В то же время реалии изображаемого мира становятся источником тропов. Такое использование тропов — одно из проявлений экономии выразительных средств, столь характерной для стиля Чехова. Эти принципы изображения и использования тропов имеют опору в русской литературе XIX в., где они по-разному преломились в творчестве Гоголя, Тургенева, Гончарова, Л. Толстого, Достоевского. Благодаря тропам рассмотренных типов устанавливаются точки соприкосновения между прозой Чехова и прозой его предшественников, как, впрочем, и с прозой многих писателей последующего времени. Общеязыковой характер многих тропов Чехова делает их незаметными и ненавязчивыми, несмотря на их обилие и повторяемость. Рассмотренными тропами тропеическая система Чехова не ограничивается, но именно они образуют тот устойчивый фон, на котором воспринимаются другие тропы и, в частности, менее обычные сопоставления, в первую очередь привлекающие внимание исследователей.
Примечания
Впервые: Кожевникова Н.А. О тропах в прозе А.П. Чехова // Языковое мастерство А.П. Чехова. Ростов-на-Дону, 1988. С. 55—65. Существенно расширенный вариант см.: Кожевникова Н.А. Стиль Чехова. М., 2011. С. 284—312 (Глава «Сравнения и метафоры»). Печатается по первой публикации.
Кожевникова Наталья Алексеевна (1936—2005) — лингвист и литературовед, доктор филологических наук, сотрудник, сотрудник Института русского языка (с 1973).
Автор многочисленных работ по стилистике и девяти книг, в том числе «Словоупотребление в русской поэзии начала XX века» (1986), «Язык Андрея Белого» (1992), «Типы повествования в русской литературе XIX—XX вв.» (1994), «Язык и композиция произведений А.П. Чехова» (1999), «Избранные работы по языку художественной литературы» (2009). Инициатор и один из составителей (совместно с З.Ю. Петровой) «Материалов к словарю метафор и сравнений русской литературы XIX—XX вв.» (Вып. 1. Птицы, 2000; Вып. 2. Звери, насекомые, рыбы, змеи, 2010).
*. См.: Громов М.П. Портрет, образ, тип // В творческой лаборатории Чехова. М., 1974. С. 142—161.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |