Творчество Чехова предшествует катастрофическому опыту XX в. Но художественный мир писателя уже знает ситуации, когда — в рамках повседневной, будничной жизни — испытывается на прочность сама идея человечности, ставится под вопрос ее существование. В результате этого конфликт отдельного человека с действительностью приобретает подлинно трагическую остроту, глобальность. Проследить это можно, в частности, на примере «Палаты № 6», через судьбу главного героя повести Андрея Ефимыча Рагина.
В судьбе Рагина акцент перенесен на объективное, на состояние общества, мира. Другой центральный персонаж повести, Иван Дмитрич Громов, объяснен, мотивирован своим прошлым. В кратком пересказе мы узнаем историю семьи Громовых, прослеживаем «целый ряд несчастий», которые «вдруг» на нее посыпались и предопределили дальнейшую судьбу этого героя. Болезнь Громова имеет и чисто медицинские предпосылки: «Он никогда, даже в молодые студенческие годы, не производил впечатления здорового. Всегда он был бледен, худ, подвержен простуде, мало ел, дурно спал» (С., 8, 76).
А что можно сказать о прошлом Рагина? «Говорят, что в ранней молодости он был очень набожен и готовил себя к духовной карьере, и что, кончив в 1863 году курс в гимназии, он намеревался поступить в духовную академию, но будто бы его отец, доктор медицины и хирург, едко посмеялся над ним... Насколько это верно — не знаю...» (С., 8, 82). Обращает внимание неоднократно подчеркнутая повествователем недостоверность этой предыстории («говорят», «как будто», «насколько это верно — не знаю»), обнаруживающая ее сознательно условный, необязательный характер.
То, что в палату № 6 попадает Громов, во многом объясняется обстоятельствами, которые сложились так, а не иначе, индивидуальными особенностями героя. Случай Громова, при всей его обусловленности состоянием мира, все-таки достаточно исключительный.
Причина того, что в палате № 6 оказывается запертым Рагин, как будет видно из дальнейшего, — в самой палате № 6, в абсолютной незащищенности от нее любого человека.
В отличие от Ивана Дмитрича Рагин на страницах повести претерпевает эволюцию. Он — «герой динамический», что, как нам кажется, недостаточно учитывается в многочисленных интерпретациях повести. Одни и те же слова, жесты, интонации Рагина воспринимаются по-разному — в зависимости от изменяющегося контекста его жизни.
«— Как жаль, — говорит он медленно и тихо, покачивая головой и не глядя в глаза собеседнику (он никогда не смотрит в глаза), — как глубоко жаль, уважаемый Михаил Аверьяныч, что в нашем городе совершенно нет людей, которые бы умели и любили вести умную и интересную беседу. Это громадное для нас лишение. Даже интеллигенция не возвышается над пошлостью...» (С., 8, 88).
«Андрей Ефимыч медленно и тихо, ни на кого не глядя, стал говорить о том, как жаль, как глубоко жаль, что горожане тратят свою жизненную энергию, свое сердце и ум на карты и сплетни, а не умеют и не хотят проводить время в интересной беседе и в чтении, не хотят пользоваться наслаждениями, какие дает ум» (С., 8, 107).
В первом случае слова Рагина звучат почти пародийно, разоблачают скорее самого Андрея Ефимыча. Он говорит о пользе бесед, но при этом не смотрит в глаза собеседнику, отделяет себя от города, но в то же время по своему образу жизни, социальному положению является его неотъемлемой частью. Во втором случае почти те же слова приобретают иную окраску. Рагин уже действительно противостоит городу, объявившему его сумасшедшим. О наслаждениях, «какие дает ум», рассуждает человек, вызванный для освидетельствования умственных способностей. «Комиссия» не только не способна понять его — она истолковывает услышанное как подтверждение вынесенного герою диагноза-приговора. Высказывая свои убеждения, Андрей Ефимыч — пусть неосознанно для себя — делает новый шаг в сторону палаты № 6.
Сопоставим еще одну пару сходных между собой высказываний. Первое из них обращено к Ивану Дмитричу: «Когда общество ограждает себя от преступников, психических больных и вообще неудобных людей, то оно непобедимо. Вам остается одно: успокоиться на мысли, что ваше пребывание здесь необходимо» (С., 8, 96).
Уязвимость приведенного суждения прежде всего в нравственной успокоенности, в отсутствии сострадания, чувства собственной причастности к тем, от кого ограждает себя общество.
«Когда вам скажут, что у вас что-нибудь вроде плохих почек и увеличенного сердца, и вы станете лечиться, или скажут, что вы сумасшедший или преступник, то есть, одним словом, когда люди вдруг обратят на вас внимание, то знайте, что вы попали в заколдованный круг, из которого уже не выйдете. Будете стараться выйти и еще более заблудитесь. Сдавайтесь, потому что никакие человеческие усилия уже не спасут вас» (С., 8, 118—119).
Теперь уже свою личную судьбу Рагин осознает как судьбу всякого другого человека независимо от его социального положения, от времени, в котором он живет («Редкий человек под конец жизни не испытывает того же, что я теперь»). За словами героя, казалось бы, та же картина мира, что и раньше, где «нет ни нравственности, ни логики, а одна только пустая случайность». Неудобным оказывается любой, на кого обратят внимание. Но теперь сам Рагин «неудобный», и понимает это. На месте отстраненности, категоричности в его речи появляется личная интонация, нотка сомнения («Так мне кажется»), придающие изображаемой картине мира особую убедительность выстраданность Это говорит человек, которого уже «пробрала» действительность, но который еще не имеет понятия о боли.
Досадная ловушка, заколдованный круг — на уровне действительной жизни — эти пока еще достаточно абстрактные понятия, всего только метафоры, неизбежно материализуются, оборачиваясь замкнутым пространством реальной палаты № 6.
Важно ответить: кого уводят в палату? Ведут как будто на консилиум. Но консилиум — мнимый. Ведут уже не доктора, а человека, который не занимает больше ничье место, а, следовательно, и никого не обманывает, никому не мешает, живет в трехоконном домике мещанки Беловой, берет к себе из жалости плачущих детей хозяйки, чистит с Дарьюшкой картофель или выбирает сор из гречневой крупы, приклеивает билетики к корешкам старых книг, ходит по субботам и воскресеньям в церковь, слушает там пение, думает об отце, и матери, об университете, о религиях. Перестав быть доктором, Андрей Ефимыч перестает быть и «частицей необходимого социального зла». Он как бы высвобождает, обнажает свою человечность.
Важно, что и те, кто помещает Рагина в палату № 6, делают это не из каких-либо меркантильных соображений. Хоботов уже получил место Рагина, занял его дом, бывший доктор абсолютно ничем не угрожает его благополучию.
Вообще, зло, насилие у Чехова в своей первооснове, как правило, бескорыстны, поразительно естественны, искренне простодушны. «Выздоровеете, бог даст», — скажет «положительный» Никита Андрею Ефимычу, указывая на пустую кровать, Михаил Аверьяныч принесет своему другу четвертку чаю и фунт мармеладу, Хоботов — склянку с бромистым калием. Персонажи этого ряда напрочь лишены сомнений в собственной правоте, как будто вынесены за рамки нравственного суда. Они — функции безличного миропорядка, и в качестве функций — вневременны, вездесущи. Поэтому, может быть, и некоторый символический смысл имеет видение Рагина: «Если вообразить, что через миллион лет мимо земного шара пролетит в пространстве какой-нибудь дух, то он увидит только глину и голые утесы. Все — и культура, и нравственный закон — пропадет и даже лопухом не порастет» (С., 8, 116). Но и тогда — в воображении Рагина — из-за голого утеса показываются Хоботов в высоких сапогах, напряженно хохочущий Михаил Аверьяныч. Пошлость этих героев — непобедимая. Ничтожные, предельно элементарные, они в то же время как будто играют некую важную роль, всякий раз с роковой неизбежностью вырастают на пути пытающейся реализовать себя человечности.
Итак, палата № 6. Здесь окончательно изживают себя иллюзии героя: иллюзия, что между домом мещанки Беловой и палатой № 6 нет никакой разницы, иллюзия, что происшедшее с ним — недоразумение (это слово Рагин повторяет четыре раза). Но, как следствие этого, только здесь по-настоящему открываются глаза Андрея Ефимыча.
Рагина-философа, как прежде Рагина-доктора, вытесняет в палате № 6 просто человек перед лицом бесчеловечной действительности, заставляющей его раздеться догола, надеть «чье-то» белье и туфли, халат с запахом копченой рыбы, человек, которому «стыдно», «жутко», «страшно». Он испытывает «отчаяние», «ужас», предельную степень унижения. И, вместе с тем, сломленный, побежденный, не остается только «пассивным объектом претерпеваемой им судьбы».
Ключевым мотивом, позволяющим понять эволюцию героя, является мотив вины. Уже в исходной точке повествования Рагин, в отличие от фельдшера Сергея Сергеича, Михаила Аверьяныча, Хоботова, не сводится к ролевому, знаковому существованию, таит в себе «избыток человечности». У героя есть еще и ночное, скрытое от глаз существование, когда «скорбь и чувство, похожее на зависть, мешают ему быть равнодушным». Правда, сразу же следует оговорка: «Это, должно быть, от утомления». Но тем же «избытком человечности» — «чувством, похожим и на жалость, и на брезгливость», — мотивируется нештатный приход Рагина в палату № 6, во время которого состоялось роковое для героя сближение с Иваном Дмитричем. Поэтому не удивительно, что мотив вины сразу же возникает при характеристике Рагина и затем постоянно повторяется. Вначале это вина-бессилие, вина-соучастие, вина, как характеризует ее И.А. Гурвич, «столь же тяжкая, сколь и невольная»1.
Рагин понимает, что вверенная ему больница — «учреждение безнравственное и в высшей степени вредное для здоровья жителей». Но для того, чтобы что-то изменить, у него не хватает «характера и веры в свое право». Чувствуя «очевидную бесполезность» своего дела, он пытается найти для себя оправдание: «...Виноват не я, а время».
Невольная вина — неотъемлемый спутник многих чеховских героев. Концентрированным ее выражением, как нам кажется, может служить знаменитая песня травы из повести «Степь»: «...В своей песне она, полумертвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренно убеждала кого-то, что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить, что она еще молода и была бы красивой, если бы не зной и не засуха; вины не было, но она все-таки просила у кого-то прощения и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя...» (С., 7, 24).
Невольная вина, как правило, замыкается на субъекте вины. Кроме бессилия, в ней звучит боль, жалоба на «сложение жизни в целом», которое невозможно принять и нельзя изменить.
«Образ невольно виноватого, — отмечает И.А. Гурвич, — психологический комплекс невольной вины — главный вклад Чехова в художественную разработку проблемы человека и обстоятельств, личности и среды... В литературе его времени поневоле виновный средний интеллигент был открытием такого же масштаба, как трагически виновный король Лир в литературе эпохи Шекспира»2.
Однако, на наш взгляд, кульминация повести «Палата № 6» позволяет обнаружить и определенное сходство таких непохожих друг на друга персонажей мировой литературы, как Андрей Ефимыч Рагин и король Лир.
«Вы, бедные, нагие несчастливцы,
Где б эту бурю ни встречали вы,
Как вы перенесете ночь такую,
С пустым желудком, в рубище дырявом,
Без крова над бездомной головой?
Кто приютит вас, бедные? Как мало
Об этом думал я!..»3
«От боли он укусил подушку и стиснул зубы, и вдруг в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая мысль, что такую же точно боль должны были испытывать годами, изо дня в день эти люди, казавшиеся теперь при лунном свете черными тенями. Как могло случиться, что в продолжение больше чем двадцати лет он не знал и не хотел знать этого?» (С., 8, 125).
Лир в дикой степи и Рагин в палате № 6 — персонажи, бесповоротно утратившие свое, пусть по-разному, но привилегированное положение, впервые — на собственном опыте — мучительно открывающие для себя подлинное состояние мира. Как и британский король, Рагин прозревает то, что прежде ускользало от взгляда, «доходит через личную судьбу до универсальной судьбы личности»4. Характерно, что именно на пределе страдания мысль обоих героев уже не только о себе, но — через себя — об «этих людях».
Но действительно ли Рагин «не знал» этого? Вернемся к седьмой главе: «Он знает, что в то время, когда его мысли носятся вместе с охлажденною землей вокруг солнца, рядом с докторской квартирой, в большом корпусе томятся люди в болезнях и физической нечистоте... Он знает, что в палате № 6, за решетками Никита колотит больных...» (С., 8, 91).
Здесь нет противоречия, как и попытки «оправдать себя».
«Знает» доктор, который видит и понимает истинное положение вещей.
«Не знал» просто человек, как большинство нормальных людей, даже не подозревавший, что сам когда-нибудь может оказаться запертым в палате № 6. Здесь, независимо от степени личной виновности, он прежде всего — жертва.
Но совесть, о которой говорится дальше, означает, что Рагин не исчерпывается ролью жертвы. В отличие от невольной вины, совесть — это вина-преодоление, мысль, способная высветить хаос.
Совесть — качественно новая категория в художественной системе повести. В рассуждениях Громова это слово встречается дважды, но фигурирует здесь в традиционном контексте («угрызения совести», «была бы совесть спокойна»). Совесть Рагина сопровождается парадоксальным определением — «такая же несговорчивая и грубая, как Никита».
Никита — первое лицо, возникающее на страницах повести, воплощение агрессивной сущности господствующего миропорядка, его сторожевой пес. Доктора приходят и уходят — Никита остается. Но и совесть в трагической кульминации заявляет о себе не просто как свидетельство незыблемости нравственного закона, но как реальная сила, способная противостоять непобедимой пошлости, кулакам Никиты, а значит, изменяющая картину окружающей жизни.
Так же и неожиданные, казалось бы, олени, пробегающие мимо героя за мгновение до его смерти и разрывающие замкнутое пространство палаты, появляются не случайно, не вдруг.
«...Совесть, такая же несговорчивая и грубая, как Никита...».
«Стадо оленей, необыкновенно красивых и грациозных...
Думается, что целостная картина чеховского мира, его философия позволяют рассматривать эти понятия-образы как взаимообусловленные, усиливающие, окликающие друг друга, подобно тому, как вненравственное существование Хоботова необходимо дополняется близостью «некрасивой» женщины.
Действительность в «Палате № 6» предстает в своем предельно бесчеловечном варианте, когда уже не конкретная вина, а обычная человечность становится преступлением. Но в таком случае она, человечность, перестает быть только личной ценностью, становится доблестью, предопределяет исключительность героя, его выделенность из общего ряда. Осознающая себя человечность невольно и неизбежно вступает в непримиримое противоречие с господствующим миропорядком и заявляет о себе ценой собственной гибели.
Финал повести — крик-немота, движение-неподвижность («...Хотел крикнуть изо всех сил и бежать скорее, ...но из груди не вышло ни одного звука, и ноги не повиновались»). Андрей Ефимыч «забылся навеки». Сергей Сергеич закрыл ему глаза. Замыкают повесть Михаил Аверьяныч и Дарьюшка.
Палата № 6 не оставляет человеку ничего, лишает его минимальной возможности выбора, воплощает абсолютную несвободу. Совесть Рагина — осуществившийся выбор человека, зона его свободного поступка.
Примечания
1. Гурвич И.А. Проза Чехова (Человек и действительность). М., 1970. С. 95. О невольной вине героев Чехова см.: Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишневом саде» А.П. Чехова; К вопросу о принципах построения пьес А.П. Чехова; Пьеса Чехова «Иванов» в ранних редакциях // Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 339—380, 404—435, 436—456.
2. Гурвич И.А. Проза Чехова (Человек и действительность). С. 99.
3. Шекспир В. Король Лир / Пер. А.В. Дружинин. М., [Б.Г.] С. 58. «Король Лир» в переводе А.В. Дружинина находился в личной библиотеке А.П. Чехова. См.: Балухатый С.Д. Библиотека Чехова // Чехов и его среда. Л., 1930. С. 313.
4. Пинский Л.Е. Шекспир. Основные начала драматургии. М., 1971. С. 348.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |