Муж сидит у любовницы-хористки; появляется его жена, «по всем видимостям, из порядочных». Муж скрывается в соседнюю комнату, а у хористки с женой происходит такой разговор*.
(1) «— Мой муж у вас? — спросила она, наконец. — Какой муж? — прошептала Паша и вдруг испугалась. — Мой муж... Николай Петрович Колпаков. — Не... нет, сударыня... я... никакого мужа не знаю. — Так его, вы говорите, нет здесь? — Я... я не знаю, про кого вы спрашиваете. — Гадкая, подлая, мерзкая... — пробормотала незнакомка» и т. д.
Перед нами — первая линия обороны хористки: полное отрицание. Это статус установления (coniecturalis): решается вопрос, «имел ли место поступок» (ansit). Хористка говорит «нет». Жена сбивает ее с этой позиции следующим образом:
«— Обнаружена растрата, и Николая Петровича ищут... — Сегодня же его найдут и арестуют — Я знаю, кто довел его до такого ужаса! — но есть кому вступиться за меня и моих детей! Бог все видит! — Он взыщет с вас за каждую мою слезу, за все бессонные ночи! —»
Вопрос простой: «у любовницы ли муж?» — подменяется составным: «совершил ли муж растрату и у любовницы ли он прячется?» Так как у хористки нет данных, чтобы оспаривать первое положение, то по смежности она перестает оспаривать и второе положение. Эмоциональный толчок к этому сдвигу — патетическая апелляция гостьи к Богу.
(2) «— Я, сударыня, ничего не знаю, — проговорила и вдруг заплакала. — Лжете вы! — крикнула барыня. — Я знаю, в последний месяц он просиживал у вас каждый день! — Да. Так что же? Что ж из этого? У меня бывает много гостей, но я никого не неволю. Вольному воля».
Перед нами — вторая линия обороны хористки: «да, я его принимала, но я его не обирала». Это статус определения (finitionis) — «в чем состоит поступок» (quid sit). Хористка говорит: «только в том, что ваш муж бывал у меня». Жена сбивает ее с этой позиции, перенося все внимание на вопрос об «обирании».
(1а.) «— Если я сегодня внесу девятьсот рублей, то его оставят в покое. Только девятьсот рублей! — Какие девятьсот рублей? — тихо спросила Паша. — Я... я не знаю... Я не брала... — Я не прошу у вас девятисот рублей. — Возвратите мне только те вещи, которые дарил вам мой муж! — Сударыня, они никаких вещей мне не дарили! — взвизгнула Паша, начиная понимать».
Перед нами опять статус установления, «имел ли место поступок» (в данном случае — обирание). Паша говорит «нет». Жена сбивает ее с этой позиции следующим образом:
(2а) «— Я была возмущена и наговорила вам много неприятного, но я извиняюсь — если вы способны на сострадание, то войдите в мое положение! Умоляю вас, отдайте мне вещи! — Гм... — сказала Паша и пожала плечами. — Я бы с удовольствием, но, накажи меня бог, они ничего мне не давали — Впрочем, правда ваша, — смутилась певица, — они как-то привезли мне две штучки. — Паша выдвинула один из туалетных ящичков и достала оттуда дутый золотой браслет и жидкое колечко с рубином».
Перед нами опять отступление к статусу определения — «в чем состоял поступок» (обирание). Эмоциональный толчок к этому отступлению — перемена тона дамы: «...я извиняюсь — войдите в мое положение». На вопрос, «в чем состоял поступок», хористка отвечает: «в пустяках» — и предъявляет эти пустяки. Но теперь уже дама сама переводит борьбу на третью линию Пашиной обороны:
(3) «— Что же вы мне даете? — Я не милостыни прошу, а того, что принадлежит не вам... что вы — выжали из моего мужа... этого слабого, несчастного человека — Вы же ведь разорили и погубили мужа, спасите его — Я плачу... унижаюсь... Извольте, я на колени стану! Извольте!» — «Хорошо, я отдам вам вещи, — засуетилась Паша, утирая глаза. — Только они не Николая Петровичевы — я от вашего мужа никакой пользы не имела — А больше у меня ничего не осталось... Хоть обыщите!»
Перед нами третья линия обороны, «статус оценки» (qualitatis), решается вопрос, «каков же был поступок» (quale sit). До сих пор с утверждениями (отрицаниями) по каждому статусу выступала Паша — теперь это делает барыня. Ее утверждение: «Сколько бы вы ни взяли от моего мужа — это вы разорили его». На это утверждение хористка уже не находит, что отвечать, признает себя виновной и сама себя обирает в пользу дамы. Эмоциональный толчок к этому признанию своего поражения — готовность дамы встать на колени, чтобы возвысить себя и унизить хористку. Разбирательство заканчивается победой дамы.
(4) Четвертая линия обороны, статус отвода (translationis), остается неиспользованной. Между тем ничего не было легче, как обратиться к нему. Хористка могла сказать: «Да, я принимала вашего мужа и брала у него подарки; но разорила ли я его этим, — не вам судить, а ему». После этого она могла вызвать мужа из соседней комнаты и обратиться к нему с вопросами: «Какие вы мне вещи приносили? — Когда, позвольте вас спросить? —» и т. д.
Как известно, кончается рассказ совсем иначе. Хористка действительно обращается к Колпакову, но не раньше чем дама «завернула вещи в платочек и, не сказав ни слова, — вышла». А реакция Колпакова оказывается совсем непредвиденной. Из всего содержания разговора, который он слышал, он воспринял не логические этапы обсуждения близко касающегося его вопроса, а эмоциональные перемычки между ними — те слова и поступки дамы, которыми она оттесняла хористку от одной линии обороны к другой. Для читателя вспомогательная роль и внутренняя фальшь этих эмоциональных моментов очевидны («— которая выражается благородно, как в театре», «— Убить эту мерзавку или на колени стать перед ней, что ли?»). Колпаков же принимает их всерьез (или делает вид, что принимает) и даже не слышит Пашиных вопросов по существу: «Боже мой, она, порядочная, гордая, чистая... даже на колени хотела стать перед... перед этой девкой!..» и т. д. Вспомогательные и главные моменты сюжета меняются местами, рассказ выворачивается наизнанку, истории конец.
Если бы «Хористку» читал античный человек, он непременно ощутил бы за чеховской концовкой возможность той «естественной» концовки, к которой его вело движение от первого ко второму, третьему и — гипотетически — четвертому статусу; и это ощущение фона только усилило бы для него художественный эффект чеховской концовки, в которой искусственнейшее movere** одерживает верх над логическим docere*** 1.
P.S. Статья была написана для издания полного русского перевода Квинтилиана2, предпринятого античным сектором Института мировой литературы в Москве. Отсюда — непрерывные ссылки именно на Квинтилиана. Сочинение Квинтилиана очень подробно, и неподготовленному читателю легко в нем запутаться, а удовлетворительных изложений риторики — даже самой необходимой ее части, стилистической, — на русском языке не было. Рассказ же Чехова «Хористка» попался под руку при этой работе, совершенно случайно. Издание так и не было доведено до конца. О судьбе античной риторики в Средние века — следующая статья; судьбой античной риторики в новое время (XVI—XVIII вв.), очень важной для русской поэзии, мне так и не пришлось заняться.
Примечания
Впервые: Вопросы языкознания, 1991. № 1. С. 167—169. Заглавие: «Рассказ А.П. Чехова «Хористка» с точки зрения риторической теории статусов». Печатается по изданию: Гаспаров М.Л. Избранные труды; В 3 т. Т. 1. М., 1997. С. 586—589. Приложение к статье «Античная риторика как система». Заглавие изменено, добавлен постскриптум.
Гаспаров Михаил Леонович (1935—2005) — литературовед, переводчик, академик Российской академии наук (1992), один из крупнейших русских филологов второй половины XX в. Занимался античной литературой, стиховедением, русской поэзией, переводами с древних языков.
Осн. труды: Очерк истории русского стиха. Метрика, ритмика, рифма, строфика (1984); Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти (1999); Русские стихи 1890-х — 1925-го годов в комментариях (1993); Избранные труды: В 4 т. (1997—2012); Записи и выписки (2000).
Творчество Чехова, увы, не входило в круг интересов М.Л. Гаспарова. Помимо публикуемой статьи, интересны несколько замечаний в «Записях и выписках»: «Игра. Чехов притворялся не-новатором, как другие притворяются новаторами» (С. 28); «Это А. Лютер сказал, что у Достоевского люди не едят, чтобы говорить о Боге, а у Чехова обедают, чтобы не говорить о Боге» (С. 58).
1. Различие между этими понятиями М.Л. Гаспаров поясняет — со ссылкой на Цицерона — в основной статье: «Для того чтобы объяснить (docere), всего уместнее был простой стиль; чтобы «усладить» (delectare) — средний; чтобы «взволновать» (movere) — высокий. <...> Это учение о трех стилях усердно разрабатывалось в свое время Цицероном, когда он с его помощью формировал литературный язык латинской прозы» (Гаспаров М.Л. Указ. соч. С. 569).
2. Квинтилиан Марк Фабий (35—96) — римский оратор и теоретик ораторского искусства, его «Наставление в ораторском искусстве» в полном виде до сих пор не издано.
*. Пропуски в цитатах отмечаются знаком —, многоточия «...» принадлежат Чехову.
**. Взволновать (лат.) — Ред.
***. Объяснить (лат.) — Ред.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |