Художественная литература отражает прежде всего человеческую деятельность, человеческие отношения, человеческую коммуникацию, в связи с чем субъектами диалогической ситуации, как и в объективной действительности, являются персонажи-люди. В диалогах, представляющих читателю взаимное общение персонажей-людей, степень условности наименьшая, поскольку эти диалоги — модель модели, проецирующейся на реальную диалогическую ситуацию.
В художественном произведении в диалогическое общение включаются не только персонажи-люди, но и мниморечивые персонажи-субстанции, к которым можно отнести мифологические существа, животных, неодушевленные предметы, природные явления и другие субстанции. В реальной действительности общение с персонажами-субстанциями существует, но оно одностороннее, недиалогическое в связи с невербальной реакцией со стороны адресатов, которыми, как правило, бывают персонажи-субстанции. В пространстве текста в форме диалога читателю может быть представлено общение между персонажами-людьми и персонажами-субстанциями, а также только между персонажами-субстанциями. В некоторых жанрах эти персонажи обязательны или очень вероятны: сказка, басня, баллада, научная фантастика и др. В мире художественной действительности, во «вторичной действительности», ирреальные персонажи могут действовать как люди. Это проявляется также в том, что им приписывается писателем свойство владения речью: они могут вступать в диалогическое общение как с персонажами-людьми, так и между собой.
Персонажи-животные в произведениях А.П. Чехова обычно сопровождают персонажей людей, участвуют в их жизни и иногда включены в диалогическое общение с человеком. Диалог, в котором субъектами являются водные животные, встречается в рассказе «Рыбье дело», в котором описываются характерные свойства разных пород рыб. Рыбам А.П. Чехов предоставляет возможность высказаться по разным жизненно важным для них вопросам. Модальность содержания прямой речи рыбы зависит от физиологического статуса рыбы (хищная, травоядная), ролевого статуса (подчиняющий/подчиненный), императивного статуса (осуществление/неосуществление подчиняющим зла, неприятности) и др.
Щука. Рыба не красивая, не вкусная, но рассудительная, положительная, убежденная в своих щучьих правах. Глотает все, что только попадается ей на пути, рыб, раков, лягушек, уток, ребят... Каждая щука в отдельности съедает гораздо больше рыбы, чем все посетители Егоровского трактира. Сыта никогда не бывает и постоянно жалуется на упадок сил. Когда ей указывают на ее жадность и на несчастное положение мелкой рыбешки, она говорит: «Поговори мне еще, так живо в моем желудке очутишься!». Когда же подобное указание делают ей старшие чином, она заявляет: «И-и, батюшка, да кто ж таперича рыбешку не ест? Так уж спокон века положено, чтоб мы, щуки, всегда сыты были». Когда ее пугают пропечатанием в газете, она говорит: «А мне плевать!» (С. IV, 38).
Подчиненный статус, определяемый в рыбьем мире величиной — длиной, объемом — водного животного, различия в характере подчинения определяет повелительность речи щуки к мелкой рыбешке и просторечно-разговорную лексику угрозы. В ответе старшим по чину речевой акт носит увещевательный характер: «и-и» — междометие с увещевательным и уничижительным значением; «батюшки» — традиционно нарицательное ласковое обращение к старшему; «таперича» — южное просторечно-диалектное определение времени; «рыбешку» — уничижительно-номинативное (то есть «не стоит, батюшка, из-за чепухи волноваться»); фразеологизм «спокон века» — народно-разговорного толка; «мы, щуки, всегда должны быть сыты» — амбивалентная негативная мотивация отношения к мелким рыбешкам. На императив-угрозу пропечатанием в газете щука дает ответ: «А мне плевать», выражая таким образом в просторечной форме крайнюю степень пренебрежения к печатному слову.
Голавль. Рыбий интеллигент. Галантен, ловок, красив и имеет большой лоб. Состоит членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит щук, но тем не менее поедает рыбешек с таким же аппетитом, как и щука. Впрочем, истребление пескарей и уклеек считает горькою необходимостью, потребностью времени... Когда в интимных беседах его попрекают расхождением слова с делом, он вздыхает и говорит:
— Ничего не поделаешь, батенька! Не созрели еще пескари для безопасной жизни, и к тому же, согласитесь, если мы не станем их есть, то что же мы им дадим взамен? (С. IV, 38).
В приведенном выше примере неполные бесподлежащные двусоставные предложения представляют собой характеризацию рыбы «голавль» сквозь призму человеческих качеств. Первое предложение «рыбий интеллигент» выполняет роль гиперонима к последующим двум предложениям, которые называют «внешние» признаки интеллигентности — образованность, культурность, профессиональность умственного труда. И уже во втором многочленном сложносочиненном предложении последняя часть предложения, присоединяемая союзом «но» и частицей «тем не менее» в значении «однако» передает усилительно-уступительное противопоставление, означающее — несмотря на именование «рыбий интеллигент» и его кое-какие признаки: «член благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова», «поедает рыбешек с тем же аппетитом, что и щука». Цинизм истребления пескарей и уклеек «рыбий интеллигент» облекает в расхожую формулу благовоспитательного сочувствия, оформленную как прямая речь. Последняя же с большей силой способствует выражению бесстыдства, пренебрежению к «малым сего мира», спрятанному «за фасадом слов»: «не созрели еще пескари для безопасной жизни», «если мы не станем их есть, то что же мы им дадим взамен». Рыбы выступают носителями человеческих пороков и действуют по схеме поведения человека.
Разговор с собакой в рассказах А.П. Чехова как для детей, так и для взрослых выполняет важную функцию, поскольку это домашнее животное является преданным спутником человека. С собаками в текстах рассказов обращаются как с близким человеком, разговаривают с ними и получают ответную мимическую и жестовую реакцию. Интересно то, что обычным дворовым собакам приписываются высокие моральные и ментальные качества.
Кругом не было ни души. Дурак Азорка, черный дворовый пес, желая, вероятно, извиниться перед нами за свой напрасный лай, несмело подошел к нам и завилял хвостом. Инженер нагнулся и потрогал его между ушей.
— Что ж ты, тварь, понапрасну лаешь? — сказал он тоном, каким добродушные люди разговаривают с детьми и собаками. — Нехороший сон увидел, что ли? Вот, доктор, рекомендую вашему вниманию, — сказал он, обращаясь ко мне, — удивительно нервный субъект! Можете себе представить, не выносит одиночества, видит всегда страшные сны и страдает кошмарами, а когда прикрикнешь на него, то с ним делается что-то вроде истерики.
— Да, деликатный пес... — подтвердил студент.
Азорка, должно быть, понял, что разговор идет о нем; он поднял морду и жалобно заскулил, как будто хотел сказать: «Да, временами я невыносимо страдаю, но вы, пожалуйста, извините» (С. VII, 105).
В приведенном примере из рассказа «Огни» черный дворовый пес Азорка охарактеризован А.П. Чеховым амбивалентно. Вначале он назван дураком, но «желая, вероятно, извиниться перед нами за свой напрасный лай, несмело подошел к нам и завилял хвостом». Инженер — действующее лицо рассказа — добродушно беседовал с собакой, спрашивая у нее, не хороший ли сон увидел пес, и, обращаясь к доктору, своему спутнику, называет пса удивительно нервным субъектом, который не выносит одиночества, страдает кошмарами, а при крике на него с ним делается что-то вроде истерики. «— Да, деликатный пес, — подтвердил студент. Азорка, должно быть, понял, что говорят о нем; он поднял морду и жалобно заскулил, как будто хотел сказать: «Да, временами я невыносимо страдаю, но вы, пожалуйста, извините». Амбивалентность именования «дурак», которое имеется в инициальном предложении, проявляется во всем последующем описании пса, который охарактеризован нервным субъектом, деликатным псом, просящим извинения за свои страдания.
Диалог человека с животным может быть построен как односторонний. В таком диалоге представлены только реплики человека, ведущего диалог с животным. В этих репликах находит вербальное отражение изменяющееся поведение животного, которое является причиной начала диалога или его продолжения. В естественной речевой действительности также существует подобное общение. Человек, как уже отмечалось, часто разговаривает с животным, задает ему вопросы и сам же произносит предполагаемые ответы. Животное «разговаривает» с человеком на языке чувств, описание которых дано в авторском тексте.
В известном детском рассказе «Каштанка» животное «разговаривает» с человеком на звуковом языке своих чувств: «Каштанка взвизгнула, лизнула незнакомцу руку и заскулила еще жалостнее». Реплики-реакции собаки подготовлены общением с ней человека, который ее нечаянно ушиб ногой: «О бедная, бедная, не сердись... виноват», «должно быть, ты потерялась».
Односторонний диалог, в котором отдельными репликами представлена речь человека, может отражать общение человека с животным, «речь» которого передана автором произведения звукоподражательными словами, что является естественной реакцией животного на поведение человека или его голос.
В рассказе «Разговор человека с собакой» односторонний диалог человека с собакой передан А.П. Чеховым звукоподражательно — свойственными этому животному звуками: рычанием «Рррр...», «Гав!... Авав!». Звуковое предупреждение не останавливает философа, который был в нетрезвом состоянии. Диалог оканчивается жестовой реакцией собаки-овчарки, которая определена в речи человека: «Аааа... ты кусаться?»
Одним из персонажей-птиц, в какой-то степени владеющих речью, является попугай Иван Демьяныч в повести «Драма на охоте». Он обучен нескольким фразам, одна из которых, приобретающая символическое значение в развитии сюжета повести, начинает повествование. «Муж убил свою жену!» — это инициальная фраза первой главы «Драмы на охоте», и произнесена она попугаем. С попугаем часто беседует хозяин, их диалоги носят почти осмысленный характер, хотя все-таки их нельзя считать реальными.
В примере из повести «Драма на охоте» общение между человеком и птицей четко структурировано лексическими повторами: восклицательными предложениями «Муж убил свою жену!»; «Ах, как вы глупы»; именными словосочетаниями «кражи со взломом», которые попеременно чередуются человеком и попугаем, выполняя последовательно функции реплики-стимула или реплики-реакции. Мотивационно развивающиеся речевые действия оформлены функционально-модальными типами повествовательных и вопросительных предложений, которые имеют место как в авторской, так и в диалогической речи. Восклицательность повествовательного предложения «Муж убил свою жену!», лишенного в устах попугая смысла и интеллектуальной оценки, является эмоциональным криком птицы, который в ходе развития сюжета приобретает в результате убийства женщины символико-референтную значимость.
Человек по разным причинам может не иметь возможности высказаться, сообщить свои мысли другому человеку. Существующая естественная черта — поделиться своими чувствами и мыслями — иногда приводит к ситуации, в которой человек излагает чувства и мысли животному, заранее зная неспособность животного отреагировать вербально. Важным для человека является сам процесс говорения, произнесения своих мыслей в присутствии живого существа. В рассказе А.П. Чехова «Тоска» попытка извозчика Ионы рассказать своим попутчикам о постигшем его страшном горе, смерти сына, является неудачной, люди не слушают его, и он делится своими чувствами и мыслями с лошадью, сопоставляя при этом адекватность реакции человека и животного на потерю сына.
Одностороннее общение человека с живым существом может быть представлено другим образом. Звуки, издаваемые животными и насекомыми, могут интерпретироваться персонажем как слова, отражающие внутренние мысли персонажа в данный момент. Окружающий персонажа мир как бы включается в его внутреннее состояние.
По уходе Кржевецкого Хромой долго и медленно чешет свой маленький затылок, точно решает вопрос — где он. Он вздыхает и пугливо осматривается. Шкаф, стол, чайник без носика и образок глядят на него укоризненно, тоскливо... Мухи, которыми так изобилуют господские конторы, жужжат над его головой так жалобно, что ему делается нестерпимо жутко.
— Дззз... — жужжат мухи. — Попался? Попался?
По окну ползет большая оса. Ей хочется вылететь на воздух, но не пускает стекло. «Он понял!» (С. II, 170).
В рассказах А.П. Чехова «Сапожник и нечистая сила», «Беседа пьяного с трезвым чертом», «Наивный леший» персонажи — ирреальные существа, не принадлежащие к миру людей. Существующие в народном сознании мифологические рассказы представляют русские верования, связанные с домом, лесом, водой, земным, подземным и воздушным пространством. В них описываются взаимоотношения человека со всевозможными сверхъестественными существами, отношения этих существ между собой, столкновения человека с нечистой силой. Многие сверхъестественные существа имеют внешний облик, некоторым образом связанный с внешним обликом человека: у лешего верхняя половина тела человеческая, ниже пояса — козлиное туловище, русалки внешне похожи на девушек. По народным поверьям, они владеют человеческой речью и благодаря этому вступают в общение как между собой, так и с людьми.
Рассказ «Наивный леший», имеющий подзаголовок «Сказка», построен как диалог лешего с другим мифологическим существом — русалкой. В рассказе «Беседа пьяного с трезвым чертом» в диалогическое общение с человеком вступают демонический персонаж — черт. В тексте диалоги с демонической силой оформлены так же, как и диалоги персонажей-людей, выражены прямой речью и вводятся глаголами говорения без элементов, указывающих на условность речи.
В художественном произведении способность владеть речью могут иметь и неодушевленные субстанции: мистические предметы, явления природы, приобретающие мифическую значимость.
Спиритка обрадовалась, велела принести картонный лист и блюдечко, посадила рядом с собой мужа и стала священнодействовать. Федюков не заставил долго ждать себя...
— Что тебе нужно? — спросил Навагин.
— Кайся... — ответило блюдечко.
— Кем ты был на земле?
— Заблуждающийся... «Тайна» (С. VI, 150).
Общение между людьми и природными явлениями может происходить в разных ситуациях. Звуковые проявления различных природных сил выступают в функции реплик-реакций, по содержанию своей иллокуции служащих ответом человеческому визави.
Егорушка быстро обернулся вперед и, дрожа всем телом, закричал:
— Пантелей! Дед!
«Трах! тах! тах!» — ответило ему небо. «Степь» (С. VII, 87).
— Егорка! — крикнул комик. — Егорка, черт! Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло! Егорка!
— А... а... а! — ответило эхо. «Калхас» (С. V, 390).
Реплики-реакции в приведенных выше примерах введены глаголом говорения «отвечать», свойственным функциональной направленности реплики-реакции как единицы диалога. Реплика человека и последующая реплика, вводящая звуки природного явления, следуют одна за другой в тексте и внешне ничем не отличаются от двухкомпонентного диалога, но таковым по существу не являются, что связано с особенностями субъекта, включенного в диалог с человеком.
Явления природы и неодушевленные предметы, включенные в художественном произведении в потенциальное общение благодаря обращению к ним человека, чаще всего, как и в реальной действительности, не реагируют на реплику человека, выраженную звучащей или непроизнесенной вслух речью. Небесный и растительный мир, выступающий в качестве субъекта коммуникации, вводится в общение и может «ответить» на реакцию человека. Потенциальные реплики человека и неодушевленных субстанций вводятся глаголами речи с условно-предположительным значением, возникающем при помощи частиц «как бы», «как будто» и т. д., которые подчеркивают ирреальный характер нормативного акта общения.
«Но как же? Что же сделать?» — спрашивал он себя и умоляюще поглядывал на небо и на деревья, как бы прося у них помощи.
Но небо и деревья молчали. Честные убеждения не помогали, а здравый смысл подсказывал, что мучительный вопрос можно решить не иначе, как глупо, и что сегодняшняя сцена с верховым не последняя в этом роде. Что еще будет — страшно подумать! «Соседи» (С. VIII, 56).
Севши на лошадь, я в последний раз взглянул на студента Ананьева, на истеричную собаку с мутными, точно пьяными глазами, на рабочих, мелькавших в утреннем тумане, на насыпь, на лошаденку, вытягивающую шею, и подумал: «Ничего не разберешь на этом свете!» А когда я ударил по лошади и поскакал вдоль линии и когда немного погодя я видел перед собою только бесконечную, угрюмую равнину и пасмурное, холодное небо, припомнились мне вопросы, которые решались ночью. Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль как будто говорили мне: «Да, ничего не поймешь на этом свете!». «Огни» (С. VII, 140).
Звуки, издаваемые птицами, могут выступать как в качестве вербальных высказываний, оформленных автором как ирреальная прямая речь, где вопросно-ответная форма принадлежит птице, которая является одновременно и адресантом и адресатом своей речи. Это вербальный диалог, оформленный как человеческая речь по запросам текста.
Все замирало в первом, глубоком сне, лишь какая-то неизвестная мне ночная птица протяжно и лениво произносила в роще длинный и членораздельный звук, похожий на фразу: «Ты Ни-ки-ту видел?» и тотчас же отвечала сама себе: «Видел! видел! видел!». «Агафья» (С. V, 27).
Человек, живя в мире природы и общаясь с птичьим миром, может издавать звуки, которые похожи на звуки, издаваемые птицей.
— Отчего это нынче соловьи не поют? — спросил я Савку.
Тот медленно повернулся ко мне. Черты лица его были крупны, но ясны, выразительны и мягки, как у женщины. Затем он взглянул своими кроткими, задумчивыми глазами на рощу, на лозняк, медленно вытащил из кармана дудочку, вложил ее в рот и запискал соловьихой. И тотчас же, точно в ответ на его писканье, на противоположном берегу задергал коростель.
— Вот вам и соловей... — усмехнулся Савка. — Дерг-дерг! Дерг-дерг! Словно за крючок дергает, а ведь небось тоже думает, что поет. «Агафья» (С. V, 27).
Человеческое и птичье общение в приведенном примере из рассказа «Агафья» происходит в звукоподражательном режиме: Савка «запискал соловьихой. И тотчас же... задергал коростель». Реплика-реакция: «Вот вам и соловей...» — усмехнулся Савка» — завершает коммуникативный итог подтверждением своего удовлетворения, достигнутым таким общением.
Объектом описания в художественной прозе обычно является человек, он же является и субъектом диалога в художественном произведении. Включенность человека в окружающие его природные и предметные явления заключается не только в существовании его в мире этих явлений, но и в общении с ними, несмотря на невозможность получения с их стороны ответной вербальной реакции. В реальной действительности человек, обращаясь к миру природы, может сам же представить в своем воображении и выразить затем вслух то, что бы ему могли ответить животные, птицы, различные предметы и природные явления. В художественной литературе это делает автор, создавая диалогическую ситуацию, не существующую в реальной действительности и дающую возможность читателю воспринимать при чтении произведения не только то, что произнес персонаж, но и то, что мог бы произнести адресат, не сделавший этого в силу объективных обстоятельств — невладения речью. У читателя появляется возможность воспринимать окружающий персонажа-человека мир через общение, которое аналогично человеческой речевой деятельности. В этом общении природному миру приписываются с помощью диалогических структур различные по смыслу и способам выражения побуждающие/ответные реакции: предметы, животные, природные явления действуют — в случае включения их возможной реакции в диалогическую структуру — по человеческой схеме.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |