А. Кузичева. Владимир Михайлович, десять лет Липецкий театр приезжает веснами в подмосковное Мелихово, показывает свою новую чеховскую работу, встречается с друзьями. Это исследователи творчества Чехова, сотрудники музеев, носящих имя Чехова, актеры, режиссеры. Почему много лет назад Вы впервые приехали в чеховское Мелихово?
В. Пахомов. Произошло это, как часто бывает в жизни, случайно. Театр тогда работал над «Чайкой». Репетиции были прерваны гастролями. В дни школьных каникул судьба занесла нас в Подольск. Но играли мы и в соседнем Серпухове. Ехали на «выездной» спектакль. Вдруг указатель дорожный: «Мелихово». То самое, где была написана «Чайка». Это-то я знал, но что оно вблизи Серпухова, не представлял. На следующий день собрались группой актеров и приехали. Как раз на исходе зимы 1982 г.
А.К. Вас встречал Юрий Константинович Авдеев, кому мы обязаны восстановлением мелиховского дома, счастливой судьбой этого музея, или кто-то из его сотрудников?
В.П. В том и дело, что сам Юрий Константинович. Боже мой, как это важно, кто первый расскажет о святом месте! Равнодушный ли человек, который ровным и правильным, заученным голосом прочтет лекцию о Чехове в Ялте, Толстом в Ясной Поляне, Тургеневе в Спасском-Лутовинове. Или человек подобный Авдееву. Ему сказали, что приехала труппа молодых актеров и режиссер, который с ними ставит «Чайку», что все они влюблены в Чехова.
А.К. И Авдеев, тогда почти совсем слепой, каким-то внутренним зрением, даже в толпе, различавший симпатичных ему людей, открыл вам дверь в прихожую, потом ввел в кабинет с итальянским окном, наверное, привычно остановился, не позволяя себе дотронуться, у письменного стола и заговорил. А речь его была колоритная, выразительная, не наслушаешься.
В.П. Да, да. И в доме было тепло, из окна лился свет, и казалось, хотите верьте, хотите нет, что тепло идет от подлинных фотографий, от подлинных вещей Чехова. Я действительно верю, что энергия творчества Чехова осталась в его вещах, рукописях, в живой природе, если она сохранилась с тех, чеховских, пор. Это не мистика, не наваждение.
А.К. Вы предполагаете, что деревья чеховского сада хранят память о Чехове, а вещи излучают тепло его рук? Таких вещей и таких деревьев в Мелихове, к сожалению, не много. Чудом сохранился флигель, выстроенный семьей Чеховых, сам дом рухнул в конце 20-х годов, от нерадения и небрежения. Из части бревен построили колхозную столовую, во флигеле были разбиты стекла. Потом проложили здесь дорогу. Могли сломать флигель, школу, разрушить дивную деревянную церковь... Сколько равнодушных, невежественных людей «позаботилось», чтобы и следа не осталось от дома, где жил Чехов, от сада, посаженного его руками.
В.П. Но сколько людей позаботилось, чтобы восстановить флигель, построить дом, посадить снова сад, разыскать сохранившиеся подлинные вещи из чеховского дома. Муляж муляжом, а подлинное подлинным. Мы, спустя годы после первого приезда в Мелихово, снимали «Чайку» для телевидения. Кабинетом Треплева был кабинет Чехова. Операторы все пытались приспособить аппаратуру, а я сопротивлялся. И что-то говорил, мол, здесь, за этим, может быть, столом написаны «Студент», «Черный монах». Молодой человек посмотрел на меня как на сумасшедшего: «Это ценность? Сукно-то протертое? Хотите пари, что в нашем бутафорском цехе сделают лучше?»
А.К. И голос, записанный на магнитофонную пленку, может быть, артистичнее расскажет о музее, как это теперь принято кое-где. Но так, как Юрий Константинович, уже не расскажет никто. Представляю, что бы он сказал, если бы услышал или прочел в газете что-нибудь высокопарно-пошлое о своем сходстве с Чеховым, о том, что он из чеховских интеллигентов и т. п. Он был самим собою и Мелихово не приукрашивал. Мечтал не о модной гостинице около музея, а о восстановленной конюшне, хозяйственных постройках, обихоженных прудах. Мне до сих пор в Мелихове кажется, что вот-вот он выйдет из дома, а впереди выкатятся собаки, преданнейшие его друзья...
В.П. Мне приходилось слышать, что Липецкий театр приезжает сюда для якобы рекламного шоу, тем самым подавая как-то особо свои скромные спектакли, привлекая будто бы к себе внимание. Наше паломничество иного свойства. Здесь жил Чехов, и этим все сказано.
А.К. Был ли он счастлив в этом доме?
В.П. Я бывал в Таганроге, Ялте, московском Доме-музее. И мне кажется, что только в Мелихове он был счастлив. До провала «Чайки» в 1896 г. Это первый собственный дом. Это не курортная Ялта, а средняя полоса России. Болезнь еще не так очевидна. Она пока «поигрывает» с ним. Здесь он объединил большую литературу и большую медицину. Лечил, строил, увлекался. Русский человек, честно, порядочно строящий свою жизнь, — это ли не счастье? Здесь он писал о творчестве, о своем ремесле, о своем труде. Я имею в виду «Чайку».
А.К. Кто Вам ближе — Треплев или Тригорин?
В.П. Тригорин. Я понял это, когда ставил «Чайку». Я не считаю его рутинером. Не стоит так доверяться словам Треплева. У них свои сложные отношения. Может быть, Константин и талантливее Тригорина. Но он не смог реализовать себя, намерения остались намерениями. Лев Толстой не принял «Чайку», но то, как Тригорин объясняет процесс творчества, привело его в восторг.
Люди подобные Тригорину «делают» литературу. Они своими усилиями помогают гению. Они необходимы везде. В литературе, театре, живописи. Как в жизни, так и в искусстве не может быть пропусков. Должен быть ежедневный каторжный труд. Тогда один раз в 100—200 лет появляется гений, а во все остальное время для всех остальных — труд, труд, труд.
А.К. И почти каждодневное отчаяние. Оттого, что нет роли, потому, что она не получается, из-за того, что зал сегодня был шумный и трудный, а годы идут быстро...
В.П. Вот-вот. Часто спрашивают, будет ли Нина Заречная хорошей актрисой? Что понимать под этим. Спектакль — состояние души в данную минуту. Нина много страдала, а талант, данный от рождения, воспитывается страданием. Она перенесла смерть ребенка, бедность, измену Тригорина. Душа ее очнулась ото сна.
А.К. За эти десять лет Липецкий театр привез в Мелихово несколько чеховских спектаклей и по пьесам и по прозе Чехова. «Чайка», «Дядя Ваня», «Пишу на тему о любви...», «Свадьба», «Вишневый сад», «Пять пудов любви», «Если бы знать, если бы знать!», «Бенефис сегодня и вчера», «Боже мой! Для чего ты меня оставил?», «О женщины, женщины!» Иногда режиссеры возвращаются к какому-то произведению и ставят его заново. Как Вы теперь поставили бы «Чайку» и поставили ли бы?
В.П. Конечно. Я бы играл с одним и тем же составом, в одной и той же сценографии спектакль в два вечера. Почему в два? Потому что в него вошли бы две пьесы. «Чайка» и «Гамлет». Чеховская пьеса — произведение шекспировского масштаба.
А.К. Мелихову вряд ли подходит сравнение с пусть маленьким, но королевством... Мелиховские обитатели — обыкновенные люди, похожие на персонажей «Чайки», они, на первый взгляд, не ведают «гамлетовских вопросов».
В.П. Вот именно на первый взгляд. Здесь, в Мелихове, Чехов решал для себя главный «гамлетовский вопрос»: быть или не быть ему драматургом? Не исключено и так: быть или не быть ему современным Шекспиром? Недаром в «Чайке» столько шекспировских цитат, ситуаций из «Гамлета».
А.К. После провала «Лешего» в 1889 г., после многолетних заверений, что он не будет писать для театра, Чехов решился написать пьесу «вопреки всем правилам». И ее провал в 1896 г. на сцене Александринского театра, в определенном смысле действительно оказался вопросом жизни и смерти Чехова.
В.П. Главным вопросом в судьбе Чехова. Услышать ли то, что подсказывает и диктует ему чутье художника или прислушаться к критикам, которые твердили в эти годы, что ему надо писать только прозу, что его жанр — маленький рассказ или повесть. И лучше бы юмористические. А он в мелиховские зимы пишет «Чайку».
Сегодня я бы играл пьесу Треплева о мировой душе не для Аркадиной, а для Тригорина. Поставил бы «Чайку» в накале шекспировских страстей, в манере шекспировской пьесы.
Шекспир и Чехов — два гениальных драматурга, два вечных драматурга, потому что они открыли человека, его суть. Разница между Аркадиной и Гертрудой, Тригориным и Клавдием, Треплевым и Гамлетом во времени, месте обитания, в платье, но суть та же самая. В этих пьесах поразительные сюжетные параллели. Герой обречен на гибель.
А.К. Как и художник, если он идет против «правил»?
В.П. Безусловно. И вот в чем особенность Мелихова, помогающая осознать глубокое родство двух этих произведений. Казалось бы: скромная природа, ни океана, ни замков, ни страшных ветров и мрачных камней. Но то, что Чехов видел здесь, что он слышал, когда по медицинским и земским делам ездил по окрестным деревням и селам, по всем этим мелким фабричкам и заводикам, изгадившим речки, луга в округе Мелихова — все это было страшно. И он решал вопрос не о том, о чем писать, а как рассказать об этом.
А.К. Поэтому Вы думаете, прежде чем написать «Мужики», «В овраге», он писал «Чайку», в которой все говорят об искусстве, о том, как надо писать? Как ставить пьесы, играть в них, что нравится читателям и зрителям?
В.П. Все говорят. Без исключений. Даже Шамраев и Медведенко. Но есть одно обстоятельство, которое выделяет «Чайку» из всей драматургии Чехова. Для меня оно тоже открылось только в Мелихове. В тот самый день, когда Авдеев впервые повел нас по дому, и позже, когда я один приходил сюда. Понимаете, в Ялте, где были написаны «Три сестры» и «Вишневый сад», не было Павла Егоровича Чехова. Не было его комнаты, откуда вечерами раздавались звуки скрипки, православных песнопений, молитв. Я говорю не на модную ныне тему «Чехов и религия», на которой спекулируют часто прыткие поклонники Чехова, вчера еще молчавшие на этот счет. Я о другом. О музыке, которую слышал этот дом, эти деревья в мелиховском саду. Она вошла в подсознание Чехова и сказалась в его творчестве: в размере его пьес, в слогосложении, в словосочетаниях, в мелодике речи, в музыкальных ремарках.
Я однажды здорово промахнулся с ними, с ремарками. Когда впервые ставил «Чайку».
Аркадина и Треплев обмениваются репликами из «Гамлета». А после этого Чехов объясняет внимательному режиссеру: «За эстрадой играют в рожок». Я не был тогда столь внимателен, как ожидал Чехов. И думал, какая разница, играет рожок или не играет? Теперь, кажется, я понимаю разницу.
Помните, в спектакле Любимова «Гамлет» перед каждой картиной звучит рожок. Этот звук чрезвычайно важен в «Гамлете», и Чехов предупреждает им о приближении сцены «ловушки». У Чехова музыкальные ремарки важнее ремарок о том, кто куда уходит и откуда входит. Он задает ими тональность. И очень точен в этом. Недаром в «Вишневом саде» не один раз обращено внимание на состав еврейского оркестра. Когда оркестр зазвучал в нашем спектакле именно в том составе, как хотел того Чехов, стало ясно, что же такое печаль и свет чеховской пьесы.
Сейчас я ставлю «Три сестры». И конечно, музыка, мелодия, ритм последних монологов трех сестер подсказаны автором. Но мало кто обращает на это внимание.
Обыкновенно играют скобелевский марш, а это так не вяжется с репликой Ольги: «Музыка играет так весело, бодро, и хочется жить! О, боже мой!»
А.К. С этим финалом почти сто лет происходит странная история. Почему-то все постановщики думают, что играет полковой, или точнее, бригадный оркестр. Духовой. Между тем Чехов всегда был безупречно точен. За много лет до «Трех сестер» в рассказе «Поцелуй» он упомянул о музыке, сопровождающей движение артиллерийской бригады. Это песельники и трубачи. Никакого духового оркестра и «Прощания славянки». Откуда пошла традиция и почему? Может быть, и играет духовой оркестр, но не бригадный, а городской, который провожает военных. Вершинин рассказывает: «Город давал нам что-то вроде завтрака, пили шампанское, городской голова говорил речь...» Но тогда эта музыка не должна смолкать, имитируя удаление бригады, а должна звучать «весело, бодро...»
В.П. Она так и звучит. И действительно, играет городской оркестр. Но вот что он играет? Вовсе не грустный марш, как это было в мхатовском спектакле и остается поныне в финале чеховской пьесы. Помог мне по-новому это понять Доналд Рейфилд, который в 1990 г., выступая на чеховской конференции в Москве, выдвинул убедительную версию: играют знаменитую «Тара... ра... бумбию...», мотив из популярной тогда оперетты английского композитора Сиднея Джонса1. Чехов упоминал ее прямо и косвенно в рассказах «Володя большой и Володя маленький» и «Дама с собачкой».
А.К. Мы без должного внимания прочли и современника Чехова, Александра Блока. Он уловил это несоответствие мхатовского финала чеховской пьесе. И в записных книжках написал: «В «Трех сестрах» — военная музыка, которой нет в артиллерии»2. Ее и нет у Чехова, что ощущал Блок, так любивший эту пьесу. Для него финал «Трех сестер» звучал с чеховской интонацией печали и любви. В 1909 г., снова посмотрев спектакль Московского Художественного театра, Блок был, по его признанию, потрясен: «Я не досидел Метерлинка, и Гамсуна, к «Ревизору» продирался все-таки сквозь полувековую толщу, а Чехова принял всего, как он есть, в пантеон своей души, и разделил его слезы, печаль и унижение <...> Несчастны мы все, что наша родная земля приготовила нам такую почву — для злобы и ссоры друг с другом. Все живем за китайскими стенами, полупрезирая друг друга, а единственный общий враг наш — российская государственность, церковность, кабаки, казна и чиновники — не показывают своего лица, а натравливают нас друг на друга»3. Через несколько недель, в Италии, Блок снова думает о Чехове: «Среди итальянских галерей и музеев вспоминается Чехов в Художественном театре — и не уступает Беллини; это — тоже предвестие великого искусства. Несчастную мою нищую Россию с ее смехотворным правительством <...>, с ребяческой интеллигенцией я бы презирал глубоко, если бы не был русским. Теперь же я знаю, что все перечисленное, и даже все видимое простым глазом, — не есть Россия <...> все-таки останется все та же Россия «в мечтах»4».
В.П. Очень верно сказано: «...в пантеон своей души...». Но происходит это, как произошло с нашим театром, со мною, не сразу. «Чайка» была поставлена первой не случайно. Мне было 38 лет. Подобно писателю Тригорину, я хотел понять свое место в театральном деле. Не случаен был и второй чеховский спектакль. «Дядя Ваня» возникал, осознавался под сильнейшим впечатлением от Мелихова. Вместе с нашими друзьями, художниками Ольгой Твардовской и Владимиром Макушенко, мы хотели передать мелиховское настроение Чехова в этой пьесе и в нашем спектакле. Отсюда мелиховский дом на сцене.
А.К. Но в нем не двадцать шесть комнат, к тому же громадных, о которых в пьесе говорит Серебряков: «Разбредутся все, и никого никогда не найдешь».
В.П. Не двадцать шесть, они крохотные, меньше, чем в современных домах. В келье отца Чехова с трудом поместились кровать, комод, стол и иконостас. В спальне самого Чехова места ничуть не больше. Но не размеры важны, а образ жизни. Герои «Дяди Вани» — Войницкий, Соня, Астров — живут так, как жили мелиховские обитатели, в тех же заботах об урожае, о дровах, о счетах из магазина за семена, за продукты. Серебряков читает Батюшкова, а у Сони голова болит из-за сена, профессор легко готов расстаться с этой землей и уехать в Финляндию, а Астров переживает, что мужики пасут скот в лесах, что «русские леса трещат под топором...
А.К. «...гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи...»
В.П. «...Человек одарен разумом и творческой силой, чтобы приумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее...»
В те минувшие годы мы прирастали к Мелихову и в «Дяде Ване», надеялись понять, каково Чехову было здесь, потому что все в этой пьесе — мелиховское.
Потом я начал работу над «Тремя сестрами», самой любимой моей чеховской пьесой. Но случилось так, что я заболел. Сильно. И тогда решил, что срочно надо ставить последнюю, итоговую пьесу Чехова, где есть возврат в детство, где Чехов подводит черту под своей жизнью. Тогда же я решил, что поставлю итоговые и тоже мои любимые пьесы «Живой труп» и «Без вины виноватые». Я боюсь, что не успею поставить всех пьес Чехова. И приезжаю сюда, чтобы продлить свои дни, чтобы поставить «Три сестры».
Есть на свете, как мне кажется, три занятия, дающих счастье. Это наука, религия, искусство. Все остальное — труд. Любимый, интересный, радостный, но труд. А я говорю о счастье. Зачем сестры рвутся в Москву? Вечный вопрос. Мне кажется затем, что есть смысл женской судьбы. Любить, родить детей. Они хотят не «романчика», как Наташа, а любви. И если удастся поставить спектакль о такой любви, зрители откликнутся в любом городе.
Люди истосковались по порядочности, честности, по чистоте помыслов. И если чувствуют, что в актерском голосе не пафос, не наигрыш, а искренность, они замирают. Тут этика сливается с эстетикой, как и должно быть в искусстве. Прав Станиславский, который всегда говорил об этом, трижды прав гениальный Пушкин, что злодейство и гений две вещи несовместные.
А.К. Благодаря многочисленным легендам о Чехове, возникшим за сто лет, сложилось два расхожих представления о нем. Одни представляют его нежным, деликатным, добрейшим человеком. Другие, наоборот, почему-то с укоризной говорят, что он был человеком закрытым, не очень искренним, недоверчивым, жестким. Оставим в стороне крайности. Каково Ваше представление о Чехове?
В.П. Мне он кажется большим ребенком. Или вечным ребенком. Всю жизнь, до последней минуты он играл в игру. Не прикидывался, не лицедействовал, а именно играл. Игра в театр определила всю жизнь Чехова с детских лет, с тех самых, наверно, лет, когда таганрогский театр удивил, поразил, покорил мальчика с внимательным сосредоточенным взглядом. Его холодность, то, что кто-то называет жестокостью, мнимая. Он продолжал всю свою жизнь играть, выстраивать свою жизнь как он выстраивал гениальным чутьем пьесы и прозу. Поэтому его поступки — продажа сочинений Марксу за бесценок, строительство дачи в Ялте, дачи холодной и одинокой, мелиховские мечты о счастье, женитьба на актрисе — все это для меня поступки вечного ребенка, свободного от дурных помыслов, готового верить и постоянно верящего.
А это так трудно. Так трудно! Из Мелихова каждый год мы возвращаемся в наш Липецк. Нелегкий город, разрушенный так же варварски, как о том говорит чеховский Астров. Но надо жить. Надо жить. Надо репетировать. Даже на следующее утро после премьеры... Репетировать и только иногда, на секунду, представлять, что, может быть, дарована будет судьбой еще одна весна. В мае. В Мелихово.
«Мелиховская весна-93». Финальная сцена спектакля по ранним рассказам А.П. Чехова. Постановка н. а. России В. Пахомова. Фото А. Козина
Афиша спектакля «Свадьба с генералом» для «Мелиховской весны-88». Фото А. Козина
Примечания
1. Статья Д. Рейфилда «Та-ра-ра-бумбия» и «Три сестры»» опубликована в третьем выпуске «Чеховианы». М., 1993.
2. Блок А. Записные книжки. М., 1965. С. 286.
3. Блок А. Собрание сочинений: В 8 т. М., Л., 1963. Т. 8. С. 281.
4. Там же. С. 283.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |