Не так много слов в произведениях Чехова, которые появляются так часто, как слова «труд» и «трудиться». Их можно найти в большинстве рассказов, написанных после 1888 г., и во всех драматических произведениях писателя. Почти все герои Чехова знают, что труд может быть одним из путей выхода из безвыходного положения, но чрезвычайно редко появляются в рассказах и пьесах фигуры, которые обладают умением работать.
Максим Горький писал, что единственная вера Чехова — вера в творческое начало человеческого духа, которая поддерживает людей в их существовании, дает силы противостоять обыденности, пошлости. Но в таком мнении скрывается ложное предположение, что обыденность — это что-то внешнее, от чего надо отгораживаться, чтобы защищать внутреннюю чистоту. Откуда эта пошлость, о которой пишет Горький, если мы верим, что человеческой природе свойственны чистота и доброта?
Эта мысль Горького кажется слишком оптимистичной — веру Чехова можно вернее определить как веру в то, что человек сможет открыть внутри себя это творческое начало. В самом существовании этого начала Чехов, скорее всего, никогда не сомневался. Громадное большинство героев Чехова — это люди, которые это начало потеряли или просто не могут найти его внутри себя. Лев Шестов писал о них: «настоящий, единственный герой Чехова — это безнадежный человек. «Делать» такому человеку в жизни абсолютно нечего — разве колотиться головой о камни» [Шестов 2002: 584].
Я считаю, что труд — это единственный известный чеховским героям путь к открытию внутри себя этого творческого начала. Одним из произведений Чехова, в котором роль труда наиболее ярко выражена, является написанная в 1891 г. повесть «Дуэль».
В чем заключается необыкновенность этой повести? Во-первых, три главных персонажа (зоолог фон Корен, врач Самойленко и дьякон) — это положительные герои. В каком смысле положительные? В таком, что ни один из них не похож на «лишнего человека», они не тронуты типичной для героев Чехова апатией. Наоборот, они бодрые, оживленные, им свойственна радость жизни, хотя в ней отсутствует энтузиазм. Они ведут интересные беседы. Можно полагать, что истоком их внутреннего оптимизма является труд.
1. Зоолог Николай Васильич фон Корен
Текст повести никоим образом не говорит о том, что работа фон Корена имеет смысл, о том, насколько она полезна для науки. Известно только, что фон Корен второй год подряд проводит лето в этом городке, в одиночку изучая фауну. Из его слов можно узнать, что он планирует провести научную экспедицию «берегом от Владивостока до Берингова пролива и потом от пролива до устья Енисея» (С. VII, 383). Лаевский упоминает только в разговоре с Самойленко, что зоолог работает, находясь в оппозиции ко всем: «он работает на Черном море, потому что никто здесь не работает; он порвал с университетом, не хочет знать ученых и товарищей, потому что он прежде всего деспот, а потом уж зоолог» (С. VII, 398). Однако к этой отрицательной оценке Лаевский добавляет: «И из него, увидишь, выйдет большой толк» (С. VII, 398).
В тексте повести нет даже намеков о достижениях зоолога, итогах его исследований, научных контактах и компетенциях. А все персонажи непоколебимо верят в смысл его работы, верят в его будущее и, что важнее для действия повести, — верят в его честность. Потому ему удалось повлиять на Самойленко, чтобы тот, давая взаймы деньги, предложил Лаевскому условия, что в конечном счете приводит к дуэли.
12. Александр Давидыч Самойленко — военный врач
Из текста повести читатель не может узнать, как Самойленко исполнял свои профессиональное обязанности, — известно только, что в этом городке он служит военным доктором. Но его основной труд совершается в другой области: Самойленко является мастером и организатором повседневной жизни: «Со всеми в городе он был на «ты», всем давал деньги взаймы, всех лечил, сватал, мирил, устраивал пикники, на которых жарил шашлык и варил очень вкусную уху из кефалей; всегда он за кого-нибудь хлопотал и просил и всегда чему-нибудь радовался. По общему мнению, он был безгрешен, и за ним знали только две слабости: во-первых, он стыдился своей доброты и старался маскировать ее суровым взглядом и напускною грубостью, и во-вторых, он любил, чтобы фельдшера и солдаты называли его вашим превосходительством, хотя был только статским советником» (С. VII, 353). Его настоящий, постоянный труд был сосредоточен на создании «общества» как пространства общения и беседы. В этом контексте стоит обратить внимание на очень значительный факт: у него каждый день обедали фон Корен и дьякон, за что платили ему каждый 12 рублей в месяц. Самойленко самостоятельно смотрел за приготовлением блюд, он сам их подавал, сам наливал суп своим гостьям. Одновременно жители города были должны ему семь тысяч рублей. Ради чего военный врач проводил в кухне долгие часы? Кажется очевидным, что не ради денег.
