Улыбка и смех, как отмечают ученые, являются самыми выразительными мимическими реакциями человека. Они сопровождают человека на протяжении практически всей его жизни.
А.Г. Козинцев относит смех как наследие доречевой системы коммуникации к досимволическим коммуникативным средствам, которые называет «родовой памятью», связывающей поведение человека с поведением его предков [Козинцев 2007: 197]. Принято считать, что улыбка и смех — это выражение положительных чувств и эмоций. Большинство исследователей отмечает, что улыбка содержит в своем значении компонент «я чувствую сейчас что-то хорошее» [Крейдлин 2002: 78; Крейдлин, Чувилина 2001: 365]. Смех же, как отмечают А.В. Дмитриев и А.А. Сычев, «единственное позитивное чувство, воспроизводящее внешнее выражение чувств негативных — ярости, гнева, устрашения» [Дмитриев, Сычев 2005: 6]. Это обстоятельство порождает закономерный вопрос: что лежит в основе смеха — агрессия или удовольствие? Однозначного ответа не существует, поскольку в реальной жизни этот феномен может выражать широкий спектр эмоций, не только положительных.
Мимические выражения по большей части представляют собой комбинацию чувств, и при их восприятии учитывается выражение лица в целом. В русском языке существует достаточно много конструкций, позволяющих ставить на первый план то или иное чувство, следовательно, при анализе улыбок и смеха следует учитывать наличие языковых операторов, видообразующих и модифицирующих улыбку, например, прилагательные при именах и наречия при глаголах. Г.Е. Крейдлин отмечает, что «именно различные типы смысловых наращений, модификаций и других смысловых когнитивных операций над инвариантом создают разнообразие смысловых типов русских улыбок, часто даже размывая границы между улыбками и другими видами жестов» [Крейдлин 2002: 78; Урысон 2000: 418]. Цель данной статьи — структурный и семантический анализ конструкций, к которым прибегает А.П. Чехов для описания смеха.
Материал для анализа представляет собой корпус фрагментов из рассказов А.П. Чехова и включает 202 контекста, содержащих словоформу смех; 466 контекстов со словоформой смеяться, 8 контекстов, содержащих словоформу хохот, 149 контекстов со словоформой хохотать.
Следует отметить, что большая часть словоупотреблений маркирована различными языковыми распространителями, что помогает читателю распознать тот или иной тип мимической реакции.
Характеристики смеха в прозе А.П. Чехова помогают акцентировать внимание читателя на различных аспектах. Смех может быть беспричинным, генеральским, глуповатым, громким, жизнерадостным, злорадным, знакомым, искренним, истерическим, кашляющим, коротким, льстивым, неискренним, неудержимым, нечаянным, отрывистым, печальным, презрительным, сдержанным, старческим, судорожным, счастливым, тихим, тонким, угодливым, удушливым.
Смеются персонажи А.П. Чехова громко, много, некстати, сквозь слезы, от радости, одними только глазами, от счастья, без причины, шумно, от скуки, от малейшего пустяка, долго, радостно, тонким голосом, принужденно, от удовольствия, от умиления, от жалости, тяжело, резко, со стиснутыми зубами.
Здесь, так же, как и при описании улыбок, даются различные характеристики смеха. Достаточно значимым становится тембр голоса — А.П. Чехов особо выделяет смех баритоновый, басистый, бархатный, визгливый, скрипучий, теноровый.
Нередко герои смеются над собой, над своими слабостями:
Доктор [Сергей Борисыч] вздохнул, пожал плечами и сделал обеими руками неопределенный жест. Было очевидно, что он обиделся. Это был чрезвычайно обидчивый, мнительный доктор, которому всегда казалось, что ему не верят, что его не признают и недостаточно уважают, что публика эксплуатирует его, а товарищи относятся к нему с недоброжелательством. Он все смеялся над собой, говорил, что такие дураки, как он, созданы только для того, чтобы публика ездила на них верхом (С. IX, 9).
Эти новые мысли пугали Никитина, он отказывался от них, называл их глупыми и верил, что все это от нервов, что сам же он будет смеяться над собой... И в самом деле, под утро он уже смеялся над своею нервностью и называл себя бабой, но для него уже было ясно, что покой потерян, вероятно, навсегда и что в двухэтажном нештукатуренном доме счастье для него уже невозможно. Он догадывался, что иллюзия иссякла и уже начиналась новая, нервная, сознательная жизнь, которая не в ладу с покоем и личным счастьем (С. VIII, 331).
И в первом и во втором примере смех над собой вызван неуверенностью в себе, душевными метаниями.
Смехом можно заразиться, залиться:
— А вы все полнеете!
— Это я не полнею, а распух, — ответил он [Иван Иваныч Брагин]. — Меня пчелы покусали.
С фамильярностью человека, который сам смеется над своею толщиною, он взял меня обеими руками за талию и положил мне на грудь свою мягкую большую голову с волосами, зачесанными на лоб по-хохлацки, и залился тонким, старческим смехом.
— А вы все молодеете! — выговорил он сквозь смех. — Не знаю, какой это вы краской голову и бороду красите, мне бы дали (С. VII, 462).
Смех здесь становится самостоятельной силой, которую человек не в состоянии контролировать. В подобных ситуациях смех может переходить в хохот, который характеризуется еще большей потерей самоконтроля. Так смеются Должикова в повести «Моя жизнь» и отец Христофор в повести «Степь»:
Я рассказывал ей [Марии Викторовне] о том, как я был у губернатора, а она смотрела на меня с недоумением, точно не верила, и вдруг захохотала весело, громко, задорно, как умеют хохотать только добродушные, смешливые люди. — Если бы это рассказать в Петербурге! — проговорила она, едва не падая от смеха и склоняясь к своему столу. — Если бы это рассказать в Петербурге! (С. IX, 235).
— Бог с ним, с этим сжатым воздухом! — повторил о. Христофор, хохоча.
Мойсей Мойсеич взял двумя нотами выше и закатился таким судорожным смехом, что едва устоял на ногах.
— О, боже мой... — стонал он среди смеха. — Дайте вздохнуть... (С. VII, 36).
Хохот в прозе А.П. Чехова может характеризоваться как истерический, громкий, странный. Хохотать можно до слез, без причины, весело, громко, задорно, басом, тонким, писклявым голосом, в кулак(и), искренно, закрыв лицо руками, неистово, от малейшего пустяка, принужденно, дико, страшно, от восторга, с удовольствием, отрывисто.
В подавляющем большинстве примеров хохот в прозе А.П. Чехова описывается простыми аналитическим конструкциями, но в ряде случаев автор прибегает к пространным описаниям, в целом не характерным для идиостиля А.П. Чехова:
А Катя слушает и смеется. Хохот у нее какой-то странный: вдыхания быстро и ритмически правильно чередуются с выдыханиями — похоже на то, как будто она играет на гармонике — и на лице при этом смеются одни только ноздри (С. VII, 289).
В данном случае автор описывает манеру смеяться, и хохот здесь становится синонимом смеха, причем дается это описание через восприятие другого персонажа — Михаила Федоровича.
Особо в произведениях А.П. Чехова выделяется принужденный хохот и хохот без причины. По И. Хейзинге, «способность смеяться всегда, когда человеку действительно смешно, — показатель полной внутренней и внешней свободы личности» [Дмитриев, Сычев 2005: 228]. Принужденный смех — показатель внутренней несвободы, зависимости личности: Всякий раз он [Михаил Аверьяныч] входил к Андрею Ефимычу с напускною развязностью, принужденно хохотал и начинал уверять его, что он сегодня прекрасно выглядит и что дела, слава богу, идут на поправку, и из этого можно было заключить, что положение своего друга он считал безнадежным. Он не выплатил еще своего варшавского долга и был удручен тяжелым стыдом, был напряжен и потому старался хохотать громче и рассказывать смешнее. Его анекдоты и рассказы казались теперь бесконечными и были мучительны и для Андрея Ефимыча, и для него самого (С. VIII, 115).
Такое поведение обусловлено несколькими факторами: во-первых, нежеланием Михаила Аверьяныча показать, насколько плохи, по его мнению, дела Рагина; во-вторых, его социальным статусом, он разорившийся помещик, вынужденный работать почтмейстером, чтобы иметь возможность выплатить долги. Стеснение и напряжение, которое испытывает данный персонаж, находят выход в принужденном хохоте и громком смехе.
Совершенно иное явление — беспричинный хохот. Он становится показателем жизнерадостности, выражением легкого отношения к жизни: От водки у него [Васильева] потеплело в груди. Он с умилением глядел на своих приятелей [Майера и Рыбникова], любовался ими и завидовал. Как у этих здоровых, сильных, веселых людей все уравновешено, как в их умах и душах все законченно и гладко! Они и поют, и страстно любят театр, и рисуют, и много говорят, и пьют, и голова у них не болит на другой день после этого; они и поэтичны, и распутны, и нежны, и дерзки; они умеют и работать, и возмущаться, и хохотать без причины, и говорить глупости; они горячи, честны, самоотверженны и как люди ничем не хуже его, Васильева, который сторожит каждый свой шаг и каждое свое слово, мнителен, осторожен и малейший пустяк готов возводить на степень вопроса. И ему захотелось хоть один вечер пожить так, как живут приятели, развернуться, освободить себя от собственного контроля. Понадобится водку пить? Он будет пить, хотя бы завтра у него лопнула голова от боли (С. VII, 200—201).
В данном примере хохот, смех без причины — это еще один немаловажный момент, противопоставляющий Васильева его приятелям, беззаботным молодым людям, умеющим получать удовольствие от жизни.
Хохот еще в большей мере, чем смех, характеризуется потерей самоконтроля. Он выступает как бы внешней силой, которая овладевает человеком, подчиняет его себе.
Или он [Коваленко] хохотал, хохотал до слез, то басом, то тонким писклявым голосом, и спрашивал меня, разводя руками: — Шо он у меня сидишь? Шо ему надо? Сидишь и смотришь (С. X, 49).
От восторга он [Лысевич] хохотал то басом, то очень тонким голоском, всплескивал руками или хватал себя за голову с таким выражением, как будто она собиралась у него лопнуть (С. VII, 286).
Во втором примере такое экспрессивное поведение персонажа обусловлено желанием произвести впечатление на окружающих, игрой на публику.
При изображении хохота А.П. Чехов преимущественно использует описательные конструкции, мастерски показывая все нюансы данной мимической реакции.
Смех в прозе А.П. Чехова, как и в жизни, непростой феномен с тысячей лиц, каждое из которых неповторимо. «Сотрясая наше тело, смех освобождает нас не только от слов, но и от мыслей и чувств, приводя нас в блаженное временное безмыслие и бесчувствие, лишая способности к действию. Это «перетряхивание души» — краткий и целительный отдых от того бремени, которое человек взвалил на свои плечи в процессе антропогенеза и культурогенеза» [Козинцев 2007: 232]. При помощи слова автор мастерски воспроизводит каждый из типов мимических реакций, прибегая к аналитическим или описательным конструкциям в зависимости от художественной задачи. Благодаря многообразию языковых конструкций каждая конкретная реакция находит свое воплощение в языке.
Литература
1. Дмитриев А.В., Сычев А.А. Смех: социофилософский анализ. М., 2005.
2. Козинцев А.Г. Человек и смех. СПб., 2007.
3. Крейдлин Г.Е. Невербальная семиотика. Язык тела и естественный язык. М., 2002.
4. Крейдлин Г.Е., Чувилина Е.А. Улыбка как жест и как слово // Вопросы языкознания. 2001. № 4. С. 66—93.
5. Урысон Е.В. Улыбка, усмешка, ухмылка // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Вып. 2. М., 2000.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |