Убеждение представляет собой речевое воздействие на адресата, имеющее целью изменить его отношение к действительности, способствующее добровольному принятию новых взглядов и идей в систему мировоззрения, ведущее к изменению мотивационной основы поведения.
В статье предпринимается попытка выявить речевые стимулы и тактики убеждения в автокоммуникации персонажей прозы А.П. Чехова и определить их этическую и эстетическую значимость в связи с реализацией общего замысла художественного произведения.
Под термином «речевая тактика» в нашем исследовании имеется в виду целенаправленное речевое действие в рамках реализуемой коммуникативной стратегии. Речевое действие в свою очередь определяется как совокупность речевых приемов и последовательность речевых актов на определенном этапе коммуникации.
Внутренняя речь в лингвистике определяется как «непроизносимая, незвучащая, немая речь, обращенная к ее субъекту (самому себе)» [Ахманова 1969: 386]. Исследователи языка художественной литературы единодушны во мнении о невозможности адекватного воспроизведения естественной внутренней речи. И.В. Артюшков считает, что «натуралистическое воспроизведение естественной внутренней речи, даже если бы оно было возможно, противоречит законам художественно-эстетического воспроизведения действительности, которое предполагает отбор фактов и их типизацию» [Артюшков 1997: 71—72].
Н.В. Изотова отмечает: «В прозаических произведениях А.П. Чехова внутренняя речь (незвучащая, не произнесенная персонажем вслух) организована в большинстве случаев как внешняя речь и представлена читателю в виде внутреннего монолога, внутреннего диалога или как часть внешнего диалога. Только в некоторых случаях можно говорить о том, что внутренняя речь персонажей в прозе А.П. Чехова, может быть, как-то «напоминает» естественную внутреннюю речь, является ее прообразом» [Изотова 2006: 208].
Специфика изображения внутренней речи в художественном произведении определяется, прежде всего, ее целью. Общую цель самоубеждения можно определить как преодоление когнитивного диссонанса. «Когнитивный диссонанс (англ. cognitive dissonance) — переживание дискомфорта, возникающее из-за действий, идущих вразрез с собственными убеждениями. Внутренняя проблема, внутриличностный конфликт может разрешиться, если изменить убеждения или интерпретацию ситуации» [Большой псих. словарь 2004].
Герои чеховских произведений, размышляя о жизни, решают нравственные и экзистенциальные проблемы. Совесть — моральная категория, которая часто не дает покоя чеховским персонажам. Угрызения совести стимулируют внутреннее убеждение инженера Ананьева («Огни»). Внутренняя речь героя передается косвенно в другой временной данности как воспоминание. В изображении такого убеждения нет четкой модели речевого жанра, только глагол уверял указывает на то, что это не просто рассуждение.
Меня мучила совесть. Чтобы заглушить это невыносимое чувство, я уверял себя, что все вздор и суета, что я и Кисочка умрем и сгнием, что ее горе ничто в сравнении со смертью, и так далее и так далее... Что, в конце концов, свободной воли нет и что я, стало быть, не виноват, но все эти доводы только раздражали меня и как-то особенно быстро стушевывались среди других мыслей...
Промаялся я таким образом ночь, день, потом еще ночь, и, убедившись, как мало помогает мне мое мышление, я прозрел и понял наконец, что я за птица. Я понял, что мысли мои не стоят гроша медного и что до встречи с Кисочкой я еще не начинал мыслить и даже понятия не имел о том, что значит серьезная мысль; теперь, настрадавшись, я понял, что у меня не было ни убеждений, ни определенного нравственного кодекса, ни сердца, ни рассудка... «Огни» (С. VII, 134—135). Глагол не виноват определяет цель данного убеждения как самооправдание, за которым в процессе размышлений следует самоосуждение. Деепричастие убедившись подводит итог размышлениям героя, в которых совесть одерживает верх над порочным тезисом о бессмысленности человеческого существования и вседозволенности в преддверии смерти.
Еще один внутренний диалог с совестью на определенном этапе развития сюжета не приводит ни к какому результату. Герой повести «Дуэль» Лаевский ищет себе оправдание, рассуждая о природе любви.
Он лег на диван и опять вспомнил, что муж Надежды Федоровны, быть может, умер по его вине.
«Обвинять человека в том, что он полюбил или разлюбил, это глупо, — убеждал он себя, лежа и задирая ноги, чтобы надеть сапоги. — Любовь и ненависть не в нашей власти. Что же касается мужа, то я, быть может, косвенным образом был одною из причин его смерти, но опять-таки виноват ли я в том, что полюбил его жену, а жена — меня?» «Дуэль» (С. VII, 366).
Свой личный опыт он обобщает в тезисе: «Обвинять человека в том, что он полюбил или разлюбил, это глупо». Мысли персонажа здесь оформлены в виде прямой речи. Модель убеждения хорошо узнаваема: тезис, аргументы, риторический вопрос, перформативный глагол убеждал в оформлении речи.
Рудименты совести, выродившейся в «чувство скорби, похожее на зависть» мешают быть равнодушным доктору Рагину («Палата № 6»). О прошлом вспоминать ему противно, настоящее предстает в сознании в виде кошмарных образов страданий больных, воровства, дрязг, шарлатанства. Ему кажется, что все это от утомления. Побудительная тактика в виде риторического вопроса меняет направление его мысли от размышления к самооправданию. Именно эта часть его мыслительного процесса передается автором в прямой речи. Для А.П. Чехова важно раскрыть нравственную сущность персонажа, отрицающего свою вину.
«Но что же? — спрашивает себя Андрей Ефимович, открывая глаза. — Что же из этого? Пантисептика, и Кох, и Пастер, а сущность дела нисколько не изменилась. Болезненность и смертность все те же...
Я служу вредному делу и получаю жалованье от людей, которых я обманываю; я нечестен. Но ведь сам по себе я ничто. Я только частица социального зла: все уездные чиновники вредны и даром получают жалованье... Значит, в своей нечестности виноват не я, а время... Родись я двумястами лет позже, я был бы другим». «Палата № 6» (С. VIII, 92—93).
Ложные обобщения, уверенность в тезисе «виноват не я, а время», подкрепленном вероятностным доводом, действуют на сознание доктора убедительно.
Главный герой рассказа «Задача» Саша Усков учел фальшивый вексель. Его пугает слово преступление как оценка этого поступка. Внутренняя речь персонажа вначале содержит обоснованный протест, который обращен к людям, объявившим его преступником. Это можно расценить как мысленную подготовку речи в свою защиту. Побудительная тактика этой речи выражена упреком («Вы лжете!»). Далее он дает определение слову «преступник», не позиционируя себя как нарушителя закона и человека безнравственного, признавая, однако, за собой один недостаток («Правда, он много должен»), обобщает («редкий человек не должен») и обличает, используя «довод к личности» («Полковник и Иван Маркович — оба в долгах»). Следующий тактический прием — риторический вопрос («В чем же я еще грешен?») меняет направление мысли и провоцирует автокоммуникацию, тоже имеющую целью самооправдание. Аргументация подтверждает тезис: виноват не он, а обстоятельства. Резюмирующая часть убеждения представлена прямой речью:
Нет, это не значит, что я преступен... — думает Саша. — И не такой у меня характер, чтобы решиться на преступление. Я мягок, чувствителен... когда бывают деньги, помогаю бедным... «Задача» (С. VI, 356).
Такой ход мыслей успокаивает героя, но многоточие в прямой речи оставляет вопрос открытым, и уже не логика, а обстоятельства убеждают его в обратном. Окончательный результат убеждения представлен в конце рассказа:
Саша рисует себе предстоящую попойку, и в его голове меж бутылок, женщин и приятелей мелькает мыслишка: «Теперь вижу, что я преступен. Да, я преступен». «Задача» (С. VI, 359).
Таким образом, тактика самооправдания включает психологическую аргументацию, представленную определением слова преступник, обобщением, оценкой, «доводом к личности».
Персонажу рассказа «Учитель словесности» не удается найти компромисс с совестью. В его размышлениях прослеживаются конфронтационные тактики самооправдания и самоосуждения. За самоосуждением следует тактика опровержения предыдущей информации. Все три тактики включают в себя аргументацию.
Тактика самооправдания реализуется с использованием риторических восклицаний («Какой вздор!», «Что за чепуха!»), призывающих не придавать значения мыслям, взволновавшим героя, с последующей аргументацией. Как побуждение к внутреннему убеждению она оформлена прямой речью с перформативным глаголом успокаивал себя. Тактики самоосуждения и опровержения реализованы в косвенной речи и оформлены соответственно глагольным сочетанием с уверенностью говорил и перформативом отказывался. Самоосуждение эксплицируется с использованием негаций, представленных частицами и приставками.
«Какой вздор! — успокаивал он себя. — Ты — педагог, работаешь на благороднейшем поприще... Какого же тебе еще нужно другого мира? Что за чепуха!»
Но тотчас же он с уверенностью говорил себе, что он вовсе не педагог, а чиновник, такой же бездарный и безличный, как чех, преподаватель греческого языка; никогда у него не было призвания к учительской деятельности, с педагогией он знаком не был и ею никогда не интересовался, обращаться с детьми не умеет; значение того, что он преподавал, было ему неизвестно, и, быть может, даже он учил тому, что не нужно... Эти новые мысли пугали Никитина, он отказывался от них, называл их глупыми и верил, что все это от нервов, что сам же он будет смеяться над собой... «Учитель словесности» (С. VIII, 331—332).
Результатом данных размышлений становится осознание Никитиным того, что «покой потерян, вероятно, навсегда», что начинается новый период в жизни. Состояние свое персонаж определяет как нервность, акцентируя на этом свое внимание («все это от нервов», «нервная жизнь»). Справиться с этим состоянием он пытается, используя тактику, которую можно обозначить как самоактуализацию за счет чувства юмора (другими словами — «посмеяться над собой, над своими проблемами»). Эту тактику персонаж планирует заранее («сам же он будет смеяться над собой») и активирует ее невербально («смеялся над своею нервностью») и номинативно («называл себя бабой»), но и это не помогает преодолеть когнитивный диссонанс.
Автокоммуникацию убеждения могут стимулировать тревога и страх. Эти эмоциональные состояния естественны для здорового человека и являются мобилизующей реакцией психики на реальную угрозу, а также могут быть проявлением психических заболеваний.
Определение страха в современной психологии близко к чеховскому описанию этого явления: «Страх (фобия) — эмоция, возникающая на конкретную реальную или воображаемую опасность. Существуют как врожденные, так и приобретенные (культурные) причины и стимулы для страха. К врожденным механизмам страха относят одиночество, незнакомость, высоту, неожиданное приближение, неожиданное изменение стимула, боль. К социокультурным факторам страха относят присутствие чего-либо угрожающего или отсутствие того, что обеспечивает безопасность, а также контекст события, опыт и возраст индивида и др. Страх переживается человеком как предчувствие, неуверенность, полная незащищенность. Человек ощущает угрозу своему существованию, своему телу и своему психическому «Я»» [Сидоров 2010: 236].
Герой рассказа «Страхи» трижды испытал это эмоциональное состояние. Концептуальные составляющие страха в его описании — странное, непонятное, одиночество, ужас.
Убеждение представлено в виде реплик, оформленных авторскими комментариями «говорил я себе», «стыдил я себя», «убеждал себя».
— Глупо! — говорил я себе. — Это явление страшно только потому, что непонятно... Все непонятное таинственно и потому страшно.
Я убеждал себя и в то же время не переставал стегать лошадь. «Страхи» (С. V, 188).
— Черт знает что! — стыдил я себя. — Это малодушие, глупо!.. Но малодушие сильнее здравого смысла. «Страхи» (С. V, 190).
Данные примеры убеждения, стимулированного страхом, демонстрируют один из важных механизмов психологической защиты личности — рационализацию, которая выражается в стремлении дать логическое объяснение непонятному явлению с целью вытеснения страха. Но поскольку чувство страха — естественная составляющая инстинкта самосохранения, с ним невозможно справиться, используя только логику вероятности, необходимо устранить причину фобии или получить объяснение непонятного в виде веских доказательств. Таким образом, данные убеждения не являются результативными.
Страх как следствие бреда преследования является проявлением патологического состояния Ивана Дмитриевича Громова («Палата № 6»), который пытается логикой убеждения побороть свою болезнь.
Факты и здравая логика убеждали его, что все эти страхи — вздор и психопатия, что в аресте и в тюрьме, если взглянуть на дело пошире, в сущности, нет ничего страшного, — была бы совесть спокойна; но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее и мучительнее становилась душевная тревога. Это было похоже на то, как один пустынник хотел вырубить себе местечко в девственном лесу; чем усерднее он работал топором, тем гуще и сильнее разрастался лес. Иван Дмитрич, в конце концов, видя, что это бесполезно, совсем бросил рассуждать и весь отдался отчаянию и страху. «Палата № 6» (С. VIII, 79).
Внутреннее убеждение объективировано в повествовании и представляет собой авторское видение развития психического заболевания. Аналогия одинокой здравой мысли и пустынника, девственного леса и бреда дает представление о тщетности усилий рассудка побороть болезнь.
Страх, переходящий в отчаяние, овладевает доктором Рагиным, когда его запирают в палате для душевнобольных.
«Вот она действительность!» — подумал Андрей Ефимыч, и ему стало страшно.
Были страшны и луна, и тюрьма, и гвозди на заборе, и далекий пламень в костопальном заводе. Сзади послышался вздох. Андрей Ефимыч оглянулся и увидел человека с блестящими звездами и с орденами на груди, который улыбался и лукаво подмигивал глазом. И это показалось страшным.
Андрей Ефимыч уверял себя, что в луне и в тюрьме нет ничего особенного, что и психически здоровые люди носят ордена и что все со временем сгниет и обратится в глину, но отчаяние вдруг овладело им, он ухватился обеими руками за решетку и изо всей силы потряс ее. Крепкая решетка не поддалась. «Палата № 6» (С. VIII, 121—122).
Тезис убеждения — причину страха — автор представляет в прямой речи. В подтверждение тезису дается описание визуальных образов, которые в совокупности вызывают чувство незащищенности, нереальности происходящего. Тактика рационализации и результат убеждения также представлены в авторском описании. Косвенная речь, оформленная перформативным глаголом с местоимением уверял себя, содержит аргументацию и результат убеждения.
Сразу несколько эмоций стимулируют внутреннее убеждение коллежского асессора Мигуева (рассказ «Беззаконие»): «От страха, злобы и стыда он оцепенел...» (С. VI, 248). На крыльце дачи Мигуев обнаружил младенца и решил, что это его ребенок, оставленный бывшей горничной. Первое желание персонажа — избавиться от ребенка. Убеждение начинается с тезиса: «А ведь как это, в сущности, подло!» (С. VI, 250) — и представляет собой самоосуждение, которое состоит из следующих речевых действий: негативная оценка собственного поведения, описание возможной судьбы младенца и аргументов в пользу признания отцовства. Аргументом и контраргументом в данной ситуации являются также два ментальных пресуппозиционных сценария, отражающих когнитивную проблему: «Ему представлялось, как он сидит у себя в зале и читает газету, а возле него трется мальчишка с горбатым носом и играет кистями его халата; в то же время в воображение лезли подмигивающие сослуживцы и его превосходительство, фыркающее, хлопающее по животу... В душе же, рядом с царапающей совестью, сидело что-то нежное, теплое, грустное...» (С. VI, 250—251). Использование автором описания невербализованного процесса мышления создает впечатление достоверности автокоммуникации. Решение дается персонажу ценой внутренней борьбы. О твердости обретенного в процессе этой борьбы убеждения свидетельствует его поведенческая реакция и вербализованный итог размышлений:
Он сделал шаг назад, но тотчас же решительно крякнул и сказал:
— Э, была не была! Плевать я на все хотел! Возьму его, и пускай люди говорят, что хотят!
Мигуев взял младенца и быстро зашагал назад. «Беззаконие» (С. VI, 251).
Оппонентом героя во внутренней коммуникации становится одушевленный персонаж — совесть («в груди царапала совесть», «рядом с царапающей совестью сидело что-то нежное, теплое, грустное»).
Тактика самоосуждения реализуется с использованием оценочной лексики: подло, подлее и придумать нельзя, беспутничал, подлецы. Вольное употребление паремии: «Любим кататься на саночках, а возить саночки приходится невинным деточкам» — звучит упреком в безответственности.
На основании проанализированных текстов, представляющих убеждение как феномен внутренней речи чеховских персонажей, можно сделать ряд выводов.
1. При точной передаче мыслей персонажа в прямой речи и в реплике сохраняется модель речевого жанра «убеждение», содержащего побудительную тактику или тезис и аргументацию.
2. Убеждение, переданное автором в косвенной речи, узнаваемо благодаря сопровождающим его глаголам: убеждал (и его производным: убедившись, убеждение), уверял и решил (указывающим на результат), глагольным сочетаниям: успокаивал себя, с уверенностью говорил и представлению аргументации в сложноподчиненных изъяснительных конструкциях с союзом что с несколькими придаточными.
3. Убеждение в автокоммуникации стимулируется угрызениями совести и чувством страха и преследует соответствующие цели: самооправдание, самоосуждение, опровержение, рациональное вытеснение страха.
4. Угрызения совести провоцируют тактики самооправдания, самоосуждения, самоактуализации и опровержения, которые реализуются с использованием лексем с семами вина, преступный, обман, честь (по его вине, виноват, не виноват, виноват ли, обвинять, невинный, преступник, преступен, нечестен, обманываю, обманывает), а также различных лексем с негативной коннотацией (беспутничал, подло, подлецы, бездарный, безличный, глупый) и использованием негаций.
5. Преодоление страха предполагает использование так называемой тактики рационализации, то есть объяснения непонятного явления, включающего в себя апелляцию к разуму как побудительный элемент данной тактики. Побуждение к самоубеждению выражается в негативной оценке ментального состояния коммуниканта («Глупо!», «Черт знает что!»). Тактика рационализации характеризуется с помощью перформативов (убеждал себя, уверял себя, стыдил себя, факты и здравая логика убеждали).
Процесс убеждения в автокоммуникации у А.П. Чехова представлен предельно достоверно в сложной совокупности вербального и предметно-образного мышления.
Литература
1. Артюшков И.В. Аспекты исследования внутренней речи // Филологические науки. 1997. № 4.
2. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1969.
3 Большой психологический словарь. Сост. Мещеряков Б., Зинченко В. Олма-Пресс. 2004. URL: http://vocabulary.ru/dictionary/30/word/kognitivyi-disonans
4. Изотова Н.В. Диалогическая коммуникация в языке художественной прозы А.П. Чехова. Ростов-н/Д., 2006.
5. Сидоров П.И., Парняков А.В. Клиническая психология: учебник. 3-е изд., испр. и доп. М., 2010.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |