В.И. Кащеев. «Не кляни смерть, а приветствуй ее...»: Смерть у Марка Аврелия и Чехова

...The undiscovered country, from whose bourn
No traveler returns...

Shakespeare W. Hamlet. III. 1.

Два события, произошедшие 17 марта 180 года в Виндобоне (совр. Вена) и 2 (15) июля 1904 года в Баденвейлере, хотя и значительно отстоят друг от друга во временном и пространственном отношении, но могут быть сопоставлены. Творчество философа Марка Аврелия и писателя А.П. Чехова существенно изменило ландшафт европейской и мировой культуры. Масштаб личности, судьба и жизненный путь обоих столь значительны и неординарны, что в разные периоды истории оказывали и продолжают оказывать влияние на людей и привлекают внимание исследователей.

Детальное рассмотрение последних дней жизни и самой смерти Марка Аврелия и Чехова, как эти события донесены до нас очевидцами, наводит на мысль о значительном сходстве поведения и отношения к окружающим перед смертью того и другого. Похороны римского императора и русского писателя и воздаваемые покойным почести свидетельствуют о высокой посмертной оценке деятельности обоих у соотечественников.

Готовясь принять смерть, Марк Аврелий сказал военному трибуну, просившему сообщить ему пароль: «Ступай к восходящему [солнцу], ибо я уже клонюсь к закату» (Cass. Dio. LXXII. 34. 1)¹. Возможно, под «восходящим» он подразумевал своего сына и преемника на императорском престоле Коммода; но всё же такое выражение подобает скорее философу и поэту, чем правителю и полководцу, хотя и правителем и полководцем он был неординарным. После кончины Марка Аврелия «в числе прочих почестей ему была установлена прямо в здании сената золотая статуя», — констатирует Кассий Дион². «Когда весть о его смерти достигла Рима, весь город предался печали; сенаторы в траурных одеждах, проливая слезы, собрались в курии. <...> В его честь постановили учредить храмы, колонны и много других памятников (ob cuius honorem templa columnae multaque alia decreta sunt)», — сообщает С. Аврелий Виктор (Aurel. Vict. Epitome de Caesaribus. 16.13—14)³.

В результате к настоящему моменту в нашем распоряжении имеется немало памятников, связанных с именем Марка Аврелия: колонна, конная статуя на Капитолии, рельефы (Марк Аврелий при жертвоприношении — деталь рельефа с арки Марка Аврелия из Palazzo dei Conservatori), несколько бюстов и статуй (напр., бюсты в Мюнхенской глиптотеке, в Музее Либигхауз во Франкфурте или мраморная статуя в Государственном Эрмитаже).

Имея в виду скульптурные изображения императора, французский литературный критик и ценитель творчества Чехова Шарль Дю Бос в дневниковой записи, сделанной в 1924 году, отметил, что существует много общего между Чеховым и Марком Аврелием. «Однако Чехов отличается от Марка Аврелия отсутствием всякой видимой грусти». На лице императора-философа «сквозит усталость, и его восприятие жизни выставлено напоказ <...> Чехов же никогда не рисуется, он всегда естествен, всегда остается самим собой»⁴.

Чехов ушел из жизни, обратившись к доктору Швёреру со словами: «Ich sterbe». Взяв поднесенный ему бокал и улыбнувшись, он произнес свою последнюю фразу: «Давно я не пил шампанского»⁵. 4 июля «Русские ведомости» (1904. № 184) опубликовали небольшую заметку, в которой сообщалось: «Чехов скончался в 3 часа утра без агонии. Он переносил свою тяжелую болезнь, как герой; со стоическим изумительным спокойствием ожидал он смерти»⁶. А 12 июля в той же газете (1904. № 192) появился сдержанный, немногословный, но очень важный отклик на это событие Льва Толстого: «Чехов — это несравненный художник, понятный не только всякому русскому, но и всякому человеку вообще. <...> Смерть Чехова — большая потеря для нас, тем более что, кроме несравненного художника, мы лишились в нем прелестного, искреннего и честного человека»⁷.

Смерть выдающейся личности редко проходит незамеченной; постепенно происходит канонизация, героизация и мифологизация образа ушедшего из жизни: так было в случае и Марка Аврелия («...Все единогласно признали, что Марк был взят на небо», — Aurel. Vict. Epitome de Caesaribus. 16.14), и Чехова. Об этом свидетельствуют воспоминания современников, посвященные им музеи, памятные места и памятники.

Понятия жизни и смерти являются фундаментальными для человека; эти понятия (life and death) М. Адлер включил в перечень 102 «великих идей человечества»⁸. Вовсе не случаен тот факт, что тема смерти и мотив смерти занимают важное место в «Размышлениях» Марка Аврелия и в произведениях Чехова: в художественной прозе, драматургии и письмах. Представляется вполне оправданным рассмотрение различных аспектов смерти, в том числе экзистенциального и феноменологического, как они отражены в текстах обоих мыслителей, прежде всего потому, что центральное место в мире того и другого занимает человек.

Сформулированная тема подразумевает несколько важных вопросов. Первый: каково понятийное содержание термина thanatos (смерть) у Марка Аврелия и какое место понятие смерть занимает в его учении? Второй вопрос: что именно в таком понимании смерти у императора-философа заинтересовало Чехова? Наконец, третий вопрос нацеливает на выяснение того, как такое прочтение Марка Аврелия отразилось на творчестве Чехова, какие формы приняло в конкретных произведениях Антона Павловича. Было бы хорошо, если бы здесь нам удалось хотя бы наметить направления для решения этих вопросов.

Очевидно, что представление о смерти у Чехова и Марка Аврелия во многом определяется их религиозными взглядами и естественно-научными представлениями. Если отрицательное отношение Марка Аврелия к христианским общинам как институту в римском обществе не вызывает сомнений, то вопрос о его восприятии христианской этики не так очевиден. А проблема отношения Чехова к христианству до настоящего времени остается дискуссионной.

Важен, однако, подтвержденный достоверными свидетельствами факт, что, по меньшей мере дважды, Чехов обсуждал со своими коллегами-писателями вопрос о смерти: в конце марта 1891 года с Д.С. Мережковским в Венеции и через шесть лет после этого, в конце марта 1897 года с Львом Толстым в Москве. Оба его собеседника, как и сам Антон Павлович, были хорошо знакомы с текстом «Размышлений» Марка Аврелия. Имя императора-философа читатель встречает в повестях «Скучная история» (1889 г.) и «Палата № 6» (1892 г.), в рассказе «Черный монах» (1894 г.), оно упоминается в письмах Чехова.

«Размышления» римского императора, — по-своему, уникальный литературный памятник. Марк Аврелий не думает о читателе, он пишет для самого себя; все его обращения в тексте — к самому себе»⁹. «Размышления» — это своего рода записные книжки. Их автор обращается к философии с целью «исправлять и подлечивать свой нрав» (M. Aurelius. I. 7. Пер. А.К. Гаврилова)¹⁰; ср.: «исправление и улучшение самого себя» (I. 4. Пер. Л.Д. Урусова)¹¹.

Императора интересуют не столько наставления о том, как поступать в конкретных жизненных ситуациях, сколько «основоположения, необходимые для жизни» в целом (I. 9); в пер. Л.Д. Урусова: «правила», которыми можно было бы «руководствоваться в жизни» (I. 6. С. 5). Марк Аврелий чаще размышляет и пишет об устройстве мира, о добре и зле. Таким образом, вовсе не случайно вопросы жизни и смерти занимают в его записях одно из важнейших мест.

Антон Павлович не читал Марка Аврелия по-гречески — перед ним был «русский» Марк Аврелий, а именно, «Размышления императора Марка Аврелия о том, что важно, для самого себя» в переводе князя Л.Д. Урусова. Сейчас чеховский экземпляр этой книги хранится в Доме-музее А.П. Чехова в Ялте (инв. номер КП-1723).

Нам не известно, когда Чехов купил книгу, изданную в Туле в 1882 году. Нельзя точно определить и время ее прочтения. Очевидно, что Антон Павлович читал ее, как минимум, дважды — об этом свидетельствуют маргиналии в его экземпляре книги, выполненные простым и красным карандашом. Простым сделаны все надписи на полях, подчеркивания отдельных слов и строк текста, отчеркивания строк и зачеркивания цифр, обозначающих номера записей «Размышлений». Красный карандаш использован для отчеркивания абзацев, тех или иных строк и отдельных слов. Например, под цифрой 12 (глава IV) напечатан текст: «Не устраивай своей жизни с расчетом на долголетие, смерть твоя может быть весьма близка, но покуда живешь, покуда это в твоей власти, — твори добро» (С. 38). Все четыре строки текста на левом поле отчеркнуты дважды — красным карандашом и простым. На этом же поле рукой Чехова сделана надпись: смерть.

Можно констатировать, что до 9 апреля 1889 года, еще до поездки на Сахалин, Чехов книгу прочитал. Именно в этот день в письме к актеру А.П. Ленскому он упоминает заметки, сделанные на полях книги карандашом, и советует не обращать на них внимания: «...читайте все подряд, ибо все одинаково хорошо» (П., 3, 185).

Чеховские маргиналии и подчеркивания впервые были упомянуты С.Д. Балухатым в изданном им каталоге личной библиотеки Чехова¹². Позднее они были более точно описаны А.В. Ханило¹³, а отрывки из «Размышлений» Марка Аврелия, отмеченные Чеховым на полях, собраны (с небольшими упущениями) и опубликованы Петером Урбаном в 1993 году¹⁴. В 1997 году П. Урбан издал на немецком языке небольшой сборник афоризмов Чехова под названием «Wie soll man leben?» («Как должно жить?» или «Как следует жить?»)¹⁵. В подзаголовке сборника (Anton Č liest Marc Aurel — «Антон Чехов читает Марка Аврелия») сформулирована важная для нашего исследования проблема.

Наиболее интересными для интерпретации являются те фрагменты с рассуждениями о смерти из труда Марка Аврелия, которые Чехов особо отметил в своем, ялтинском экземпляре русского перевода этого сочинения.

Выполненный князем Л.Д. Урусовым перевод не является полным и филологически точным. Переводчик признается, что при выборе фрагментов он избегал повторений и «опускал места неясные» (С. IX). Его можно понять: отдельные книги «Размышлений», за исключением, пожалуй, первой, действительно, изобилуют повторами; стоические термины даются автором без определений; контекст некоторых записей оказывается явно недостаточным, чтобы непосвященный читатель «понял термины и подлинный смысл утверждений». Перед читателем и переводчиком греческого текста вовсе не целостное произведение и не его остатки, поскольку в записях императора отсутствует подобие систематического изложения. «Автор пишет сжато и эллиптически, многое подразумевается и опускается»¹⁶.

Особое внимание Л.Д. Урусов обращал на те размышления, в которых Марк Аврелий «силою своего духа» поднимается над стоическим учением и, «врываясь в область чистой этики, зрелостью сознания своего приближается к учению Евангелия» (С. IX). В результате некоторые важные детали учения Марка Аврелия оказываются недоступны читателю этого перевода. В качестве примера достаточно привести два фрагмента.

В § 1 третьей книги Марк пишет о том, что со временем «понимание вещей» и «разумная мощь» у человека иссякает. «...Дышать, кормиться, представлять, устремляться и всё такое будет без недостатка». Но другие способности — «располагать собой, в надлежащее по всем числам вникать, первопредставления расчленять и следить за тем, не пора ли уже уводить себя и прочее, что нуждается в разумной мощи — это всё раньше угасает (курсив мой — В.К.)». И автор делает вывод: «Значит, должно нам спешить не оттого только, что смерть становится все ближе, но и оттого, что понимание вещей и сознание кончаются еще раньше» (пер. А.К. Гаврилова)¹⁷. Выражение «уводить себя» (exakteon hauton) является эвфемизмом, обозначающим самоубийство. Отглагольное прилагательное exakteos образовано от того же глагола (exagō — вывожу), что и существительное exagōgē. У стоиков был специальный термин eulogos exagōgē — «разумное уведение или выведение», «разумная кончина». Такое «уведение» себя из жизни допускалось «при невозможности жить и действовать разумно и этично»¹⁸.

Это место переводчик К.Р. Хайнес передает по-английски правильно, но прямолинейно: whether it is time for him to end his own life¹⁹. Л.Д. Урусов не заметил этого эвфемизма, поэтому в рассматриваемом месте его перевода нет и намека на самоубийство: «Между тем светочь разума уже угасла, они уже утратили способность ясно сознавать высший нравственный долг человека и свободно, произвольно обязывать себя к исполнению этого долга» (С. 24).

Напротив, в другой записи Марка Аврелия наш переводчик увидел намек на самоубийство: «Лучше бы расставаться с миром, ни узнав ни лжи, ни лицемерия, ни тщеславия, ни гордости; если же всего этого нельзя было миновать, то всего лучше, как можно скорей, распроститься с жизнью, — бежать от этих бедствий» (9.2. С. 128). Это место своего перевода Л.Д. Урусов снабдил подстрочным примечанием о том, что здесь содержится «намек на законность самоубийства в крайних случаях» и что это — «заблуждение, которое оправдывалось стоической школой» (С. 128). Однако у Марка Аврелия в этом месте, очевидно, говорится не о самоубийстве, а о естественной кончине: «Разумеется, весьма было бы изысканно уйти из жизни, не вкусив ни лживых речей, ни всяческого притворства, ни роскоши, ни ослепления. Испустить дух после того, как пресытился этим, — хорошо, но уже не так» (пер. А.К. Гаврилова)²⁰.

Из отдельных записей перед нашим мысленным взором предстает идеал стоического мудреца, как его понимал Марк Аврелий.

«...Такой человек, который уже более не откладывает того, чтобы быть среди лучших (en aristois ēdē einai),

[0] есть некий жрец и пособник богов (hiereus tis esti kai hypourgos theōs),

[1] благодаря ему человек этот наслаждениями не запятнан (archanton hēdonōn),

[2] не изранен никакой болью (atrōton hypo pantos ponou),

[3] ни к какому насилию не причастен (posēs hybreōs anepaphon),

[4] ни к какому не чувствителен злу (pasēs anaisthēton ponērias),

[5] подвижник он подвига великого (athlētēn athlou tou megistou),

[6] ни единой не покорился страсти (tou hypo mēdenos pathous kathablēthēnai),

[7] справедливостью наполнен до дна (dikaiosynēi bebammenon eis bathos),

[8—9] от всей принимает души всё (aspazomenon ex holēs tēs psychēs), что есть и дано судьбой» (III. 4).

Это настоящий энкомий стоику-мудрецу. Вначале он охарактеризован как жрец и пособник богов (им. падеж). Благодаря тому, что в нем живет божественное начало он становится носителем определенных признаков. Они перечисляются в семи предикациях, выступающих в вин. падеже (в тексте они подчеркнуты)²¹. Эта запись, как некоторые другие у Марка Аврелия, — глубоко литературная. Неудивительно, что он не создатель философского учения и не его проповедник; он «не строитель, а певец стоицизма». В этом гимне поэтической прозой Марк Аврелий выразил, как показал А.К. Гаврилов, свой «восторг перед недосягаемым стоическим идеалом»²². Но к этому идеалу он постоянно стремится.

Божественное начало в человеке, именно то, что делает человека таковым, должно определять его поступки здесь, на земле. «И пусть бог, что в тебе (ho en soi theos), будет покровитель (prostatēs) существа мужского, зрелого, гражданственного, римлянина (существа римского), правителя (archontos = начальствующего, правящего существа), того, кто сам поставил себя в строй и по звуку трубы (to anaklētikon = сигнал к отступлению) уйдет из жизни, не нуждаясь ни в клятвах, ни в людском свидетельстве...» (III. 5).

Это божественное начало в человеке Марк Аврелий, как и Сократ, называет словом daimōn (встречается в тексте «Размышлений» 14 раз)²³. Гений в человеческой жизни олицетворяет лучшие качества: справедливость, истину, благоразумие, мужество (dikaiosynēs, alētheias, sōphrosynēs, andreias — все формы слов, обозначающие эти сократовские качества, даются в цитированном месте в род. падеже).

Вполне уместно вспомнить здесь чеховского «Черного монаха». Это произведение — детальная «феноменология духа» человека, руководящим началом которого становится сила, противоположная божеству (daimōn) Марка Аврелия. Художественными средствами Чехов показывает, как эта сила, когда герой ей не противостоит, постепенно разрушает его личность: создавая иллюзию богоизбранности и гениальности, она порождает в нем «странные, ни на чем не основанные претензии, легкомысленный задор, дерзость, манию величия». Она приносит герою «душевную пустоту, скуку, одиночество и недовольство жизнью» (С. VIII: 254), заглушает в нем голос совести и раскаяние, вызывает беспокойство и страх. Она причиняет страдание, горе, несчастье и смерть любящим его людям и в итоге приводит его самого к гибели.

Громов точно определяет характер того «стоицизма», который ему проповедуется Рагиным, — это пародия на стоицизм («Стоики, которых вы пародируете...» [С. VIII: 101]). Речь Андрея Ефимовича содержит просто обрывки из учения Марка Аврелия, но в ней нет основы, главного — учения о стоическом мудреце, который способен жить в мире и противостоять трудностям этого мира.

Синонимами слова смерть в переводе Л.Д. Урусова являются:

= конец жизни (II. 6. С. 20);

= разлука с жизнью (II. 6. С. 20);

= отход [от жизни] (III. 3. С. 26);

= «отрывание» от жизни (IV. 34): «легко оторвешься от жизни, как созревший плод срывается со стебля» (С. 47);

= прощание с жизнью (VII. 32; IX. 2. С. 100, 128);

= потеря жизни (XII. 18. С. 177);

= расставание с миром (IX. 2. С. 128);

= сбрасывание человеком его внешней оболочки (X. 6. С. 143).

Таким образом, в большинстве случаев смерть здесь противопоставлена жизни и определяется через нее. Жизнь и смерть (bios kai thanatos) в «Размышлениях» Марка Аврелия многократно сопоставляются и рассматриваются как некое «единство противоположностей», так же как радость и горе, почести и посрамление, богатство и бедность, добро и зло (II. 6. С. 20 etc.). Аналогичное сопоставление делает Гераклит: «Что до других противоположностей, они очевидны: <...> начало и конец (archē teleutē), рождение и гибель (genesis phthora), жизнь и смерть (zōē thanatos)...» (Heraclitus Ephesius. D 160. [209])²⁴. Жизнь и смерть не зависят от воли человека, от его свободного выбора добра и зла, поэтому и смерть, и жизнь не являются ни добром, ни злом. «...Смерть есть не что иное, как закон природы» (II. 7. С. 21).

Выражение «сбрасывание человеком его внешней оболочки» нуждается в пояснении. Человек, как представлял себе Марк Авлелий, имеет sōma — psychē — nous (тело, душу и дух [букв. ум]). Тело человека — это оболочка, сосуд. Но самое главное находится внутри человека. «Там пребывает разумение, — дар слова, там сила жизни, короче, — там весь человек». Тело только заключает в себе эту внутреннюю силу. «Вся оболочка человека жива лишь этой силой...» (X. 28. С. 153—154). «...Счастлива та душа, которая всегда готова спокойно расстаться со своей оболочкой...» (XI. 3. С. 155—156). Марк Аврелий сравнивает душу «с прозрачным правильным шаром, освещенным изнутри собственным светом...» (XI. 8. С. 158).

Обычно человек считает «своими» душу и плоть, о них беспрестанно беспокоится. «Но знай, — обращается к себе автор «Размышлений», — что сам ты, сущность твоя, — в духе, ...вознеси свой дух выше плоти, ...слейся с жизнью духа твоего» (XII. 3. С. 170—171). «В какой бы омут ни унес слепой водоворот твою плоть и душу, дух твой стоит превыше всякой стихийной силы» (XII. 10. С. 174).

Имеется восемь «чеховских» афоризмов из текста Марка Аврелия под названием «смерть» — это те фрагменты, которые Чехов отметил красным карандашом и обозначил словом «смерть» в своем экземпляре книги. В представленной таблице кратко обозначен смысл каждого из них.

Понятие «смерть» присутствует и в других «чеховских» афоризмах из Марка Аврелия:

— близость смерти (1 раз);

— как жить (4 раза);

— мир (3 раза);

— слава (2 раза);

— добро и зло (1 раз);

— труд, дело (1 раз);

— долг (1 раз);

— судьба, удел (1 раз);

— обмен веществ (1 раз);

— обмен материи (1 раз).

Таким образом, вырисовывается круг контекстов, в которых Чехов видит у Марка Аврелия понятие смерть. Сопоставление этих мест с пассажами из произведений Антона Павловича, особенно из рассказов «Гусев» и «Архиерей», дает основание провести важные параллели между взглядами обоих авторов относительно жизни и смерти человека как закона природы. Однако есть и существенные отличия в трактовке смерти, связанные с восприятием тем и другим личностного аспекта души человека и ее состояния после смерти.

Чехов показывает, как для его героев (это касается и Рагина, и Бронзы, и многих других) перед смертью наступает прозрение. С другой стороны, приближение смерти Дымова заставляет прозреть Ольгу Ивановну. Таким образом, незадолго до смерти, своей или близкого человека, чеховский герой оказывается в ситуации, в которой у него просыпается спавшая прежде совесть, и такое «пробуждение» вовсе не зависит от того, верит ли герой в бессмертие, жизнь после кончины или не верит.

Похоже, Чехов не поднимает тему смерти растения или смерти животного, как это делает Лев Толстой и Марк Аврелий, — он сосредоточен исключительно на смерти человека. В его произведениях, кроме смерти как конца плотской жизни, ставится вопрос о воскрешении как переходе к вечной, духовной жизни. В мире Чехова смерть предстает то как внезапная и неожиданная, то как болезненная, от долгой хвори; она выступает то как насильственная, как убийство, то как несчастная, случайная; она оказывается то легкой и быстрой, то тяжелой и мучительной. Одни чеховские герои долго размышляют о смерти, другие — уходят из жизни, не задумываясь. Одни испытывают страх перед смертью, другие встречают ее бесстрашно²⁵.

Таким образом, следует обозначить несколько смысловых узлов, важных тем, с которыми Чехов столкнулся в тексте «Размышлений» Марка Аврелия:

(1) жизнь и смерть;

(2) смерть как природное явление;

(3) смерть и бессмертие;

(4) смерть и забвение;

(5) самоубийство.

Все эти темы актуальны и для самого Чехова, и для героев в мире Чехова. И, разумеется, все они требуют к себе дальнейшего пристального внимания исследователей. Важно то, что в отношении этих тем между нашим философом на троне и нашим писателем-медиком возникает плодотворный диалог.

В знаменитом гамлетовском монологе Шекспир для смерти нашел развернутую пространственную метафору — the undis

covered country, from whose bourn no traveler returns. И этой стране, конечно, тоже должно быть место на Чеховской карте мира.

Марк Аврелий и Чехов когда-то пересекли границу той неизведанной страны, откуда никто не возвращается. Пронизывающая шекспировскую метафору идея неизбежности и невозвратности была понятна и Марку Аврелию, и Чехову. Однако парадоксальным образом оба они продолжают к нам возвращаться: не для того, чтобы выступать с назиданиями и учить, wie soll man leben, но чтобы возбуждать в нас размышления о том, что важно для каждого из нас: что есть добро и зло, вера и неверие, слава и бесславие, что есть жизнь и смерть.

Примечания

1. Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV-LXXX / пер. под ред. А.В. Махлаюка. СПб., 2011. С. 182.

2. Там же.

3. Aurelius Victor S. Epitome de Caesaribus // Idem. Liber de Caesaribus / ed. F. Pichlmayer. Lipsiae, 1961. P. 153; Аврелий Виктор С. Извлечения о жизни и нравах римских императоров / пер. В.С. Соколова // Римские историки IV века. М., 1997. С. 141.

4. Цит. по: Лаффит С. Чехов во Франции / пер. с фр. Я.З. Люсака и О.В. Моисеенко // Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М., 1960. С. 716.

5. Книппер-Чехова О.Л. О А.П. Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954. С. 612; Рабенек Л.Л. Воспоминания // Чеховиана. «Звук лопнувшей струны»: К 100-летию пьесы «Вишневый сад». М., 2005. С. 573.

6. См.: Ахметшин Р.Б. Современники о смерти А.П. Чехова. (Письма, дневники, пресса) // Чеховиана. Из века XX в XXI: Итоги и ожидания. М., 2007. С. 538.

7. См.: Там же. С. 556.

8. Адлер М.С. Как читать книги. Руководство по чтению великих произведений. М., 2011. С. 331.

9. Унт Я. «Размышления» Марка Аврелия как литературный и философский памятник // Аврелий, Марк Антонин. Размышления. СПб., 1993. С. 96.

10. Аврелий, Марк Антонин. Размышления / изд. подгот. А.И. Доватур, А.К. Гаврилов, Унт. Я. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1993.

11. Аврелий, Марк. Размышления императора Марка Аврелия о том, что важно, для самого себя / пер. кн. Л. Урусова. Тула, 1882. С. 3 (далее в тексте указаны номера страниц этого издания).

12. Балухатый С.Д. Библиотека Чехова // Чехов и его среда. Сб. / под ред. Н.Ф. Бельчикова. Л., 1930. С. 319—322 (№ 406).

13. Ханило А.В. Личная библиотека А.П. Чехова в Ялте. Frankfurt am Main, Berlin u. s. w., 1993. С. 23—34.

14. Там же. С. 151—171.

15. Čechov A. Wie soll man leben? Anton Čechov liest Marc Aurel / Hrsg., aus dem Russischen übersetzt und mit einem Vorwort von P. Urban. Zürich, 1997.

16. Унт Я. Указ. соч. С. 95.

17. Аврелий, Марк Антонин. Размышления. 1993. С. 12.

18. Унт Я. Экзегетический комментарий // Аврелий, Марк Антонин. Размышления. СПб., 1993. С. 189.

19. Aurelius, Marcus Antoninus. The Communings with Himself of Marcus Aurelius Antoninus, Emperor of Rome, Together with His Speeches and Sayings / A revised text and a translation into English by C.R. Haines. London; New York, 1916. P. 45.

20. Аврелий, Марк Антонин. 1993. С. 49.

21. Гаврилов А.К. Гимн мудрецу у Марка Аврелия (III, 4, 4) // Hyperboreus. Studia classica. Petropoli, 2001. Vol. 7. Fasc. 1—2. P. 154.

22. Ibid. P. 173.

23. См.: ibid. P. 166—167.

24. Гераклит Эфесский. Всё наследие. На языке оригинала с русским переводом: Кратк. изд. / подгот. С.Н. Муравьев. М., 2012. С. 133.

25. См., например, интересные наблюдения по этой теме в работе: Сухих И.Н. Смерть героя в мире Чехова // Чеховиана: Статьи, публикации, эссе. М., 1990. С. 65—76.