Еще одна характерная черта Самойленко, способствующая его мастерству жизни, — самоограничение. Вот пример: «А я уже восемнадцать лет не был в России, — сказал Самойленко. — Забыл уж, как там. По-моему, великолепнее Кавказа и края нет» (С. VII, 359). Если Лаевский все время мечтал о перемене, Самойленко был доволен своим маленьким космосом. Еще один пример: во время разговора с Лаевским оказывается, что Самойленко никогда не читал Толстого. Здесь, конечно, важный контекст: когда повесть Чехова появилась в печати. Толстого знали все, о Толстом говорили, о каждой его статье велись долгие дискуссии. Из-за этой славы писателя из Ясной Поляны доктору стало стыдно, что он не знал его книг, — но только из-за нее. Почему Самойленко предпочитал надзирать за поварами, чем читать Толстого? Потому что строение этого маленького «общества» он бессознательно считал своим главным призванием.
3. Дьякон Победов
Самым загадочным из тройки главных героев оказывается дьякон. В тексте повести даже не названо его имя, и только раз — фамилия. О нем известно, что недавно он был выпущен из семинарии и командирован в городок для исполнения обязанностей дьякона. Никто, даже он сам, не знает, как долго придется ему остаться в этом городке. «Здравствуйте, — холодно говорил зоолог. — Где вы были? — На пристани бычков ловил. — Ну, конечно... По-видимому, дьякон, вы никогда не будете заниматься делом. — Отчего же? Дело не медведь, в лес не уйдет, — говорил дьякон, улыбаясь и засовывая руки в глубочайшие карманы своего белого подрясника. — Бить вас некому! — вздыхал зоолог» (С. VII, 368). Но в этом случае упрек строгого фон Корена сделан как бы не совсем серьезно. Дьякон все время ищет повод для смеха — и почти во время каждого разговора хохочет. Его «мягкое» поведение становится противовесом для «твердых» теорий зоолога.
Стоит заметить, что в рассказах Чехова существует особая, как полагаю, категория глубоко верующих в Бога героев. В их число, несомненно, можно включить студента в одноименном рассказе, написанном в 1894 г., или героев рассказа «Святою ночью». Именно к ним принадлежит и дьякон из «Дуэли». Роль этих фигур кажется однозначно положительной. В сравнении с другими героями они оказываются своего рода стабилизирующим фактором. Истоки их внутренней силы скрыты от глаз читателя. Создается впечатление, что таким образом Чехов не только не отрицает, но даже подтверждает, что христианство и религиозная вера — это возможные пути спасения от отчаяния и апатии.
4. Главный герой — Иван Андреевич Лаевский
История Лаевского довольно подробно рассказана: он два года назад приехал в городок с любовницей, Надеждой Федоровной, которая оставила для него своего мужа. Лаевский служит чиновником и презирает свою службу, а в учреждение, в котором он служит, он приходит только двадцатого числа, когда получает жалование. Во время действия повести он уже разлюбил Надежду Федоровну и дальнейшая жизнь с ней в этом городке кажется ему невыносимой. Он все время мечтает об отъезде и расставании с любовницей. Но всякая надежда не только не укрепляет его, но лишает сил. Именно она кажется главной причиной поражения Лаевского. Питая надежду на постоянные перемену, он относится с крайним пренебрежением к тем условиям и людям, среди которых он живет в данный момент. Картина будущего разрушает настоящее: «Два года тому назад, когда он полюбил Надежду Федоровну, ему казалось, что стоит ему только сойтись с Надеждой Федоровной и уехать с нею на Кавказ, как он будет спасен от пошлости и пустоты жизни; так и теперь он был уверен, что стоит ему только бросить Надежду Федоровну и уехать в Петербург, как он получит все, что ему нужно» (С. VII, 363).
Стоит подчеркнуть одну, как полагаю, существенную разницу между героем «Дуэли» и огромным множеством фигур в других произведениях Чехова: у Лаевского не было никаких притязаний на литературную или художественную славу. В его голове не появилась даже мечта стать художником. Труд является единственной надеждой его и Надежды Федоровны: в своих мечтах оба они желают уехать и остальную часть жизни посвятить работе. Мне кажется, что это «ограничение пространства мечты» в конце концов позволяет спасти эту пару. Ибо Чехов чрезвычайно жестко обходится с теми персонажами, которые верят в святость искусства.
Польская переводчица Чехова Наталья Модзелевска написала, что «Чехов был реалистом: одаряя своих героев такими, а не другими мечтами, он хорошо знал, что эти мечты не являются неосуществимыми» [Modzelewska 1971: 423]. Так и осуществление мечтательных фантазий Лаевского зависит только от него самого, его судьба находится в его руках.
Многие критики и исследователи не поверили в перемену пары главных героев. Лев Шестов мораль этой повести определил как насмешку над моралью. В самом деле, в контексте творчества писателя последняя глава кажется лишней. Ни в одном читателе Чехова не вызвало бы удивления отсутствие этого «счастливого» окончания. Финал двадцатой главы является абсолютно типичным для творчества Чехова: «Потом они долго сидели в палисаднике, прижавшись друг к другу, и молчали или же, мечтая вслух о своей будущей счастливой жизни, говорили короткие, отрывистые фразы, и ему казалось, что он никогда раньше не говорил так длинно и красиво (С. VII, 450). Это были переполненные пафосом фразы, произнесенные людьми, которые похожие слова высказывали сотни и тысячи раз и сами ни разу не верили в их реальность и искренность. Громкие слова, а когда мгновение пройдет, опять приходит серая скучная жизнь, от которой только бежать хочется. Однако, ссылаясь на текст повести, я постараюсь доказать, что есть основы считать метаморфозу Лаевского реальной переменой его сознания. В последней главе находится одно убедительное доказательство, происходящее прямо «изнутри» Лаевского. Интересно наблюдать перемену, которая произошла в его мыслях. Раньше, глядя на море, он думал: «пятница!» или «бежать!», — что подтверждает, что мысли Лаевского были в тесной зависимости от внешней обстановки. Все его мысли были прямо связаны с желанием уехать отсюда, все, на что он смотрел, ассоциировалось у него или с пароходом, или с необходимостью выяснения отношений с Надеждой Федоровной — его любовницей, которую он недавно разлюбил. Метаморфоза повлияла также на его мысли и в каком-то смысле освободила их. Море и вид уносящей фон Корена лодки становятся только претекстом для отвлеченных мыслей: «Лодку бросает назад, — думал он, — делает она два шага вперед и шаг назад, но гребцы упрямы, машут неутомимо веслами и не боятся высоких волн. Лодка идет все вперед и вперед, вот уж ее и не видно, а пройдет с полчаса, и гребцы ясно увидят пароходные огни, а через час будут уже у пароходного трапа. Так и в жизни... В поисках правды люди делают два шага вперед, шаг назад. Страдания, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда правды и упрямая воля гонят вперед и вперед. И кто знает? Быть может, доплывут до настоящей правды...» (С. VII, 455). Лаевский вновь обрел способность отвлеченно думать — что, как полагаю, является весомым аргументом в пользу искренности его перемены.
«Дуэль» можно причислить к ряду «чудесных» произведений Чехова, то есть таких, в которых судьбу главного героя решает «чудо» или — по определению В.Б. Катаева — «скачок» [Катаев 1997: 356]. Все действие повести — это история унижения Лаевского и потери им надежды. После припадка истерии он краснеет от стыда, предложенные доктором условия обижают его, в конце концов он узнает об измене Надежды Федоровны. Самым загадочным и переломным моментом повести является ночь перед дуэлью. Он один и находится в состоянии крайнего отчаяния: потерял всякую надежду и ожидает, что утром во время дуэли зоолог застрелит его. Лаевский бессознательно ищет утешения. Он не находит его в своем сознании, поэтому он обращается к религии: «— Гроза! — прошептал Лаевский; он чувствовал желание молиться кому-нибудь или чему-нибудь, хотя бы молнии или тучам. — Милая гроза!» (С. VII, 436). Эта картина подтверждает, что нет какого-нибудь рационально обоснованного выхода. Именно обращение атеиста к высшим силам является доказательством абсолютного отчаяния. Среди всех чеховских персонажей никто, как мне кажется, не упал так низко. Может быть, и в этом заключается уникальность этой повести.
В конце концов спасенными оказываются не только Лаевский и Надежда Федоровна, но и фон Корен: «Один победил тысячи, а другой тьмы. Николай Васильич, — сказал он восторженно, — знайте, что сегодня вы победили величайшего из врагов человеческих — гордость! — Полно, дьякон! Какие мы с ним победители? Победители орлами смотрят, а он жалок, робок, забит, кланяется, как китайский болванчик, а мне... мне грустно» (С. VII, 454). Зоолог оказывается не узким догматиком, но человеком широкого ума, который не придерживается одного мнения, несмотря на меняющиеся обстоятельства. Ему хватает смирения, чтобы протянуть руку своему бывшему врагу.
Но откуда тяжелое чувство фон Корена? Он увидел, что эволюция Лаевского произошла согласно его желанию и в какой-то степени из-за него. Зоолог чувствует, что на нем лежит ответственность за метаморфозу Лаевского и, следовательно, — за его судьбу.
Все тирады фон Корена можно рассматривать как невольную, но удивительно последовательную «работу» над Лаевским. В этом контексте не оставим без внимания факт, что единственным мировоззрением, способным эффективно повлиять на человека, оказывается материализм. Повесть «Дуэль» часто рассматривается как полемика Чехова с идеями примитивного социал-дарвинизма. По-моему, не менее обоснованно считать ее также полемикой с идеей непротивления злу насилием Льва Толстого. Используя естествоведческую терминологию, зоолог называет Лаевского «вредным для общества». Как перевести этот термин на язык философии? Текст произведения приходит на помощь: в разговоре с дьяконом фон Корен так подводит итоги двухлетнего присутствия Лаевского в кавказском городке: «Что он сделал за эти два года, пока живет здесь? Будем считать по пальцам. Во-первых, он научил жителей городка играть в винт; два года тому назад эта игра была здесь неизвестна, теперь же в винт играют от утра до поздней ночи все, даже женщины и подростки; во-вторых, он научил обывателей пить пиво, которое тоже здесь не было известно; ему же обыватели обязаны сведениями по части разных сортов водок, так что с завязанными глазами они могут теперь отличить водку Кошелева от Смирнова № 21. В-третьих, прежде здесь жили с чужими женами тайно, по тем же побуждениям, по каким воры воруют тайно, а не явно; прелюбодеяние считалось чем-то таким, что стыдились выставлять на общий показ; Лаевский же явился в этом отношении пионером: он живет с чужой женой открыто. В-четвертых...» (С. VII, 369—370).
Кажется очевидным, что с точки зрения нравственности все поступки Лаевского можно, несомненно, определить термином «зло». Фон Корен, конечно, не может применить такого отвлеченного слова — дух эпохи не позволяет ему сделать этого. Но борьба, которую тот ведет против Лаевского, является доказательством, что любовника Надежды Федоровны фон Корен считает метафизической угрозой.
Последовательная идейная борьба зоолога имеет одну цель: спасти жителей этого города. Все антилаевские филиппики зоолога — это не что иное как сопротивление злу и сопротивление распространению зла. Несмотря на протесты Самойленко и дьякона, фон Корен произносит свои бескомпромиссные теории — он без колебаний верит в свою правоту. А сам вызов на дуэль смело можно в прямом смысле считать силовым сопротивлением. Принимая такую точку зрения, в «Дуэли» можно видеть противоположный полюс «Палаты № 6»: герой не избегает борьбы и побеждает — не только своего противника, но и самого себя.
Литература
1. Kataev V.В. Эволюция и чудо в мире Чехова // Anton P. Čechov: Philosophische und religiöse Dimensionen im Leben und im Werk: Vorträge des Zweiten Internationalen Čechov-Symposiums, Badenweiler, 20. — 24 Oktober 1994 (Die Welt der Slaven), München 1997. S. 351—356.
2. Шестов Л. Творчество из ничего (А.П. Чехов) // Шестов Л. Начала и концы: СПб., 1908. С. 4.
3. Modzelewska N. Rycerze wiecznej rozterki // Czechow w oczach krytyki światowej: Warszawa 1971. S. 415—432.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |