В своей статье «Три Чехова: разметка чеховской наррадигмы» В.А. Шкуратов показал три ипостаси Чехова, присутствующие в российской культуре и сменяющие одна другую от начала творчества писателя до наших дней: досоветский (дореволюционный) Чехов, советский и постсоветский (постперестроечный) Чехов. Наша работа посвящена становлению второго (советского) образа Чехова. Такая постановка цели объясняется ограниченными возможностями: журнал «Литература в школе», на статьи из которого мы опирались в своем исследовании, начал печататься только с 1936 г., то есть как раз со времени складывания нового канонического образа Антона Павловича.
Сам Шкуратов понятием наррадигма обозначает совокупность «художественно-интерпретативно-биографических комплексов... легитимации повествовательной продукции рассказчика обществом». В писательских наррадигмах можно выделить несколько фаз: апокриф, канон, гуманизм, гуманитарность, человекознание. Стадия человекознания наррадигмы означает потерю широкой читательской аудитории. Однако это не означает, что интерес к писателю пропадает навсегда. Все зависит от действительного статуса писателя. Русские классики, и Чехов в том числе, — «писатели более чем одного социокультурного цикла, т. е. полинаррадигмальны» [Шкуратов 2011: 130]. Поэтому мы можем, вслед за Шкуратовым, говорить о трех моделях чеховской наррадигмы.
Образ «советского» Чехова сложился не сразу. «В 1920—1930-х гг. ...чеховедческие труды в контексте раннесоветской массовой культуры разрабатывают еще «того Чехова». Их Чехов переходит из дореволюционной жизни и как бы продолжается в новых обстоятельствах. <...> По социальному профилю он определен как голос либерально-радикальной буржуазии» [там же: 132]. Шкуратов отмечает, что канонический образ советского Чехова начинает складываться с 1935 г. — празднования 75-летия писателя в Таганроге.
Однако «школьный» Чехов явно запаздывает в своем развитии. Чехов, предложенный для изучения в школах, пока соответствует канонам, разработанным дореволюционным чеховедением.
Ярким тому свидетельством является первая статья, посвященная А.П. Чехову, напечатанная на страницах нового журнала «Литература в школе», призванного стать посредником между Министерством образования и образовательными учреждениями — школами: «Портреты футлярных людей» (автор Т.Г. Морозова). В ней Чехов открыто назван проповедником мелкобуржуазной идеологии: «Чехов не сумел дорасти до действительного разрешения основных вопросов общественной жизни, до указания реального выхода из общественных противоречий. <...> Расплывчатость, неопределенность подобной программы ясны. <...> Следствием мелкобуржуазной ограниченности его общественно-политического кругозора является и тот пессимизм, который окрашивает произведение в тон меланхолии и безнадежности» [Литература в школе Морозова 1936: 49—50]. Чехов пока — не наш.
Но уже в следующем, 1937 г. ситуация кардинальным образом меняется. В № 5 журнала в разделе «Критика и библиография: Биография А.П. Чехова» разъясняется, что до сих пор нет научно написанной биографии Чехова. Для составления ясного биографического портрета великого писателя «полезно прочесть очерк М. Горького о Чехове («Портреты замечательных людей», М., Журнально-газетное объединение, 1936): «Хорошо вспомнить о таком человеке — тотчас в жизнь твою возвращается бодрость, снова входит в нее ясный смысл» [Критика и библиография... 1937: 93]. Для закрепления в сознании советского учителя нового образа Чехова журнал отсылает читателей к статье М. Кольцова «Чехов без границ» («Правда» от 15 июля 1928 года): «Чехов — не певец «сумеречных людей», а грозный их обвинитель» [там же: 93].
В разделе «Творчество А.П. Чехова» Чехов определенно признан любимым писателем В.И. Ленина и И.В. Сталина (наряду с Пушкиным, Некрасовым, Щедриным, Толстым и Горьким), а изучение образов, взятых Лениным и Сталиным из произведений Чехова, «глубоко полезно преподавателям литературы» [там же: 94].
Материалы из № 5 журнала 1936 г. свидетельствуют о завершении процесса встроенности Чехова «в культурную политику зрелого сталинизма» уже и на уровне школьного образования.
В 1939 году в № 4 журнала видный литературовед того времени В.Я. Брайнина в статье «Великий гуманист (повести и рассказы А.П. Чехова)» отмечает, что «главное, о чем писал Чехов, — это борьба с равнодушием, холодностью, вялостью, бессилием души» [Брайнина 1939: 5]. Где же тот писатель с холодной кровью, способный, но безыдейный фактограф, образ которого последовательно разрабатывали в «глухие восьмидесятые» позапрошлого века толстые журналы с подачи Н.К. Михайловского и Ко? Автор статьи причисляет Чехова к ряду обвинителей общественного зла, чей голос «в 80-е годы, когда правительственная реакция старалась парализовать общественную жизнь... зазвучал призывом к протесту» [там же: 5]. И в конце статьи: «Чехов — великий революционер в искусстве, создатель новых совершенных форм. В своей любви к человеку и ненависти к врагам человечества Чехов близок, созвучен Горькому» [там же: 20].
Итак, процесс создания канонического образа великого русского писателя, активного борца с безыдейностью и бездуховностью, близится к завершению. Недаром в том же 1939 г. в № 4 журнала в качестве основного биографического материала о жизни и творческом пути писателя рекомендована книга Ю. Соболева «Чехов» (из серии «Жизнь замечательных людей», 1934 г.). В аннотации написано следующее: «Биография, очерк творческой эволюции и характеристика мировоззрения одного из крупнейших писателей «эпохи безвременья» 80—90-х годов. В книге изображен путь внутреннего освобождения художника, выросшего в отсталой мещанской среде и пришедшего от нейтральности и «свободного» творчества к протесту против гнусностей российской действительности» [Чехов А.П. Материал... 1939: 101].
«Отныне Чехов — любимый писатель и учитель советских трудящихся, которые берут в его честь трудовые обязательства» [Шкуратов 2011: 133]. В статье «О тематике сочинений в VIII—X классах» передовой советский учитель Л.И. Пахаревский делится опытом обучения написания сочинений в старших классах школы. Свой опыт он называет так: «От литературы к жизни», а темы, предложенные учителем, следующие: «СССР — наш молодой вишневый сад», «Чехов о светлом будущем России», «Человек — это звучит гордо». В качестве примера действенности своего опыта учитель приводит отрывки из сочинений учеников X класса: «Мечтой Чехова было прекрасное будущее России. Он верил, что это будущее наступит. <...> Но для того, чтобы посадить новый сад, нужно, чтобы изменилась вся жизнь. Чехов предчувствовал приход этой новой жизни. <...> В наше время сбылись слова Чехова: «Вся Россия — наш сад!» <...> Мы насадили наш сталинский цветущий сад. <...> Но и в молодом саде есть вредители. Это остатки бандитов-троцкистов и бухаринцев. Но пусть только попробуют это сделать! Они получат сокрушительный отпор» [Пахаревский 1939: 64].
Итак, Чехов — не только «борец с пошлостью» (горьковская формула), певец человечности и критик царского режима с позиций гуманизма. Он и сам активный борец с этим царским режимом и идейный вдохновитель борьбы с новыми врагами трудового народа — троцкистско-бухаринским блоком.
Война не дала с должным размахом отметить своеобразный юбилей в советском чеховедении — 1944 год, сорок лет со дня смерти великого писателя: с июня 1941 по 1945 год включительно журнал не издавался. Но уже в 1946 г. выходят несколько статей, которые тем или иным образом касаются Чехова. Обратимся к двум, самым значимым, на наш взгляд: «Изучение драматических произведений» Н.И. Кудряшева (№ 2) и «Русская литература в оценке запада» А.А. Зерчанинова (№№ 3—4). В обеих статьях отчетливо прослеживается новая тенденция в переделывании социального профиля писателя — в образцового интеллигента. В первой из названных статей Чехов предстает в образе русского интеллигента — сострадательного, душевного, непросто и неординарно мыслящего. Автор статьи указывает на особую трудность разбора таких пьес в ученической аудитории (пусть и в старших классах): «Как быть с разбором таких драматических произведений, в которых герои не столько действуют, сколько говорят, думают, чувствуют...?» [Кудряшев 1946: 67].
Автор другой статьи причисляет Чехова к ряду гениальных русских писателей (вместе с Пушкиным, Тургеневым, Толстым, Достоевским, Горьким), «оплодотворенных родной действительностью, создавших свою национальную литературу. К голосу этой литературы очень скоро начал прислушиваться культурный мир» [Зерчанинов 1946: 2]. «Западная критика иногда называла Чехова «русским Мопассаном». Сравнение это вряд ли удачно. Простой, человечный, изящный Чехов стоит значительно выше холодного, объективного Мопассана» [там же: 12].
Стоит отметить, что в обеих статьях 1946 г. обращается внимание не только и не столько на идеологический оттенок чеховских произведений, сколько на неоспоримые писательские качества самого Чехова — совершенство слова, особый психологизм в прорисовке героев, внутренний трагизм при внешней сдержанности.
Идеологический подтекст звучит только в конце статьи, как завершающий аккорд: «Вклад, внесенный русской литературой в мировую, еще недостаточно оценен и отечественной, и зарубежной критикой. Можно сказать, что иностранная критика еще лишь начинает осваивать сущность революционно-освободительных традиций русской литературы, ее идейное величие» [Зерчанинов 1946: 15].
Готовя новый облик Чехова — облик интеллигента высочайшего класса, которым не стыдно похвалиться и перед западными коллегами, государство не забывает использовать его в деле воспитания строителей коммунистического общества, борцов с мировым капитализмом. Не устаешь поражаться, как творчество А.П. Чехова удивительным образом соответствует любым идеологическим запросам советского государства. В 1950 г., в № 3 журнала в статье «Усилить критику капитализма на уроках литературы» (И.А. Хоролец) Чехова берут в помощники в деле воспитания «в учащихся ненависти к капитализму, ненависти, зовущей на активную борьбу с ним. <...> Выпускники средней школы должны иметь четкое представление о том, что капитализм очень быстро изжил свою прогрессивность и превратился в тормоз человеческой культуры, что теперь он несет миру неисчислимые бедствия и страдания, что он должен быть уничтожен». Чехов, по утверждению автора статьи, рисует Лопахина в «Вишневом саде» жестким хищником: «жажда наживы — вот что захватило его целиком» [Хоролец 1950: 45—46].
Через пять лет, в 1955 г., в «Обзоре литературы о жизни и творчестве А.П. Чехова, вышедшей к 50-летию со дня смерти писателя» Я.С. Билинкис отмечает, что пособия для учителей удовлетворяют существовавшим тогда в легитимированном чеховедении требованиям. Так, новое издание книги В. Ермилова «А.П. Чехов» (М., 1954), в свое время удостоенной Сталинской премии, дополнено чрезвычайно важной, на взгляд Я.С. Билинкиса, главой «Не-герои». «В этой главе Ермилов показывает, как Чехов, придя к мысли о необходимости найти такую «общую идею», которая дала бы возможность перестроить жизнь всего общества, всей России, все более последовательно отвергал индивидуалистический путь исканий» [Билинкис 1955: 76]. Такие идеи вполне вписываются в идейную политику народа-победителя, сумевшего победить коричневую чуму фашизма только благодаря объединению интернациональных сил.
Из вышесказанного становится ясно, что отношение к Чехову как к человеку и как к художнику в 50-е гг. все еще в большой степени политизировано, хотя можно отметить и тенденции «очеловечивания» фигуры великого писателя, создания эмоционального фона в отношении к нему читателей.
Так, в рецензии на книгу М. Семановой «Чехов в школе» (Пособие для учителя. Л., 1949) автор — преподаватель литературы из Москвы А. Яснопольская (№ 5, 1950) сетует по поводу отдельных недостатков данного пособия: «Сухо, протокольно рассказано о детстве Чехова <...> Недостаточно сказано о жизни писателя в Мелихове, о его общественной жизни в эти годы. <...> Задушевно, просто, живо и ярко хочется рассказать учащимся о жизни этого скромного, мягкого, но вместе с тем «красиво-простого, с высокими требованиями к жизни» человека. Хочется полно и глубоко раскрыть все богатство и своеобразие его творчества, чтобы учащиеся полюбили и жизнерадостного Антошу Чехонте и поняли произведения А.П. Чехова, вдумчивого тонкого художника» [Яснопольская 1950: 68]. Автор журнальной рецензии подчеркивает свое личное, глубоко эмоциональное отношение к Чехову.
1960 год — год празднования 100-летнего юбилея Антона Павловича Чехова. Можно сказать, что именно 60-е гг. стали годами формирования новой вехи в развитии образа советского Чехова и, соответственно, следующей фазой советской чеховской наррадигмы — гуманистической фазой (или гуманизмом), характеризующейся эмоциональным отношением к автору и его произведениям. Так, в статье В.А. Ковалева и Л.М. Розенблюма «Стиль рассказа А.П. Чехова «Человек в футляре» (№ 1) А.П. Чехов представлен не схемой, чьи произведения отвечают политическим запросам советского государства, а Человеком с большой буквы, человеком со своими плюсами и минусами. Но у него есть одно неоспоримое достоинство, отличающее от массы писателей значительно более низкого ранга — его человечность, которая выражается прежде всего в стремлении нарисовать простые нужды простого человека: «Чехов стремится подчеркнуть, что в жизни есть не только тяжкие ежедневные труды, заботы и горе, но есть в ней и начала прекрасные, способные победить зло» [Ковалев, Розенблюм 1960: 24].
В статье «Крылатое искусство» из этого же номера (автор Р.Я. Домбровский) Чехов провозглашается — ни много ни мало — творцом романтического реализма, предвестником самого Горького, чей революционный вклад в развитие литературы социалистического реализма неоспорим. «Писатель помог новому поколению, пришедшему в литературу, поколению Горького, увидеть, что скрывается за темным зловещим фасадом эпохи, понять действительность с ее большим и малым, радостным и трагическим» [Домбровский 1960: 15]. Итак, Чехов «разбудил» Горького, а Горький, в свою очередь, стал «буревестником» социалистического реализма. Вывод, думаем, ясен.
Интересной и важной для понимания политики государства в тогдашнем отношении к Чехову является небольшая статья в № 3 журнала 1960 г., вынесенная в раздел «Письма в редакцию». Называется она — «Сделать уроки литературы уроками жизни». Московский учитель Н.А. Соболев поднимает насущный для того времени вопрос о приближении преподавания литературы к жизни. Как же добиться этого? По мнению автора статьи, нужно активнее в процессе обучения использовать вопросы, которые способствовали бы «активизации мышления и связи с современностью». При изучении тем, касающихся творчества Чехова, Соболев предлагает использовать следующие вопросы: «Есть ли в нашей жизни обыватели? Могут ли быть Ионычи в наше время? Как вы понимаете слова Чехова: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли»? Подтвердите примерами слова Чехова: «Праздная жизнь не может быть чистою» [Соболев 1960: 74—75].
Хотя за этими вопросами видится все та же идеологическая подоплека (воспитание строителя коммунизма), уже сам факт размышления над произведениями, немыслимый в прежние годы в советской школе, заслуживает доверия и уважения.
Статья 1965 г. в № 1 журнала, написанная выдающимся литературоведом В.Е. Хализевым, чей учебник «Теория литературы» востребован до сих пор и многократно переиздается, называется просто «Пьеса Чехова «Вишневый сад». Однако поднятые в ней вопросы далеко не так просты и однозначны, как покажется на первый взгляд. Прежде всего, автор не дает категоричных оценок ни одному из героев пьесы, и это уже удивительно. «В их лице (Раневской и Гаева — Е.К.) Чехов показал не эксплуататорских хищников, не беспринципных стяжателей, а людей, искренне приверженных к тем нравственным традициям, которые были присущи культурной прослойке дворянского класса» [Хализев 1965: 5].
Такой взгляд на Раневскую и Гаева в советское время мыслится как новаторский. Никто еще до Хализева не сравнивал этих загнивающих, безыдейных и бездуховных представителей отживающего свое класса (как называли их раньше) с тургеневскими и толстовскими усадебными помещиками, Раневскую — с тургеневской девушкой (щедрый комплимент!), а Гаева — с Аркадием Кирсановым, героем «Отцов и детей». Никто не говорил о нравственных традициях духовной культуры дворянства.
Неоднозначен и образ Лопахина, с точки зрения Хализева. И он вызывает у зрителя и читателя двойственные чувства: «в одних эпизодах сочувствие и сострадание, а в других — смех, иногда какой-то печальный, а иногда осуждающий и язвительный. <...> Лопахин ощущает, что сам он вовсе не творец новой жизни, вовсе не культурная сила, а «мужик мужиком», и поэтому выглядит иногда беспомощным и даже каким-то жалким» [там же: 6—7]. Как видим, Лопахин здесь — совсем не тот «капиталист со звериным оскалом», каким виделся в 50-е годы.
Петя Трофимов же, которого раньше возносили как представителя молодого поколения, борца за новое будущее, с подачи Хализева — никакой не революционер. Он «не зовет к насильственному ниспровержению несправедливого строя, а призывает содействовать культурному прогрессу страны» [там же: 8—9]. Опять та же двойственность оценок, опять дуализм в личном отношении к герою. Достоин уважения — и в то же время смешон. В отношении к нему Чехова — искренняя симпатия и одновременно ирония.
В статье Хализева прослеживается явно намечающийся переход к следующей фазе чеховской наррадигмы — фазе гуманитарной. Для этой фазы, как пишет В.А. Шкуратов, характерен «дуализм личного отношения и текстологического подхода к изучаемому» [Шкуратов 2011: 135], что и наблюдается в статье Хализева.
1985 г. завершает цикл чеховской наррадигмы. В статье «Об эстетических взглядах Чехова» (№ 1, автор А.Я. Есин), написанной, кстати, к 125-летию со дня рождения Чехова, писатель предстает как стопроцентный, последовательный материалист, для которого литература и искусство — «воспроизведение действительности». Чехов — демократ-просветитель, в его произведениях ярко проявилась «характерная черта просветительского мировоззрения — сближение задач и функций литературы и науки. <...> Чехов особенно подчеркивал в писательском труде рационалистический момент, сознательное творческое освоение жизненных проблем» [Есин 1985: 59—60].
Таким образом, 1985 г. — время, когда советская чеховская наррадигма подходила к своей заключительной фазе — человекознания. При этом потеря широкой читательской аудитории (Чехов изучается, и активно, в школе, но он неинтересен) приводит к развитию другого интереса к Чехову — естественнонаучного, тем более и почва для этого благодатная: Чехов и врач, и литератор.
Как видим, чеховская наррадигма прошла полный цикл развития — советский, и за последовательной сменой ее фаз мы наблюдали вместе с читателями журнала «Литература в школе» с 1936 по 1985 гг.
Но Чехов, как говорилось в начале нашего обзора, — «писатель более чем одного социокультурного цикла, т. е. полинаррадигмален». Новая страница чеховианы открывается в постперестроечную эпоху. А значит, начинается и новая чеховская наррадигма — постсоветская. Складывается новая биографическая легенда, меняются ракурсы интерпретации чеховского творчества. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
Литература
1. Билинкис Я.С. Обзор литературы о жизни и творчестве А.П. Чехова, вышедшей к 50-летию со дня смерти писателя // Литература в школе. 1955. № 1. С. 76—79.
2. Брайнина В.Я. Великий гуманист (повести и рассказы А.П. Чехова) // Литература в школе. 1939. № 4. С. 8—20.
3. Домбровский Р.Я. Крылатое искусство // Литература в школе. 1960. № 1. С. 9—15.
4. Есин А.Я. Об эстетических взглядах Чехова // Литература в школе. 1985. № 1. С. 58—60.
5. Зерчанинов А.А. Русская литература в оценке запада // Литература в школе. 1946. № 3—4. С. 1—15.
6. Ковалев В.А., Розенблюм Л.М. Стиль рассказа А.П. Чехова «Человек в футляре» // Литература в школе. 1960. № 1. С. 16—24.
7. Критика и библиография: список трудов, рекомендованных для изучения школьному учителю // Литература в школе. 1937. № 5. С. 93—94.
8. Кудряшев Н.И. Изучение драматических произведений // Литература в школе. 1946. № 2. С. 61—68.
9. Морозова Т.Г. Портреты футлярных людей // Литература в школе. 1936. № 1. С. 41—56.
10. Пахаревский Л.И. О тематике сочинений в VIII—X классах // Литература в школе. 1939. № 6. С. 63—64.
11. Соболев Н.А. Сделать уроки литературы уроками жизни // Литература в школе. 1960. № 3. С. 73—77.
12 Хализев В.Е. Пьеса Чехова «Вишневый сад» // Литература в школе. 1965. № 1. С. 4—12.
13. Хоролец И.А. Усилить критику капитализма на уроках литературы // Литература в школе. 1950. № 3. С. 45—46.
14. Чехов А.П. Материал о жизни и творческом пути писателя // Литература в школе. 1939. № 4. С. 101.
15. Шкуратов В.А. Три Чехова: разметка чеховской наррадигмы // Проблемы российского самосознания: мировоззрение А.П. Чехова. Материалы 7-й Всероссийской конференции 12—16 октября 2010 г. М., 2011. С. 130—140.
16. Яснопольская А.М. Семанова «Чехов в школе» (Пособие для учителя). Л., 1949 // Литература в школе. 1950. № 5. С. 67—69.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |