Одним из сильнейших приемов создания комизма и привлечения читательского внимания в творчестве А.П. Чехова является парадокс.
Как правило, с парадоксом связаны две речевые фигуры: каламбур и оксюморон. Обе речевые фигуры обладают определенными свойствами парадокса. Например, любой каламбур и некоторые оксюмороны являются таковыми только в чьем-либо субъективном прочтении. Хотя писатель и читатель пользуются, в общем, одним и тем же языком, разница во времени, лежащая между ними, постоянно увеличивается. Время меняет язык, стирает одни значения лексем и конструкций и рождает другие. Там, где писатель и не думал создавать парадокс, читатель из отдаленного будущего может его увидеть. И наоборот, там, где писатель скаламбурил, читатель может только почувствовать, что тут был каламбур, но никакого парадокса не увидеть. Поэтому каламбур и оксюморон, представляя собой стилистические приемы, все же не будут рассматриваться нами как присущие тому или иному периоду творчества автора.
Заметим, что каламбур по своим стилистическим целям прежде всего свойствен произведениям малых форм и публицистике, поэтому у А.П. Чехова они чаще всего встречаются в ранних произведениях. Назовем их основные виды.
Пунктуационные каламбуры
Каламбур может строиться на омонимии, омофонии или полисемии слов и целых фраз. Омофония фраз (с точностью до интонации) нередко основана на различии пунктуации, то есть одна и та же фраза имеет различные смыслы при разной расстановке знаков препинания (ср. «казнить, нельзя помиловать» и «казнить нельзя, помиловать»). Так как пунктуация — элемент письменного языка, неудивительно, что именно этот тип каламбуров часто используется в литературе.
Такой знак препинания, как запятая, при разной постановке по-разному влияет на интонацию, а следовательно, и на звучание фразы. Каламбуры, связанные с разницей в постановке запятой, только с натяжкой можно назвать основанными на омофонии, ведь две фразы при произнесении легко могут быть различены. Иначе дело обстоит с кавычками. Кавычки никак не отражаются в устной речи, а потому фраза с кавычками и фраза без кавычек полностью омофоничны. Значения же при этом могут оказаться разными.
Игра с кавычками часто используется в чеховских рассказах для создания иронического эффекта одновременно с выражением вполне серьезных мыслей автора. Например, в «Записке» (1885) читатель из короткого вступления знает, что записка, поданная библиотекаршей, должна касаться пропавших книг и, следовательно, содержать в каждом предложении название какой-нибудь книги. Однако в записке нет ни одного знака кавычек, что заставляет читателя вначале понять предложение в другом, комичном смысле. Это «ошибочное» прочтение, видимо, отражает мнения, расхожие в обществе автора, или реальное положение вещей, или мысли самого писателя в основном о проблемах современного русского общества, национальных и нравственных вопросах. Например, предложение «развлечение у отца Никандра в шкафчике, где водка» (С., 4, 149) (сняты кавычки с названия издания «Развлечение») указывает на несоответствие нравственных качеств и занимаемой позиции некоторых представителей духовенства; предложение «жизни, зари и нови нет ни где, а наблюдатель и сибирь есть» (С., 4, 149) (сняты кавычки с названий журналов «Жизнь», «Заря», «Новь», «Наблюдатель» и «Сибирь») намекает одновременно на то, что жить в России плохо, и на то, что говорить об этой плохой жизни тоже не стоит; предложение «свет продали жидам» (С., 4, 149) (сняты кавычки с названия издания «Свет») вместе с «руский еврей связанный висит на веревочке в углу в читальне» (С., 4, 149) (сняты кавычки с названия издания «Русский Еврей») касается «еврейского вопроса» и т. д. Каждая фраза в той или иной мере содержит в себе критику общества того времени. Но, как понимает читатель, библиотекарша, автор этой записки, не собиралась ничего критиковать, она писала о книгах. И более того, если она не озаботилась проставлением кавычек, значит, ей в голову не пришло, что у этих фраз может быть иное прочтение, чем то, что она имела в виду. Социальная критика исходит не от библиотекарши, и библиотекарша едва ли с ней согласна. В таком случае критика должна исходить напрямую от автора, что создает парадокс: у каждого предложения в записке есть два несовместимых смысла, из которых один исходит напрямую от автора и не признается героиней рассказа, а второй — исходит от героини и не имеет ценности для автора. В то же время героиня есть творение сознания автора, и мысли, которые она выражает, суть часть мыслей автора. Таким образом, рассказ содержит ряд предложений с двойным смыслом, один из которых одновременно является частью мыслей автора и не выражает его мысли. Эффект двойственности достигается при помощи снятия кавычек.
Такие каламбуры встречаются у А.П. Чехова и в менее значительной позиции, чем позиция приема, выражающего центральную мысль. В рассказе «Мой юбилей» (1880) пунктуационный каламбур использован в ряду других стилистических приемов, которые вместе создают образ персонажа-литератора: «Полсотни почтовых марок посеял я на «Ниве», сотню утопил в «Неве», с десяток пропалил на «Огоньке»» (С., 1, 34). Парадокс заключается в том, что предложение будет грамматически правильным, только если снять кавычки. Персонаж подбирает глаголы и предлоги не к слову «журнал», как положено по русской грамматике, а к словам в названиях журналов. Но если снять кавычки, предложение получит совсем не тот смысл, который имелся в виду героем. Если снять кавычки, то полученное предложение не будет даже допускать того прочтения, которое имелось в виду. Получается, что кавычки в этом предложении являются причиной грамматической ошибки, но их нельзя снять, не изменив при этом смысл.
Грамматические каламбуры
Порой каламбур целой фразы создается не пунктуацией, а грамматической конструкцией. Причем грамматическая конструкция сама по себе может быть полисемична, полисемичным может быть грамматический показатель (что при наличии связанного употребления может вести к парадоксу) или же грамматическое правило может создавать контекстуально-парадоксальную полисемию.
В частности, за счет грамматической конструкции одно полисемичное слово может оказаться причиной парадоксального прочтения целой фразы. Например, в неполном предложении, где один из членов опущен, потому что понятен из предыдущего контекста, может возникнуть каламбур. В рассказе «Пересолил» (1885) читаем: «Где лошадиный хвост, там перед, а где сидит ваша милость, там зад» (С., 4, 213). В этом предложении опущено слово «телега», которое явствует из контекста: «— Черт знает какая у тебя телега! — поморщился землемер, влезая в телегу. — Не разберешь, где у нее зад, где перед» (С., 4, 213). Однако вне контекста приведенная фраза получается не совсем понятной. «Где лошадиный хвост, там перед» (С., 4, 213) может быть воспринято в адрес лошади. Получается парадоксальная лошадь, у которой хвост спереди. «Где сидит ваша милость, там зад» (С., 4, 213), будучи воспринято в адрес «милости», тоже не имеет смысла, хотя и не противоречит действительности: «зад» в данном случае может быть понят как определенная часть тела, на которой сидит «его милость». Предложение, в контексте имеющее смысл и объясняющее свойства одного предмета, если его из контекста вырвать, смысл потеряет, так как слово, определяющее этот предмет в предложении, опущено.
Каламбур, в котором полисемия получена за счет неполноты предложения, может принимать форму загадки. Например, в миниатюре «Вопросы и ответы» (1883) есть такая пара вопрос-ответ: «Любит ли меня жена?.. Чья?» Неполное предложение «Любит ли меня жена?» (С., 2, 50) с точки зрения здравого смысла в полном виде должно звучать «Любит ли меня моя жена?». Если опустить в этом случае слово «моя», предложение останется грамматически правильным. Однако вопрос «Чья?» в качестве ответа тоже имеет право на существование и с точки зрения грамматики логически следует из неполноты первого вопроса. И все же, несмотря на всю логичность, эта реакция совершенно неожиданна.
Каламбуры, основанные на грамматической омофонии, часто употребимы в современном русском разговорном языке: например, когда на вопрос «Почему?» отвечают «По кочану», или на вопрос учителя физики «Почему яблоко, упав с дерева, ударило Ньютона?» отвечают «По голове!». Человек обычно не задумывается, не осознает, что использует каламбур в таких ответах. Этот тип каламбура строится на омофонии грамматических показателей. Таких показателей много, а потому и вопросов, на которые можно ответить неожиданно, ответить не отвечая, гораздо больше, чем два. Некоторые каламбурные вопросы с ответами мы можем найти у А.П. Чехова.
Например в рассказе «Экзамен (из беседы двух очень умных людей)» (1883): «От чего гуси плавают? <...> от берега» (С., 2, 293) обыгрывается омофония местоимений «отчего» (то же, что «почему») и «от чего» (то есть «откуда»). Сами по себе два значения омофоничных грамматических показателей не противоречат друг другу, однако ответ на вопрос с использованием второго прочтения отрицает смысл вопроса, в котором было использовано первое прочтение.
Лексические каламбуры
Основной тип каламбура — лексический, когда полисемия, омонимия или омофония, на которой основан каламбур, присуща отдельной лексической единице. В творчестве А.П. Чехова, особенно в миниатюрах, лексический каламбур становится одним из многих, порой незначительным и незаметным, инструментов создания комического. Довольно часто в его рассказах встречается каламбур-загадка.
Форма каламбура-загадки предполагает вопрос, который может иметь два прочтения: одно, намекающее на фразеологизм и потому имеющее очевидный ответ, и другое, когда всем словам придается прямой смысл несвязанного употребления, при котором ответа на вопрос не существует.
Например, в рассказе «Экзамен» такой каламбур составляет пара предложений: «— Что жены мылят без мыла? — Головы мужей» (С., 2, 293). Если понимать все слова в вопросе в прямом смысле, без намеков на фразеологические употребления, то ответа на него не будет, так как «мылить» — значит натирать мылом, что без мыла сделать теоретически невозможно. При этом понять глагол «мылить» как часть фразеологизма нельзя, поскольку фразеологизм по определению не может быть употреблен частично, неполно. Следовательно, ответа на вопрос быть не может. Но и отрицать верность ответа, который дан в рассказе, тоже нельзя, поскольку полный ответ на вопрос будет иметь смысл и будет истинным, а значит, ответ верен: «Жены мылят без мыла головы мужей».
Миниатюра «Вопросы и ответы» включает две такие загадки и выполнена в форме, принятой для загадок (ответы даны списком под последним вопросом в перевернутом виде, чтобы читатель попытался догадаться сам, прежде чем читать ответы). Например, такая каламбурная пара вопроса и ответа: «Где может читать неграмотный? <...> В сердцах» (С., 2, 50). Этот случай аналогичен описанному выше. Использованный фразеологизм «читать в сердцах» не может по определению быть употреблен частично, а потому прочтение вопроса возможно только одно. К тому же вопрос «где?» можно отнести к ответу «в сердцах» только в грамматическом плане, в фактическом же выражение «в сердцах» указывает на слишком абстрактный объект, чтобы быть обстоятельством места. Вопрос, таким образом, не должен иметь ответа, поскольку неграмотный — по определению человек, который не умеет читать. Однако отрицать верность ответа, данного в миниатюре, нельзя, поскольку полный ответ имеет смысл и истинен: «Неграмотный может читать в сердцах».
Особые функции каламбуров
Основная функция каламбура в тексте — создание комического. Однако есть несколько особых функций, в некоторых случаях совмещающихся с основной.
Каламбуры в названиях произведений
Каламбур, как очень емкий и яркий стилистический прием, в частности, может быть использован в названии произведения для привлечения внимания читателя. В этом плане он похож на оксюморон.
Примером такого применения каламбура может служить название рассказа «Стража под стражей» (1885). Из-за полисемии выражения «под стражей» (буквально — под стражей, то есть ниже, чем стража, и переносно — в тюрьме) возникает два прочтения. Первое — «стража, которая находится ниже, чем стража» — либо не имеет смысла (если стража в обоих случаях одна и та же), либо не очень понятно. Второе — «стража, заключенная в тюрьму» — не имеет смысла, так как стража, заключенная в тюрьму, не является стражей. Название рассказа вызывает у читателя желание разобраться, что же имел в виду автор и как такое может быть. Такой откровенно публицистический прием использован А.П. Чеховым только один раз.
Каламбуры в основе сюжета
Если смотреть еще шире, полисемия, омонимия или омофония могут стать причиной непонимания между героями, а непонимание, в свою очередь, — основой конфликта. При этом конфликт, основываясь на двух разных толкованиях одного полисемичного слова в одном (например, нулевом) контексте, будет, по сути, каламбурным. Конфликт может образоваться, только когда разные понимания одного слова или одной фразы в контексте произведения друг другу противоречат, то есть когда весь сюжет является итогом каламбура, построенного на полисемии, омонимии или омофонии этого слова или этой фразы.
Такой сюжет находим, например, в рассказе «Крест» (1883):
«В гостиную, наполненную народом, входит поэт.
— Ну что, как ваша миленькая поэма? — обращается к нему хозяйка. — Напечатали? Гонорар получили?
— И не спрашивайте... Крест получил.
— Вы получили крест? Вы, поэт?! Разве поэты получают кресты?
— От души поздравляю! — жмет ему руку хозяин. — Станислав или Анна? Очень рад... рад очень... Станислав?
— Нет, красный крест...
— Стало быть, вы гонорар пожертвовали в пользу Общества Красного креста?
— Ничего не пожертвовал.
— А вам к лицу будет орден... А ну-ка, покажите!
Поэт лезет в боковой карман и достает оттуда рукопись...
— Вот он...
Публика глядит в рукопись и видит красный крест... но такой крест, который не прицепишь к сюртуку» (С., 2, 51).
Каламбур состоит в том, что выражения «получить крест», «красный крест» могут пониматься как фразеологические сочетания (получить орден-крест, Общество Красного Креста) и как свободные (получить нечто в форме креста, крест красного цвета). При этом в нашем контексте фраза «получить крест» в смысле «получить орден» и в смысле «получить красный крест на рукопись» сама себе антоним.
Такой же прием используется в миниатюре «Обер-верхи» (1883), имеющей подзаголовок «Верх гражданственности»: «Я сын почетного потомственного гражданина, читаю «Гражданин», хожу в гражданском платье и пребываю со своею Анютой в гражданском браке...» (С., 2, 106). Парадоксальность этого каламбура состоит в том, что гражданский брак едва ли можно считать проявлением гражданственности, скорее наоборот. С точки зрения государства гражданский брак, то есть брак, не заключенный, но существующий фактически, никак не способствует порядку в стране и не соответствует другим понятиям гражданского долга. Однако с точки зрения грамматики и логики однокоренные слова, не имеющие в своем составе аффиксов со значением отрицания, должны иметь схожий смысл или хотя бы быть связаны по смыслу. Такую логику нарушает тот факт, что все слова с корнем «граждан» в тексте юморески употреблены в составе фразеологизма (гражданское платье — не мундир; почетный гражданин — человек, принадлежащий к особому привилегированному классу городских обывателей; гражданский брак) или в качестве названия, то есть утеряли первоначальный смысл.
Таким образом, в произведениях А.П. Чехова, особенно в ранних, читатель может столкнуться с каламбурами, основанными на пунктуации, грамматике или лексике. При этом функции каламбуров варьируются от традиционного создания комического до построения сюжета.
Литература
1. Белкин А.А. Читая Достоевского и Чехова. М., 1974.
2. Бердников Г.П. А.П. Чехов: Идейные и творческие искания. М., 1984.
3. Громов М.П. Книга о Чехове. М., 1989.
4. Литературный энциклопедический словарь. М., 1987.
5. Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. М., 2001.
6. Логический словарь. М., 1971.
7. Поспелов Г.Н. Проблемы литературного стиля. М., 1970.
8. Теория литературы. Литературный процесс. М., 2001.
9. Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. Т. I—XVII, IX. М.—Л., 1950—1965.
10. Советский энциклопедический словарь. М., 1981.
11. Словарь литературоведческих терминов. М., 1974.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |