Я не теоретик. Я не теоретизирую и не знаю, как это делать. Про Чехова я в последнее время прочел книгу Рейфилда, и мне очень понравилось все, что там написано. И я даже не хочу знать, правда это или нет, и так ли это было или нет. Мне понравилось, как он вел себя в таиландском борделе, понравилось, как он приехал с устрицами, понравилось, как Суворин встал на колени в этом вагоне перед Книппер. Мне понравилось это как произведение о человеке, который мне ужасно симпатичен и который написал о любви такие поэтические вещи. Сам — такой, а пишет — так. И вот в этом диапазоне, по-моему, столько всего! Это — как электричество. Плюс и минус. Меня это очень «заводит» — в театральном смысле. Но как все это выразить? Тут действуют какие-то механизмы, в которых я боюсь разбираться даже сам с собой, и тем более их описывать. Начинается это обычно просто: а что если начать вот так... Но я не знаю, как это объяснять. Это же театр.
К Чехову я отношусь потрясающе, наверное, потому что папа к нему относился замечательно. Я помню выражение его лица каждый раз, когда речь заходила о Чехове. Почти слезы на глазах. Наверное, он мог бы объяснить, почему, но я у него никогда не спрашивал. Он делал по Чехову такие вещи! Когда он ставил «Три сестры», я был маленький, а «Вишневый сад» я очень хорошо помню. Это был великий спектакль. Там все время такая высота напряжения! У Чехова вообще все какое-то такое... Как в тайской еде... кисло-сладкое. Все через какую-то черточку. Пойди пойми, как это определить. Странные сочетания. Абсурд с реальностью. И все какие-то одинаковые у него... Я когда «Торги» делал, мне пришла простая мысль. Специалисты, может быть, это заметили раньше. Но это и подвигло меня написать пьесу «Торги». Если наложить все четыре пьесы друг на друга, это как комедия дель арте. Во всех пьесах Чехова есть такие типажи, более-менее сходные. Их пять или шесть. Во всех пьесах: мужчина-неудачник (дядя Ваня, Гаев...), мужчина «в соку», женщина в определенном возрасте, которая как бы «в удаче», но недовольна, есть молодая девушка... И если вот так вот наложить, получаются как бы «куколки» с вариациями в разных сюжетах, в разных усадьбах. И вот куда ни посмотри... Посмотрим, что там с вишневым садом? — Катастрофа. Посмотрим, поедут ли в Москву? — Катастрофа. Посмотрим, что там с Еленой Андреевной? — Не получится. И все сюжеты вот так «бухаются», рушатся в никуда. А как бы все так нежно-нежно написано! Такая нежность в сочетании с чем-то таким страшным...
Когда ко мне пришел композитор Бакши1 и сказал, что к Чеховскому фестивалю будут заказывать какому-то режиссеру русскую постановку Чехова, и спросил: не хочу ли я об этом подумать — не заказать ли ее нам, то я к тому времени поставил один-единственный спектакль по Чехову — «Торги» и подумал: все. Замечательно, забавно, поиграли — и хватит. На фестиваль же привозят спектакли странные, авангардные. И от нас захотят что-то такое. Какая-то провокация! Но мысль как-то засела. Начал думать, и пришла эта форма. Что, может быть, надо, как бал у сатаны, сделать такой парад персонажей, а может, персонажей и кого-то еще. И вот у нас открывается дверь, и все выходят как бы с поздравлениями... Но главное — там должны быть такие вещи, которые меня в Чехове задевают. Какие-то резкие перепады, когда кажется смешно, а на самом деле — ой, как страшно. Только въедешь в страшное, а там... В общем, пришел в голову такой театральный ход, как шествие. А там уже дальше вопрос театрального языка. А как это рассказать, я не знаю. Я философствовать по этому поводу боюсь. Для меня это очень интересное практическое дело, когда можно в театре свои ощущения материализовать. И если для этого нужны слова, то — слова, а если не нужны — без слов.
Но я бы хотел, на самом деле, чтобы мой спектакль смотрелся как нечто самостоятельное по отношению к Чехову. При всем уважении и любви к нему. Когда приходят люди, которые не читали Чехова. А есть и такие. Например, у меня там участвуют танцоры брейк-данса. Они играют все, что нужно, все, что я им говорю, а перед премьерой меня спрашивают: «А кого мы играем?» Я не знаю, собственно, кого мы играем... Ну, Яши, наверное... Вот, поперли Яши... Их много... Яши... Яши... И вообще, кто мы сами сегодня? Ведь не Раневские и не Аркадины, а Яши. Потомки какие-то. Я начинаю этим ребятам что-то объяснять, вижу, в глазах — ничего. «Ну вы читали «Вишневый сад»?» — «Нет, — говорят, — мы сейчас читаем другие книжки». Я не стал спрашивать, какие, говорю: «Ну как же! Там люди приехали из Парижа. У них продают имение. А они ничего не делают». Ребята спрашивают: «А почему они ничего не делают, если продают их имение?» Я что-то начинаю рассказывать и вижу потрясающий интерес в глазах.
Когда люди приходят на спектакль, не читая (как одни знакомые моих актеров, которые мне передали их мнение), то для меня это хорошая реакция: они ничего не поняли, не поняли, кто есть кто, но сидели открыв рот. Потому что очень интересно: сначала люди на ходулях, потом их сменяет брейк-данс, потом тащат тело, которое все удлиняется... Нескучно! И это первый уровень. И если он есть, то это уже что-то. Это же — театр! Но если люди после спектакля выходят (я видел и таких, но говорю это не в том смысле, что хороший спектакль, я о соотношении с Чеховым) взволнованные, то — хорошо. Даже если выходят недовольные, наверное, тоже хорошо.
В общем, не знаю, что говорить по поводу Чехова. Человек как-то уникально выстроил свою судьбу, застегнулся, как Толстой, что вполне возможно. Имея такую семейку, как не застегнуться! Я удивляюсь, прочитав эту его биографию, как он папашу своего таскал за собой и мамашу. Это же пойди найди сейчас таких людей, которые родителей будут всюду с собой, с собой, с собой... Мелихово купил — и их туда, и в Ялту тоже.
Чехов, хотя абсолютно реальный, но удивительный человек, сделавший из себя поэта. Ведь из «Вишневого сада» (это так редко бывает!) действительно ни слова не уберешь и ни слова не заменишь. Такая поэзия! И как он так сделал, что у всей страны, у интеллигентных людей это стало каким-то кодовым языком. Скажешь «Ирина», и уже все понимают. Я не знаю, почему это так. Это загадка... Возьми любую фразу... Ни у одного автора такого нет. Грибоедова скорее с юмором повторяют, если повторяют, а Чехова... Я ловлю себя каждый день на том, что говорю чеховскими словами. Я, наверное, мог бы вообще так ими и обойтись... Хочу сказать: «А обедать будем скоро?», а скажу: «Я не пил сегодня чаю». Там все есть для всех случаев жизни. Такой, как говорят, бэкграунд, что он только наполняет, скажи только с правильной интонацией. Сегодня — с одной, а завтра — с другой.
Чехов для меня какой-то удивительно живой.
Примечания
Крымов Дмитрий Анатольевич (р. 1954) — театральный художник и режиссер, сын А.В. Эфроса, постановщик спектаклей по мотивам Чехова «Торги» (2006) и «Тарарабумбия» (2010).
1. Бакши Александр Моисеевич (р. 1952) — композитор, теоретик и практик «театра звука», участвовал в создании спектаклей Д. Крымова.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |