Чехов всю свою жизнь тихо и самозабвенно любил Японию, всей душой стремился туда, был совсем рядом, но так и не попал. Япония позднее ответила русскому писателю своей любовью, едва ли не возведя его в ранг «своего», национального писателя.
И.А. Бунин вспоминал: «Последнее письмо я получил от него из-за границы, в середине июня 1904 года <...> Он писал, что чувствует он себя недурно, заказал себе белый костюм, огорчается только за Японию, «чудесную страну», которую, конечно, разобьет и раздавит Россия» [А.П. Чехов в воспоминаниях... 1986: 498]. Российский публицист Г.Б. Иоллос сообщал из Берлина со слов доктора Шревера о последних часах писателя: «В ночь с четверга на пятницу... стало очевидно, что катастрофа приближается. Проснувшись в 1-ом часу ночи Антона Павлович стал бредить, говорил о каком-то матросе, спрашивал об японцах, но затем пришел в себя...» [«Российские ведомости» 1904: 2]. О каких японцах он бредил? Неизвестно...
У истоков «японской мечты» Чехова — конечно же, «Фрегат «Паллада» А.И. Гончарова, книга, любовь к которой (как мы знаем из писем) Чехов пронес через всю жизнь. Пленительные, романтизированные описания дальних странствий и, прежде всего, посещения Японии, запали в чистую влагу детского ума, заразили мальчика «доброкачественной заразой», как называл впоследствии сам Чехов страсть к путешествиям. Эту мечту подпитывал и родной Таганрог, вольный портовый город, где Антоша сызмальства видел заморские корабли и жил среди людей разных национальностей. Кроме того, он запоем читал, следил за странствиями англичанина Ливингстона и американца Стэнли в дебрях Африки, за приключениями русского «Миклухи-Маклая» в Новой Гвинее, за экспедициями Н.М. Пржевальского в Центральную Азию и Тибет.
После окончания университета в 1884 г. путешествия, ближние или дальние, становятся необходимой частью жизни молодого доктора и литератора. Живописное Подмосковье и гоголевские места на Полтавщине, Крым и Кавказ и даже попытка первого заграничного выезда (прерванного обстоятельствами) — в Бухару и далее в Персию.
К концу 1889 г. у Чехова рождается идея собственной «кругосветки» — через всю Сибирь на Сахалин, двухмесячная исследовательская работа там и возвращение морским путем вокруг Азии в Одессу [См.: Капустин 2012]. С самого начала в планах писателя появилась Япония — порт Нагасаки. Он стоял во всех трех известных вариантах маршрута и фактически был неизбежен. Дело в том, что возвращение морем с Дальнего Востока было возможно тогда только судами Добровольного флота, для которых Нагасаки был «обязательным» пунктом посещения. Здесь находилось российское консульство, доки для ремонта и лазарет. Военные и торговые суда часто зимовали в здешнем незамерзающем порту. Наконец, рядом находилась и популярная у моряков деревня Инаса, с ее лавками, ресторанчиками и чайными домиками с гейшами. Здесь вполне официально можно было заключить временный брачный контракт с «му-суме» (обращение к девушке или молодой женщине). Ряд русских морских офицеров, судя по мемуарам, пользовались этой экзотикой.
Посещение Нагасаки, судя по письмам, обсуждалось с окружающими. Конечно, Чехов собственными глазами хотел увидеть Страну восходящего солнца, о которой давно мечтал, познакомиться с ее культурой и людьми. Брат Михаил предлагал встретить его в Нагасаки на пути с Сахалина. А.С. Суворин снабдил Чехова деньгами на всякие японские покупки, а тот в шутку обещал привезти «голую японку из слоновой кости». А.И. Сумбатову (Южину) он также обещал «привезти из Японии будду и голую японку из слоновой кости». О некоторых намерениях свидетельствуют, как представляется, и строки из письма «собрату по перу» И.Л. Леонтьеву (Щеглову) от 16 марта 1890 г.: «Не хотите ли поехать вместе? Будем на Амуре пожирать стерлядей, а в де Кастри глотать устриц, жирных, громадных, каких не знают в Европе; купим на Сахалине медвежьих шкур по 4 р. за штуку для шуб, в Японии схватим японский триппер, а в Индии напишем по экзотическому рассказу или по водевилю <...> Поедем!» П. IV, 38).
Хорошо известно, с какой дотошностью и как по-научному тщательно готовился Чехов к путешествию с самого начала 1890 г. Конечно, в центре его «штудий» был Сахалин — от самых первых карт освоения острова (кто же первым пришел на остров — русские или японцы?) до «зоологии и геологии», с упором, конечно, на «каторжный вопрос». Но в знаменитом чеховском списке «Литература» не только работы о Сахалине, но и самые известные на тот период публикации по освоению русскими (и не только русскими) Дальнего Востока, о кругосветных плаваниях русских моряков, художников, писателей. Под номером 36 значится там и любимый «Фрегат «Паллада» И.А. Гончарова.
Обращает на себя внимание и то, что в списке было три работы, посвященных Японии, в частности, солидный трехтомник немца голландского подданства Ф. Зибольда «Путешествие по Японии или описание Японской империи» (в переводе Н.В. Строева).
Итак, Чехов активно готовился к встрече с Японией. И оно «вживую» состоялось ранее, чем писатель добрался до берегов Тихого океана, причем имело весьма деликатное свойство. Из Благовещенска он написал А.С. Суворину 27 июня 1890 г.: «С Благовещенска начинаются японцы, или, вернее, японки. Это маленькие брюнетки, с большой мудреной прической, с красивым туловищем и, как мне показалось, с короткими бедрами. Одеваются красиво. В языке их преобладает звук «тц». Когда из любопытства употребляешь японку, то начинаешь понимать Скальковского, который, говорят, снялся на одной карточке с какой-то японской б...» [Чудаков 1991: 55].
Данное письмо никогда не публиковалось и было обнародовано только в 1991 году, вряд ли испортив облик классика, но добавив живые пикантные черты. В Японии этот факт был воспринят вполне доброжелательно, поскольку там отношения между полами (тем более из событий «старины глубокой») воспринимаются по-иному. Следует отметить, что в середине XIX в. с «открытием» для внешнего мира Японии (которая была тогда довольно бедной страной) немало местных девушек отправились на заработки в бордели прибрежных стран, в том числе и России. И это были вовсе не рафинированные гейши.
Встреча с «настоящими японцами» произошла позднее, на Южном Сахалине, в Корсаковском посту. Правда, во время переезда с Северного Сахалина на Южный Чехов узнал пренеприятную новость: из-за разразившейся холеры порты Японии и Владивосток закрылись. Нависла даже угроза «прозимовать на каторге». В письме матери 6 октября Чехов написал тогда: ««Я соскучился, и Сахалин мне надоел. Ведь вот уже три месяца, как я не вижу никого, кроме каторжных... Унылая жизнь. Хочется поскорее в Японию, а оттуда в Индию» (П. IV, 137).
Японский консул в Корсаковском посту и два его секретаря произвели на Чехова самое доброе, даже умилительное впечатление, хотя знакомы они были 8 или 9 дней: «Вне дома они ходят в европейском платье, говорят по-русски очень хорошо; бывая в консульстве, я нередко заставал их за русскими или французскими книжками; книг у них полон шкап. Люди они европейски образованные, изысканно вежливые, деликатные и радушные» (С. XIV—XV, 226). Чехов посвятил своим «хорошим знакомым» (как он их назвал в письме матери) немало строк в «Острове Сахалине», описывая не только их деятельность, быт, но даже портреты.
Пару дней спустя, по приглашению И.И. Белого, начальника Корсаковского округа, Чехов ездил в японское консульство для вручения российских орденов Анны и Станислава консулу Кудзе и секретарю Сузуки. Потом сахалинские чиновники и Чехов были приглашены японцами на пикник. Сохранились два уникальных фото этого пикника. Кажется, это единственные изображения писателя на Сахалине.
Четверть первого ночи 14 октября 1890 г. «доброволец» «Петербург» с Чеховым на борту отправился в 52-дневное путешествие вокруг Азии из Корсаковского поста. Пару дней спустя писатель был уже во Владивостоке, где получил заграничный паспорт и узнал, что Нагасаки остается закрытым по причине холеры и пароход минует его.
Но надежда посетить Страну восходящего солнца все же не покидала Чехова. Всего лишь два года спустя, 18 октября 1892 г., он написал Суворину: «Буду работать всю зиму не вставая, чтобы весной уехать в Чикаго (на Всемирную выставку — Д.К.). Оттуда через Америку и Великий океан в Японию и Индию. После того, что я видел и чувствовал на востоке, меня не тянет в Европу...» (П. V, 118).
Но и этим мечтам не суждено было сбыться. Тем не менее любовь к Японии — и шире, к Востоку — продолжала проявляться в других формах. Чехов хранил дома — сначала в Москве, потом в Мелихове — сувениры и фотографии, привезенные из своего, по сути, кругосветного путешествия. К счастью, почти все они сохранились. Среди них были и чисто японские сувениры — миниатюрная грелка для рук, куколка в национальном наряде, «японский рубль» (на самом деле, японский «пятачок» — монета в 5 сен).
Переезд Чехова в Ялту сохранил «восточную склонность» хозяина и даже дал новый толчок японским пристрастиям писателя. Коллекция, привезенная из путешествия на Восток, располагалось в комнатах, даже на письменном столе, в книжных шкафах в кабинете: «китайский божок» из Гонконга, черные и белые слоники, привезенные с Цейлона, фаянсовый чайничек, раковина с Тихого океана, лаковая полочка с росписью и кое-что еще. Чехов с удовольствием демонстрировал их посетителям, а кое-что подарил родственникам и друзьям. А в саду дома был посажен ряд японских растений, которые, видимо, по каталогам заказал сам Чехов.
В те времена в Ялте существовали два «японских» магазина, и Чехов был их завсегдатаем. Любопытная деталь: в номере Анны Сергеевны, «дамы с собачкой» с ялтинской набережной, пахло духами, которые она купила в японском магазине. А встреча героев в губернском городе С. проходила в театре, где шла в первый раз «Гейша».
В этих магазинах Чехов приобрел немало вещей в японском стиле для своего дома, в том числе шестигранный столик черного лака, расписанную тумбочку, стильные вазы и, видимо, разные мелочи — изящный деревянный ножичек для разрезания бумаги с восточными миниатюрами, лаковую шкатулку, расписной держатель для коробка спичек. По каталогу, составленному впоследствии сестрой и братом писателя, известно, что одну японскую вазу подарил Левитан. Все это осталось в неприкосновенности, с тех пор как Антон Павлович 1 мая 1904 г. навсегда покинул Белую Дачу.
Совершенно удивительным образом Япония ответила «любовью за любовь». В современном японском чеховедении есть много работ, анализирующих «путь» Чехова в Японию, влияние на японскую литературу и шире — на японскую культуру, проникновение чеховского таланта в душу японца. Но, к сожалению, лишь малая их часть (переводы отдельных статей и выступления на конференциях) доступна российским исследователям. При этом не переведена ни одна монографическая работа.
В России тему «Чехов и Япония» ныне отслеживает лишь известный специалист по японской литературе и влиянию на нее русской классики, наш «гуру» в этом вопросе — К. Рехо (Ким Лёчун), автор блестящей монографии «Русская классика и японская литература» (1987). Есть также глава о Чехове в классической работе покойного академика Н.И. Конрада «Японская литература (От «Кодзики» до Токутоми)» (1974). Другие публикации на эту тему чрезвычайно редки.
Здесь же хотелось бы выделить некоторые важные или проблемные моменты этой темы.
После «реставрации Мэйдзи» (1868 г.) Япония открылась западному миру, стала знакомиться и с его литературой, прежде всего английской и французской, а русская пришла позднее. Первые переводы иногда кажутся странными, так как Япония жила в иной системе культурных координат.
Сведения о Чехове формально пришли в Японию через англоязычные страны. 17 ноября 1902 г. газета «Осака Асахи» в разделе «сведения о западной литературе» напечатала отрывки из статьи «Антон Чехов» английского журналиста Р. Лонга (R.E.C. Long), работавшего в России. В ней содержался разбор творчества русского автора и призыв читать «этого выдающегося писателя». В 1903 г. Лонг выпустил в Лондоне в собственном переводе сборник «Черный монах» и другие рассказы».
Но одновременно, в том же 1903 г., впервые появились на японском чеховские рассказы «Дачники» (под заголовком «Луна и люди») и «Альбом», причем переведенные непосредственней!) с русского языка. Заметим, это случилось еще при жизни автора, хотя неизвестно, знал ли он сам об этом. Автором переводов была молодая женщина Сэнума Каё (в девичестве Ямада Икуко), недавняя выпускница женской семинарии при русской духовной миссии в Японии, основанной в 1870 г. Помогал ей при этом известный писатель Одзаки Коё, переводы подписаны и его именем.
Православная духовная семинария в Токио, открытая в 1879 г., давала прекрасное светское образование, подобное университетскому. Даже высокопоставленные японские чиновники отправляли туда своих детей. Из числа воспитанников семинарии тогда вышел ряд японских государственных деятелей и видных ученых. В женской семинарии, в отличие от мужской, русский язык не преподавался, но девушка выучила его самостоятельно, с помощью частных учителей. Одним из них был преподаватель мужской семинарии (затем ее ректор) Сэнума Какусабуро, чьей женой она впоследствии стала. По некоторым сведениям, она приняла православие и звалась Еленой Лукиничной.
По свидетельству специалистов, Сэнума Каё превосходно овладела русским. Кроме того, ее переводы были выполнены с пониманием русских реалий (есть сведения, что при этом ей помогали русские священники). Это сразу отсекало многочисленные недостатки и ошибки «двойных переводов» (например, через английский). То есть как переводчик Сэнума Каё сразу задала «высокую планку», несмотря на определенные огрехи, неизбежные для первопроходцев. Известно, что особенности чеховской лексики и образности представляли немалые трудности как для первых переводчиков, так и для последующих, и зачастую «темные места» ряда чеховских текстов тогда просто опускались.
Молодая переводчица работала чрезвычайно плодотворно. Уже на следующий 1904 г. она опубликовала переводы рассказов «Тсс!» и «Бабы», затем «Палату № 6», а в 1908 г. сборник рассказов и повестей «Шедевры русского писателя Чехова». В 1909 и 1912 гг. дважды побывала в России и через год опубликовала переводы сразу трех чеховских шедевров — «Вишневого сада», «Дяди Вани» и «Иванова». К сожалению, Сэнума Каё (1875—1915) скончалась очень рано, в 40 лет. О ее роли известный советский японовед Н.И. Конрад писал: «Именно Сэнума Кае принадлежит историческая заслуга — дать японской литературе Чехова в тот момент, когда это для нее было особенно нужно [Конрад 1974: 453].
«Русский след» в продвижении Чехова в Японии присутствует и в исследованиях о русском писателе. В год его смерти среди множества публикаций в одном из журналов в октябре 1904 г. под загадочным псевдонимом (Омодакасуйсясюдзин) была опубликована большая статья «Чехов — великий писатель России». На основе русских материалов она создавала человеческий образ русского писателя, показывала его писательский стиль. Как отмечают современные японские исследователи: «После появления этой статьи Чехов как писатель и человек стал японцам ближе» [Янаги Томико 2005: 81]. Полагают, что автором статьи был также выпускник русской духовной семинарии, но его имя и дальнейшее творчество неизвестно. Хочется надеяться, что пока...
Наконец, совсем недавно российский исследователь С.А. Михайлова обнаружила в Японии журнал «Панданэ» (что автор склонен перевести как «Пасха»), издававшийся православным приходом церкви г. Нагоя в 1921—1935 гг. В 20-х гг. в нем было опубликовано 10 рассказов Чехова (в основном из числа «святочных»), половина из которых, как установила автор, была переведена впервые. [См.: Михайлова 2013: 42—54].
Следует подчеркнуть, что после первой публикации рассказов Чехова, а особенно после последовавшей вскоре его ранней кончины, в Японии стали регулярно появляться статьи о творчестве Чехова (как переводные, так и японских авторов). Среди них обращали на себя внимание попытки сопоставить творчество трех «великих русских» — Толстого, Горького, Чехова — с воззрениями великих мыслителей древнего Китая — Конфуция, Мэн-цзы, Чжуань-цзы, Хань Фэй-цзы. Критики также стремились понять «феномен Чехова», отыскивая в его произведениях особенности, свойственные восточному мышлению, японскому искусству: лаконичность и в то же время глубину мысли, естественную живость, недосказанность, полутона, отсутствие категоричности.
И все же, как считают японские исследователи, Чехов поначалу не воспринимался в Японии как неизвестно откуда ворвавшийся тайфун, подобно Толстому. Внимание японских переводчиков и критиков, помимо Тургенева, Толстого, Горького, занимали также Достоевский, Андреев, Мережковский, Арцыбашев и другие. То есть литературно-исследовательский «бэкграунд» Японии уже тогда был довольно широк. Но, как выразился один из писателей, приход Чехова на японскую землю был похож на дождь, который капля по капле глубоко пропитывал почву.
Чехова переводили в Японии не только с русского, но и с английского и даже немецкого. Тогда уже появились довольно качественные переводы на оба эти языка. К концу второго десятилетия XX в. в стране были опубликованы несколько сборников его рассказов, все пьесы, отдельные письма писателя (из первых российских сборников) и даже записные книжки. В те годы почти в каждом номере литературных журналов публиковались статьи о Чехове или новые переводы. В 1910 г. случилась первая театральная постановка — водевиль «Предложение», а потом были поставлены и большие пьесы — «Вишневый сад» в 1915 г., «Дядя Ваня» в 1919 г., «Чайка» в 1922 г., «Три сестры» в 1925 г. В 1919 г. началось издание первого собрания сочинений Чехова (по 1925 г.).
Это было настоящее «шествие» Чехова по Японии.
Любопытно, что происходило это без оглядки на родину писателя, где было не до Чехова после Октябрьской революции. К тому же раздавались обвинения в его «мелкобуржуазности», и понадобился авторитет самого А.В. Луначарского, чтобы подавить их, а затем издать в 1930 г. первое советское собрание сочинений А.П. Чехова в 12 томах (под редакцией самого наркома и с его предисловием).
Весьма важно подчеркнуть, что «Чеховский бум» в Японии повлиял на Китай и Корею. Так, самый первый перевод на китайский — «Черный монах» — появился в Шанхае в 1907 г. с японского издания 1905 г., причем с тем же послесловием. А в Корее (которая стала колонией Японии с 1910 г.) первый перевод рассказа Чехова был опубликован в 1916 г. и симптоматично, что им стал «Альбом», один из самых первых переводов на японский. Вскоре, в 1920 г., была переведена на корейский и «Чайка».
Одним из крупных достижений японского чеховедения 30-х гг. стал перевод «всего» Чехова с русского оригинала, выполненный одним автором, один из «столпов русоведения» — Накамура Хакуё. Это собрание сочинений в 18 томах вышло в 1933—1935 гг.
Японские и иностранные исследователи широко говорят о большом влиянии Чехова на лучших представителей японской литературы и культуры как в прошлом, так и в настоящем. Тем не менее спор вокруг Чехова, об оценке его творчества всегда был дотошным, «неровным, часто противоречивым и представлял собой сложный процесс притяжения и отталкивания» [Рехо 1983: 22]. По существу, в центре был вопрос: кто Чехов — беспощадный реалист, но по сути своей гуманист или все-таки пессимист, певец «тоски и печали», бессмысленности человеческой жизни.
В предвоенные и военные годы, «годы темного ущелья», когда в Японии возобладало милитаристское крыло и началась агрессия против Китая, провокации на советских границах, а затем и нападение на Пёрл-Харбор, число публикаций произведений Чехова сократилось, постановка его пьес прекратилась вообще, а пессимистические оценки творчества Чехова стали превалировать. И тем не менее даже в это время произведения Чехова издавались, переводились труды о писателе советских авторов (например, работа А. Дермана «Антон Чехов» в 1941 г.).
После окончания Второй мировой войны интерес в Японии к Чехову быстро восстановился и значительно возрос. «Вновь возвратился в Японию наш любимый Чехов!» — так начиналась газетная рецензия в декабре 1945 года на возобновление постановки «Вишневого сада» [Рехо 1987: 199]. В послевоенные годы добавилась целая плеяда талантливых русистов, в том числе специалистов по Чехову. Последовали не только новые переводы Чехова и документов о писателе, но и целый ряд монографических исследований. Переводились также все крупные работы ученых СССР и даже журнальные статьи о Чехове.
Конечно, огромным вкладом в мировое чеховедение и подспорьем в исследованиях стало издание в СССР в 1948—1952 гг. первого Полного собрания сочинений и писем А.П. Чехова. Спустя 6 лет в Японии также началось издание нового собрания сочинений Чехова. И через 2 года, в 1960 г., как раз в год 100-летия со дня рождения писателя, вышел последний, 16-й том. Собрание было исключительным как по содержанию и переводу, так и по оформлению и дизайну (изящные тома среднего формата, с тонкой, но прочной бумагой, в ало-черной обложке).
И весь этот интерес к Чехову сохранялся в стране, несмотря на довольно напряженные советско-японские отношения в этот период.
Следует подчеркнуть, что в нашей стране имеется глубокое исследование периода 1946—1980-х гг. — раздел в монографии К. Рехо, даже выходящего за указанные временные рамки. Автор приходит к выводу, что в Японии существует «развитое чеховедение» [Рехо 1987: 232]. К сожалению, пока нельзя сказать, что в России имеются подобные работы о последующем периоде японского чеховедения, о последних годах. Нет молодых японоведов, знатоков японского языка, которые бы «с головой» занимались темой «Чехов и Япония». Нет и монографии на эту тему — ни советской, ни российской. А довоенный период мы знаем в основном по доступным работам японских авторов в 100-м томе «Литературного наследства».
Ныне хорошо известно, что Чехов — самый переводимый и почитаемый писатель в Японии. Начиная с 1919 г. было издано пятнадцать)!) многотомных собраний сочинений Чехова. В постановке чеховских пьес практически нет пауз. Изучение Чехова включается в университетские и часто в школьные программы страны.
Литература
1. «Российские ведомости» 9 июля 1904. № 189.
2. А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986.
3. Капустин Д.Т. Антон Чехов на Востоке. Saarbruken, 2012 (на русском языке).
4. Конрад Н.И. Японская литература (От «Кодзики» до Токутоми)». М., 1974.
5. Михайлова С.А. Неизвестные переводы А.П. Чехова в Японии в журнале «Панданэ» (1922—1929) // Чеховская карта мира: Чехов — путешественник. Чеховские чтения в Ялте. Симферополь, 2013.
6. Рехо К. Наш современник Чехов // «Литературное обозрение», 1983. № 10. С. 27.
7. Рехо К. Русская классика и японская литература. М., 1987.
8. Чудаков А. «Неприличные слова» и облик классика. О купюрах в изданиях писем Чехова // Литературное обозрение, 1991. № 11. С. 54—56.
9. Янаги Томико. Начало знакомства Японии с Чеховым. 1902—1912 гг. (эпоха Мэйдзи) // Литературное наследство. Т. 100, книга 3. М., 2005. С. 79—98.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |