Молчание, возникшее в диалоге между персонажами, вызывает обычно со стороны собеседника, не получившего ответ, непосредственный отклик, попытку растолковать причину молчания. В истолковании причин молчания нуждается и внетекстовый субъект — читатель, который вступает в диалог с автором литературного текста через собственно произведение, сущность которого «не в том, что разумел под ним автор, а в том, как оно действует на читателя или зрителя...» [Потебня 1976: 81].
Создатель литературного произведения не только организует структуру художественного целого и вдыхает в него жизненную силу, но и помогает читателю адекватно понять смысл (в том числе и смысл молчания), расширяя читательское поле понимания всего происходящего в произведении. А.П. Чехов может изобразить общение персонажей, ничего не поясняя, представляя простую передачу реплик коммуникантов, но в этом случае будут не доступны глубинные идеи, мысли героев. Феномен молчания обычно требует трактовки (это правило действует даже тогда, когда нет декодировки молчания непосредственно в тексте; здесь важны контекст и пресуппозиция, которые и помогают читателю в толковании), в противном случае многое в художественном тексте может быть неадекватно понято.
Молчание раскрывается перед читателем или в авторском речевом плане (повествователь и рассказчик), или в персонажном.
Итак, можно выделить следующие способы подачи толкования молчания:
1) повествователь поясняет смысл молчания;
2) рассказчик истолковывает причины молчания;
3) персонаж поясняет смысл молчания;
4) толкование молчания отсутствует, тем самым автор предоставляет возможность читателю сделать собственные выводы по поводу отсутствия реакции на речь другого персонажа. Здесь особое значение имеет контекст.
Толкование молчания повествователем
Необходимо отметить, что повествователь не находится в положении участника описываемых событий. Его точка зрения может располагаться на различных уровнях по отношению к уровню персонажа. Иногда повествователь — это «вездесущая», «всеведущая» инстанция, не ограниченная пространственными, временными, идейными рамками, способная беспрепятственно проникать в мыслительный процесс героев, в их сознание. Иногда, наоборот, повествователь занимает позицию равного по отношению к действующим лицам произведения, чтобы создать соответствующий тон повествования, выдвинуть на первый план действия и речевую активность персонажей.
Если говорить о способах истолкования молчания в художественном произведении, то повествователь может обозначить причину неговорения одного из героев, чтобы правильно расставить акценты не только в конкретном диалоге, но и в произведении в целом:
Она опять легла. Послышался звон, быть может, тот же самый монастырский, припомнились ей опять притвор и темные фигуры, забродили в голове мысли о боге и неизбежной смерти, и она укрылась с головой, чтобы не слышать звона; она сообразила, что прежде чем наступят старость и смерть, будет еще тянуться длинная-длинная жизнь, и изо дня в день придется считаться с близостью нелюбимого человека, который вот пришел уже в спальню и ложится спать, и придется душить в себе безнадежную любовь к другому — молодому, обаятельному и, как казалось ей, необыкновенному. Она взглянула на мужа и хотела пожелать ему доброй ночи, но вместо этого вдруг заплакала. Ей было досадно на себя (С. VIII, 221—222).
В данном диалогическом фрагменте из рассказа «Володя большой и Володя маленький» повествователь указывает на факт молчания героини («хотела пожелать ему доброй ночи, но вместо этого вдруг заплакала»). Внутренняя интенция героини не нашла своего вербального выражения, она не была реализована. Причина молчания понятна — «ей было досадно на себя», но эта причина получает глубокое наполнение только благодаря внутренней речи персонажа. Данная внутренняя речь формирует у читателя правильное понимание не только смыслов молчания и нереализованного речевого намерения, но и всего произведения в целом. Так незаметно выражается главная идея произведения, маленькая трагедия: «длинная-длинная» жизнь с нелюбимым человеком и безнадежная любовь к другому. На уровне «персонаж-персонаж» по причине своей абсурдности и трагичности эта идея не может быть озвучена, но на уровне «персонаж-читатель» она понимается как подтекст, выражающий смысловые доминанты.
Часто повествователь помогает растолковать смысл молчания, описав основные причины, побудившие к его сохранению.
Варвара, беременная уже в пятый раз и опытная, глядела на свою барыню несколько свысока и говорила с нею наставительным тоном, а Ольга Михайловна невольно чувствовала ее авторитет; ей хотелось говорить о своем страхе, о ребенке, об ощущениях, но она боялась, чтобы это не показалось Варваре мелочным и наивным. И она молчала и ждала, когда сама Варвара скажет что-нибудь.
— Оля, домой идем! — крикнул из малинника Петр Дмитрич.
Ольге Михайловне нравилось молчать, ждать и глядеть на Варвару. Она согласилась бы простоять так, молча и без всякой надобности, до самой ночи. Но нужно было идти (С. VII, 182).
Пояснение причин молчания иногда носит самый общий характер.
— Как это вы, Дмитрий Петрович, изволили надумать сюда приехать? — спросил он вкрадчивым голосом, видимо, желая завязать разговор.
Дмитрий Петрович ничего не ответил. Сорок Мучеников глубоко вздохнул и проговорил тихо, не глядя на нас:
— Страдаю единственно через причину, за которую должен дать ответ всемогущему богу. Оно, конечно, человек я потерянный и неспособный, но верьте совести: без куска хлеба и хуже собаки... Простите, Дмитрий Петрович!
Силин не слушал и, подперев голову кулаками, о чем-то думал (С. VIII, 129—130).
В данном фрагменте из рассказа «Страх» обозначена лишь общая причина молчания одного из собеседников: Силин молчал, потому что не слушал и думал о чем-то. Конкретизация причин отсутствует, т. к. она не важна в данном диалоге. Чтобы охарактеризовать речевое общение персонажей, повествователю достаточно указать общее направление истолкования молчания.
Иногда, наоборот, пояснения повествователя содержат возможные варианты речевой реакции промолчавшего героя.
— Этот суп похож вкусом на лакрицу, — сказал он улыбаясь; он делал над собою усилия, чтобы казаться приветливым, но не удержался и сказал: — Никто у нас не смотрит за хозяйством... Если уж ты так больна или занята чтением, то, изволь, я займусь нашей кухней.
Раньше она ответила бы ему: «займись» или: «ты, я вижу, хочешь из меня кухарку сделать», но теперь только робко взглянула на него и покраснела (С. VII, 365).
Этот несложный по содержанию диалог выявляет многие возможности молчания. Изменения, которые произошли во взаимоотношениях героев, отражаются и на их привычной речевой практике. Уровню всеведающего повествователя доступны четко сформулированные потенциально возможные реакции героини, которые могли бы получить выражение в подобной ситуации, но их актуальность в данном диалоге утрачена. В свою очередь, неактуальность такого вербального поведения и порождает молчание собеседницы. Таким образом, читатель может находить в комментариях повествователя зерно понимания феномена молчания, он становится на ступень, которая с помощью пояснений автора характеризуется всеохватным пониманием всего процесса коммуникации (вплоть до понимания мыслей героев).
Иногда повествователь, объясняющий причины молчания персонажа, занимает по отношению к последнему равную позицию, т. е. повествователь как бы стоит на одной ступени с героем, описывает только то, что доступно взгляду, не проникая в глубины сознания.
В ожидании экипажей Абогин и доктор молчали. К первому уже вернулись и выражение сытости и тонкое изящество. Он шагал по гостиной, изящно встряхивал головой и, очевидно, что-то замышлял. Гнев его еще не остыл, но он старался показывать вид, что не замечает своего врага... Доктор же стоял, держался одной рукой о край стола и глядел на Абогина с тем глубоким, несколько циничным и некрасивым презрением, с каким умеют глядеть только горе и бездолье, когда видят перед собой сытость и изящество (С. VI, 43).
Такой способ подачи толкования молчания представлен в рассказе А.П. Чехова «Враги». Позиция повествователя характеризуется не всеохватным знанием причин молчания, их мыслей, а уровнем наблюдающего за общением человека. Это отражается и на характере истолкования молчания двух участников действия. Так, об Абогине говорится только то, что может быть зафиксировано визуально: «вернулось и выражение сытости и тонкое изящество», «очевидно, что-то замышлял», старался делать вид, «что не замечает своего врага». Молчание доктора подается с такого же ракурса: некрасивому презрительному взгляду доктора приписывается то, что в подобной ситуации мог бы чувствовать любой человек. Таким образом, позиция повествователя не всегда характеризуется всеохватным знанием, способностью проникать в мысли, чувства героев, знанием «точных» причин молчания.
Толкование молчания рассказчиком
Рассказчик, от имени которого излагаются события, принадлежит миру, в котором действуют персонажи. Часто его непосредственному взору представляется только то, что доступно визуальному, внешнему наблюдению. О внутренних переживаниях героев рассказчик обычно судит по косвенным данным, поэтому и смыслы молчания нередко даются с учетом внешнего вида собеседника. Иногда рассказчик, повествуя о прошедших событиях, переосмысливает их, что позволяет ему некоторые события прошлого трактовать с опорой на настоящий момент, тогда в изложении можно встретить и проникновение в сознание персонажей.
Повествование рассказчика строится от первого лица. Такой способ изложения событий (соответственно и истолкование молчания) можно встретить в таких произведениях А.П. Чехова, как «Драма на охоте», «Перекати поле», «Старый дом», «Огни», «Скучная история», «Жена», «Моя жизнь», «Дом с мезонином», «Рассказ неизвестного человека», «Ариадна» и др.
В произведении «Огни» рассказчик с уверенностью может говорить только по поводу своих мыслей, душевные движения собеседников ему недоступны.
— ...Мы с вами железную дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и — закипит машина! А?
Студент стоял неподвижно, засунув руки в карманы, и не отрывал глаз от огней. Он не слушал инженера, о чем-то думал и, по-видимому, переживал то настроение, когда не хочется ни говорить, ни слушать. После долгого молчания он обернулся ко мне и сказал тихо:
— Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? (С. VII, 106).
«Равная» по отношению к персонажам позиция рассказчика в данном произведении, в первую очередь, выражается в том, что реплики собеседников практически не имеют комментирующего текста рассказчика, он просто передает сказанные героем слова. Характеризуя молчание студента, рассказчик указывает лишь на то, что герой о чем-то думает, а также приписывает студенту фон Штенбергу настроение, которому может соответствовать это молчание.
Находясь на одной иерархической ступени с персонажами, некоторые рассказчики в произведениях А.П. Чехова поражают своей способностью очень точно формулировать то, что не было сказано в речи, но было прочитано во внешности промолчавшего. Так, взгляд имеет ни с чем не сравнимое значение. Именно он выражает то содержание неизреченных слов, которым по той или иной причине нет места в диалоге.
Урбенин стал беспокойно поглядывать по сторонам.
— Нервы... — бормотал он. — Или, может, развязалось что-нибудь из туалета... Кто их знает, этих женщин! Сейчас придет... Сию минуту.
Но когда прошло еще десять минут и она не появлялась, он посмотрел на меня такими несчастными, умоляющими глазами, что мне стало жаль его...
«Ничего, если я пойду поищу ее? — говорили его глаза. — Не поможете ли вы мне, голубчик, выйти из этого ужасного положения? Вы здесь самый умный, смелый и находчивый человек, помогите же мне!».
Я внял мольбе его несчастных глаз и решился помочь ему (С. III, 323).
В данном фрагменте текста из повести «Драма на охоте» представлено «общение», протекающее в молчании. Через взгляд, минуя словесное выражение, Урбенин и Зиновьев (он же рассказчик) поняли друг друга. Пользуясь словами Л.С. Выготского, об этой особенности прозы А.П. Чехова можно сказать, что разговор «является лишь дополнением к бросаемым друг на друга взглядам» [Выготский 1956: 361]. Опыт диалогического общения и тонкое психологическое чутье рассказчика помогают ему адекватно понять взгляд Урбенина. Взгляду Урбенина приписывается смысл, который мог бы быть выражен в данной ситуации вербально, т. е. прозвучать в качестве реплики.
Рассказчик знает о причинах молчания одного из коммуникантов, потому что подобная ситуация уже происходила в предыдущих диалогах:
— ...А первая моя жена померла в молодых летах.
— Отчего?
— От глупости. Плачет, бывало, все плачет и плачет без толку да так и зачахла. Какие-то все травки пила, чтобы покрасиветь, да, должно, повредила внутренность. А вторая моя жена, куриловская — что в ней? Деревенская баба, мужичка, и больше ничего. Когда ее за меня сватали, мне поманилось: думаю, молодая, белая из себя, чисто живут. Мать у ней словно бы хлыстовка и кофей пьет, а главное, значит, чисто живут. Стало быть, женился, а на другой день сели обедать, приказал я теще ложку подать, а она подает ложку и, гляжу, пальцем ее вытерла. Вот тебе на, думаю, хороша у вас чистота. Пожил с ними год и ушел. Мне, может, на городской бы жениться, — продолжал он, помолчав. — Говорят, жена мужу помощница. Для чего мне помощница, я и сам себе помогу, а ты лучше со мной поговори, да не так, чтобы все те-те-те-те, а обстоятельно, чувствительно. Без хорошего разговора — что за жизнь!
Степан вдруг замолчал, и тотчас же послышалось его скучное, монотонное «у-лю-лю-лю». Это значило, что он увидел меня (С. IX, 255).
Рассказчик без труда поясняет причины молчания героя, потому что в прошлом они уже сталкивались с подобными диалогическими ситуациями. В молчании Степана звучит избирательность, игнорирование рассказчика как партнера по коммуникации, особенно эта избирательность контрастно проявляется на фоне его обстоятельного разговора с Машей.
Итак, причины молчания могут быть истолкованы и представлены рассказчиком. Рассказчик принадлежит миру художественной действительности, поэтому нередко ему недоступны глубины сознания собеседников, их внутренние переживания. О причинах молчания он нередко судит по косвенным признакам, проявляющимся во внешности собеседников (выражение лица, взгляд и др.).
Толкование молчания персонажем
Истолкование молчания собеседника дается в реплике героя, выраженной в форме прямой речи или представленной во внутренней речи, т. е. один персонаж трактует молчание другого. В прозе А.П. Чехова истолкование молчания в речи героев встречается в следующих произведениях: «Размазня», «В рождественскую ночь», «Упразднили!», «Тоска», «Нищий», «Верочка», «Бабье царство», «Муж» и др.
Часто диалоги, где молчание трактуется в речи героев, строятся так: а) реплики диалога, затем б) слова повествователя, которые просто указывают на молчание как действие и, наконец, в) реплика героя, в которой дается объяснение (или предположение) причин молчания. Однако в рассказе «Тоска» отсутствует обозначение факта молчания, вместо этого дается описание обстановки. В диалогическом фрагменте нет «слов молчания», но читатель узнает о молчании Ионы, поскольку военный дважды повторяет реплику «На Выборгскую!». Предположительная причина молчания обозначена в речи военного в форме вопроса «Да ты спишь, что ли?», но это предположение не является верным.
— Извозчик, на Выборгскую! — слышит Иона. — Извозчик!
Иона вздрагивает и сквозь ресницы, облепленные снегом, видит военного в шинели с капюшоном.
— На Выборгскую! — повторяет военный. Да ты спишь, что ли? На Выборгскую!
В знак согласия Иона дергает вожжи, отчего со спины лошади и с его плеч сыплются пласты снега (С. IV, 326).
В истолковании молчания герою часто помогают различные звуки, сопровождающие выражение эмоций. В рассказе «В рождественскую ночь» таким помощником становится вопль героини:
— Как ты измокла, как дрожишь! — прошептал он, прижимая ее к груди...
И по его опьяневшему от счастья и вина лицу разлилась мягкая, детски добрая улыбка... Его ждали на этом холоде, в эту ночную пору! Это ли не любовь? И он засмеялся от счастья...
Пронзительный, душу раздирающий вопль ответил на этот тихий, счастливый смех. Ни рев моря, ни ветер, ничто не было в состоянии заглушить его. С лицом, искаженным отчаянием, молодая женщина не была в силах удержать этот вопль, и он вырвался наружу. В нем слышалось все: и замужество поневоле, и непреоборимая антипатия к мужу, и тоска одиночества, и наконец рухнувшая надежда на свободное вдовство. Вся ее жизнь с ее горем, слезами и болью вылилась в этом вопле, не заглушенном даже трещавшими льдинами. Муж понял этот вопль, да и нельзя было не понять его...
— Тебе горько, что меня не занесло снегом или не раздавило льдом! — пробормотал он (С. II, 290).
Толкование молчания одним из героев может происходить и на невербальном уровне. Адресант не высказывает своих предложений относительно молчания другого персонажа, но мысленно пытается найти причины такого поведения. На уровне «персонаж-персонаж» поиск причин молчания не обозначается, однако на уровне «читатель-персонаж» внутренняя речь является средством, поясняющим смыслы молчания.
Отсутствие толкования молчания
Наконец, молчание может не иметь непосредственного толкования смыслов. Художник слова сознательно не поясняет смыслы молчания в произведении, чтобы читатель самостоятельно (по контексту или предыдущим ситуациям речевого взаимодействия между персонажами) определил их причины. «Плодотворно только то, что оставляет свободное поле воображению. Чем более мы глядим, тем более мысль наша должна иметь возможность добавить к увиденному, а чем сильнее работает мысль, тем больше должно возбуждаться наше воображение» [Лессинг 1982: 118].
— ...Прошу вас, Иван Михайлович, если вы действительно любите меня и уважаете, то прекратите вы ваши преследования! Вы ходите за мной, как тень, вечно смотрите на меня нехорошими глазами, объясняетесь в любви, пишете странные письма и... и я не знаю, когда все это кончится! Ну, к чему все это поведет, господи боже мой?
Ильин молчал. Софья Петровна прошла несколько шагов и продолжала:
— И эта резкая перемена произошла в вас в какие-нибудь две-три недели, после пятилетнего знакомства (С. V, 247).
Толкование молчания отсутствует: дано нераспространенное предложение («Ильин молчал»), указывающее на молчание как действие, но не раскрывающее его смыслов, которые для читателя должны быть понятны из контекста, или ситуации, или основаны на самостоятельном движении сознания читателя. Так, читателю, знающему предыдущую ситуацию общения, отраженную в предшествующем контексте, будет легко адекватно интерпретировать смысл молчания персонажа, следовательно, достаточно указать лишь на факт молчания, не поясняя его внутреннего содержания.
Подобные диалогические фрагменты встречаются в таких рассказах А.П. Чехова, как «На чужбине», «Мечты», «В аптеке», «Враги», «Зиночка», «На мельнице», «Рано!» и др.
Толкование молчания может быть представлено в тексте повествователя или рассказчика, в речи персонажа или отсутствовать вообще, что активизирует читательское внимание, которое направлено на обобщение смыслового содержания предшествующих данному моменту диалогов, монологов, а также мыслей и чувств героев.
Литература
1. Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Избранные психологические исследования. М., 1956. С. 39—386.
2. Лессинг Г.Э. Лаокоон, или о границах живописи и поэзии // Хрестоматия по теории литературы. М., 1982. С. 115—121.
3. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М., 1976.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |