1. О понятии «карнавализация» применительно к творчеству А.П. Чехова
Говоря о «карнавализации» в прозе Ф.М. Достоевского, М.М. Бахтин особым образом показывает, что она нужна Достоевскому, чтобы его романы были «глубоко диалогичны» и в них присутствовала «полифоничность» [Бахтин 1979: 20]. В нашей работе мы ставим вопрос о том, можно ли применить категорию «карнавализации» к творчеству Антона Чехова, например, к его «полифоничности» или отсутствию однозначного авторского мнения.
Следует отметить, что нельзя автоматически считать любой комизм карнавализацией. Исходя из того, как можно понять карнавальную жизнь, и из описания карнавального элемента в литературе, представленного в работах Бахтина, мы понимаем концепт карнавализации как сложное сочетание общей атмосферы и конкретных событий. Представляется оправданным искать карнавальное начало у Чехова, так как важную роль для этого писателя играет Сервантес, по мнению Бахтина тесно связанный с народной карнавальностью [см. Бахтин 1979: 147].
Атмосферу карнавала можно понять на фоне обстоятельств жизни человека в Средневековье, характеризующейся страхом и благоговением перед Богом и властями и, в связи с этим, строгими нравственными правилами. Это приводит людей в состояние фрустрации, от которого они время от времени хотят освободиться. Как показывает Бахтин на примере рассказа Достоевского «Бобок», поводом для такого освобождения может быть близость смерти: умершим на кладбище «все равно», для них никакие правила и ограничения уже не действуют [Бахтин 1979: 160—162, 166]. То же самое можно сказать о карнавале, в некоторых регионах Запада сохраняющемся со Средневековья. Его празднуют в дни до Пепельной среды, начала Великого поста, когда совершается обряд возложения пепла, при котором верующему говорят: «Помни, о человек, что ты прах и в прах возвратишься». Близость смерти провоцирует комизм и всеобщую относительность. Барьеры общественного строя и сексуальных норм на время теряют значение. Например, женщины отрезают галстуки мужчин, популярна травестия, правит карнавальное «правительство» (в Кельне это «принц», «мужик» и «дева», на самом деле являющаяся мужчиной), юродивые выступают как епископы. Царит «вольный фамильярный контакт между людьми» [Бахтин 1979: 141].
На этом фоне происходит «шутовское увенчание и последующее развенчание карнавального короля» [Бахтин 1979: 143]. Это часто бывает в анекдотах про мужчин, хвалящихся своей независимостью, а затем униженных своими женами. Действует карнавальный матриархат, которому мужчины охотно подчиняются. Прием увенчания, смехового развенчания и подчинения используется в «Преступлении и наказании»: Раскольников сначала считает себя равным гениям, затем он развенчивается, подчиняется руководству Соней и целует землю.
Обратив на это внимание, мы можем говорить о карнавализации у Чехова при двух условиях:
1) фон произведения характеризуется присутствием некоторых из следующих элементов — комизм или юродство, отсутствие нравственных и социальных барьеров, а все это — под влиянием близости смерти;
2) на этом же фоне происходит увенчание и смеховое развенчание героя.
Когда в этом смысле сочетаются карнавальные фон и событие, можно констатировать карнавализацию. Она присутствует на разных этапах творчества Чехова. В данной работе обратим внимание на три его произведения: из ранней фазы — «Смерть чиновника» (1883), из средней — «Дуэль» (1891), из поздней — «Дама с собачкой» (1899).
2. О функции карнавального в «Смерти чиновника»
В «Смерти чиновника» сочетание смерти и смеха очевидно. Высмеивая высокопоставленного чиновника, Чехов убирает барьеры социального статуса. На смеховом фоне происходит увенчание Червякова, когда тот сидит во втором ряду в театре и находится «на верху блаженства» (С. II, 165). Затем начинается его постепенное «смеховое развенчание». Он чихает, и сразу автор говорит, что это его уравнивает со всеми людьми, так как всякий может чихнуть (С. II, 165). Далее Червяков несколько раз извиняется перед генералом, которому он якобы помешал своим чиханием. Это поведение все больше раздражает генерала, все ярче становится видно, что Червяков ничтожен, потому что не уважает себя как человека, а обращает внимание только на то, как его оценивают другие. Развенчание комично тем, что его причиной в глазах читателя является глупость Червякова. А окончательно развенчивается Червяков, когда он теряет все, даже самую жизнь, но старается еще спасти чин, «не сняв вицмундира» (С. II, 167). Оказывается, что по поведению он не человек, «король» всего сотворенного (см. Псалом 8), а только чиновник и, как таковой, ведет себя как червь, если он боится потерять свою позицию.
Карнавальное развенчание Червякова сатирически показывает, что для человека мало определять себя только чином и позицией в обществе. В лице Червякова развенчивается чиновнический менталитет.
3. Карнавальное развенчание героев и их мнений в «Дуэли»
В «Дуэли» общая карнавальная атмосфера создается смешным, несерьезным поведением врача Самойленко (С. VII, 350) и дьякона Победова (С. VII, 361—362, 366—367). Эти герои играют важную роль как раз в моменты обострения конфликта: до решающей сцены истерики Лаевского мы видим Самойленко, одетого не к месту в парадную форму (С. VII, 399), а дуэль показывается из перспективы дьякона, втайне наблюдающего за событиями (С. VII, 432—433). Смерть присутствует на протяжении всей повести, начиная с заглавия и нездоровой атмосферы в узкой долине между морем и Кавказом. Эта близость смерти сочетается с диким «танцем» быстро меняющихся перспектив и мнений [Казаков 2011: 68—69]. «Дуэль» сама по себе не комична, но когда действительно грозит смерть и фон Корен собирается убить Лаевского, комизм наступает: никто не знает правил дуэли, и врач шагает, как маятник (С. VII, 439—440).
В этом контексте происходят странные сближения. Например, те, кто собирается на пикник (С. VII, 376) и на день рождения мальчика (С. VII, 405), при обычных условиях не могут быть одной компанией. Также роман между Надеждой Федоровной и полицейским Кирилиным, с которым в столице она не могла бы общаться из-за социальных барьеров, объясняется элементами, напоминающими близость смерти: «Длинные, нестерпимо жаркие, скучные дни... душные ночи... и навязчивые мысли о том, что... молодость ее проходит даром... сделали то, что ею мало-помалу овладели желания и она как сумасшедшая день и ночь думала об одном и том же» (С. VII, 372). Атмосфера лишает человека чувства стыда и провоцирует «вольный фамильярный контакт».
На этом фоне происходят смеховые развенчания. В данной работе остановимся на двух примерах — на развенчании Лаевского и фон Корена. Лаевский с самого начала кажется слабым, но, тем не менее, рассудительным. Однако на празднике, когда все собрались, с ним случается припадок истерического смеха (С. VII, 410). Это само по себе создает впечатление, что его нельзя воспринимать всерьез. Затем фон Корен говорит Лаевскому, что он раньше думал, что «истерика бывает только у дам», он сравнивает истерику Лаевского с «пляской святого Витта» (С. VII, 416). Далее он показывает, что Лаевский не способен спокойно обсудить свою ситуацию, потому что его «положение безвыходно» (С. VII, 416). Развенчание Лаевского совершается, когда он понимает, что он, казавшийся удачливым в отношениях с женщинами, попал в положение «рогоносца» (С. VII, 422, ср. 365).
Фон Корен также развенчивается смеховым образом. Это происходит на дуэли, когда кажется, что решительность фон Корена достигает своей вершины. Но наступает комизм (см. выше), и из-за крика дьякона фон Корен стреляет мимо Лаевского (С. VII, 440). «Королем» решительности (С. VII, 390—391) его уже нельзя считать.
Для чего эти развенчания? Распад прежней жизни Лаевского нужен, чтобы произошло нравственное обновление: после дуэли он женится на Надежде Федоровне. Одновременно он отказывается от обмана, от попыток, например, уехать с Кавказа, не оплатив своих долгов. Зато он начинает усердно работать (С. VII, 444—445). Таким образом, в сюжете «Дуэли» развенчание Лаевского, каковым он был до этого момента, является условием для того, чтобы он начал вести новый образ жизни. Это обновление показывает ошибочность мнения фон Корена, что Лаевский неисправимо вреден и опасен для человечества, «как холерная микроба» (С. VII, 363). Поэтому развенчание Лаевского неотделимо от развенчания фон Корена. Последнее иллюстрирует развенчание мнения зоолога и подчеркивает тезис, с которым в финале «Дуэли» соглашаются противники фон Корен и Лаевский, что «никто не знает настоящей правды» (С. VII, 446) и что никто не имеет возможности окончательно оценить другого человека. Критику окончательных обсуждений, одну из главных идей среднего этапа творчества Чехова («Огни», «Припадок») [см. Катаев 1979: 127], подчеркивает карнавализация в «Дуэли».
4. Развенчание ради сближения между людьми в «Даме с собачкой»
В «Даме с собачкой» отсутствуют комизм «Смерти чиновника» и беспокойная атмосфера «Дуэли». Наоборот, атмосфера моря и гор почти медитативна, сказано, что «однообразный, глухой шум моря... говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас» (С. X, 135). Но здесь же присутствует тема смерти, символами которой становятся пыль и серый цвет (С. X, 139, 140, 144). Также мы видим сочетание смерти и комизма: в гостинице, где сидит Гуров, стоит «на столе чернильница, серая от пыли, со всадником на лошади, у которого была поднята рука со шляпой, а голова отбита» (С. X, 139). То, что всадник поднимает шляпу, придает ей значимость. Но эта значимость снимается тем, что ему не на что надевать шляпу. «Смерть», «обезглавливание» всадника делает его жест абсурдным.
Мысли о смерти связаны с идеей о том, что «все равно», все разрешено. Для Гурова важно, что в мире царит «полное равнодушие к жизни и смерти каждого из нас» (С. X, 135). И даже если он не убежден в полной «нечистоте местных нравов» в Ялте, тем не менее, размышляя о равнодушии, он мечтает «о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной, которой не знаешь по имени и фамилии» (С. X, 131). В душе Гурова и в обществе вокруг него царит атмосфера «вольной фамильярности» и на время убираются барьеры сексуальных норм.
На этом фоне можно считать Гурова карнавальным королем. Он чувствует себя свободным, никакими нормами не связанным, потому что, по его мнению, «все равно» и одновременно потому, что женщины — «низшая раса!» (С. X, 130). Но затем происходит его развенчание, он чувствует себя смешным или ему кажется, что его не воспринимают всерьез. Особенно когда он говорит партнеру в клубе: «Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте», тот отвечает: «А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!». Эти слова кажутся Гурову «унизительными» (С. X, 138—139). После них он едет в городок Анны Сергеевны. «Зачем? Он и сам не знал хорошо» (С. X, 139). Рациональная логика нарушается, и на первый план выходит несознательное. Одновременно из-за своих чувств Гуров начинает вести себя как подросток: он долго стоит перед домом Анны Сергеевны и ждет, не выйдет ли она случайно на улицу (С. X, 140). Затем, обращаясь к ней, он это делает «дрожащим голосом, улыбаясь насильно» (С. X, 141). Развенчание Гурова достигает вершины, когда, сидя в гостинице, он думает, что не встретится с Анной Сергеевной. Он говорит себе: «Вот тебе и приключение... Вот и сиди тут» (С. X, 140). Он уже не независим от других. Полюбив, он стал чувствительным, он может чувствовать себя потерянным. Потеряв свое превосходство, он перестал быть королем.
Это играет важную роль для «преодоления разобщенности» [Катаев 1979: 272] и для сближения между героями. Нужна «демократизация», Гуров должен перестать чувствовать себя выше Анны Сергеевны.
5. Итоги
Карнавализация, особенно смеховое развенчание на фоне близости смерти и вольной фамильярности, у Чехова имеет разные функции. Автор развенчивает героев, чтобы развенчать их образ жизни. Это может вести к обновлению, например, Лаевского в «Дуэли», или к гибели, как в «Смерти чиновника». Развенчание также способствует релятивизации чинов и демократизации отношений. Кроме того, Чехов развенчивает мнения героев, тем самым подчеркивая, что «никто не знает настоящей правды». Поэтому карнавализация «амбивалентна» [ср. Бахтин 1979: 143]. Развенчивая существующее, она может помочь построить новое.
Литература
1. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.
2. Казаков А.А. Композиция повести А.П. Чехова «Дуэль» в ценностном аспекте // Чехов и время. Таллинн, 2011. С. 67—74.
3. Катаев В.Б. Проза Чехова. Проблемы интерпретации. М., 1979.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |