«Медвежьи номера»

«Брюсовский переулок, дом Вельтищева, номера Медведевой...» — этот старый адрес ни о чем не скажет теперешнему москвичу. Тогда как современный — Большая Никитская улица, дом № 14/2 — хорошо знаком любителям архитектуры. Бывшая усадьба Брюсов, пережившая пожар 1812 г., остается выразительным образцом эпохи классицизма. Разумеется, она сильно менялась, но главный дом и пристроенный к нему корпус (угол Брюсовского переулка) наиболее значимы. Их строгая лепнина выделяется до сих пор. Менее интересны флигель по Большой Никитской (1836) и более поздние корпуса, стоящие в тылу владения.

В чеховские времена на смену дворянам пришли домовладельцы иных званий — купцы и мещане. Вельтищев, как и многие, сдавал владение под гостиницу. Вот в ней-то время от времени в 1885—1888 гг. жил Николай Чехов. «В Москве, на углу Большой Никитской и Брюсовского переулка, как раз против консерватории, на первом этаже старого-престарого дома, — вспоминал младший брат писателя Михаил, — помещались меблированные комнаты, которые носили кличку «Медвежьих номеров». Жила здесь самая беднота — все больше ученики консерватории и студенты».

Не станем описывать бедную, но очень веселую жизнь номеров и подружившегося с их обитателями Николая. Выделим главное — далее Михаил вспоминал конец 1885 г., когда семья Чеховых еще жила на Якиманке: «...Он притащил своих новых приятелей из «Медвежьих номеров», — продолжал он о Николае. — Это были Б.М. Азанчевский (впоследствии известный композитор), В.С. Тютюнник (потом бас в Большой опере), пианист Н.В. Долгов и милейший А.И. Иваненко. Таким образом, на вечерах у брата Антона (...) сразу же определилась линия — концертно-музыкальная».

Естественно, писатель тоже заглядывал к «консерваторам», как он в шутку называл молодых музыкантов. Но Чехова очень беспокоила беспорядочная и нездоровая жизнь Николая. Иллюстрации его в журналах все более теряли авторскую манеру, опускаясь до уровня обычного заработка.

В чеховском рассказе «Анюта» (февраль 1886 г.) читатель видит дешевый номерок меблированных комнат «Лиссабон», в котором студент Клочков зубрит медицину, расхаживая из угла в угол. И обстановка жилища, которую брезгливо разглядывает художник Фетисов, толкуя о жизни развитого человека и эстетике, несомненно, сложена из воспоминаний о «Медвежьих номерах»: «Коридорные часы сипло пробили два пополудни, а в номерке еще не было убрано. Скомканное одеяло, разбросанные подушки, книги и платье, большой грязный таз, наполненный мыльными помоями, в которых плавали окурки, сор на полу — все, казалось, было свалено в одну кучу, нарочно перемешано, скомкано...» (С., 4, 340).

В марте 1886 г. Чехов окончательно потерял терпение, устав от пьянства и непредсказуемых выходок Николая, и написал брату большое письмо. Это замечательное послание «о воспитанных людях», к сожалению, было впоследствии «разрезано» на цитаты, которые годами повторяли школьникам и студентам — «программно» и без объяснений. Итоги печальны: мало кто осознал существование такого уникального явления как чеховское самовоспитание. И что все написанное Николаю — выстрадано Антоном Павловичем и стало его правилами: «Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из керосинки...» (П., 1, 224).

Но образумить Николая не удавалось, сдерживало его только присутствие Антона. Поэтому постоянные пирушки, лень и частое бегство «с Якиманки ради блуда», а также бытовая неустроенность закончились худо: Николай слег с жесточайшим желудочным кровотечением...

Чехов, разумеется, вылечил гастрит Николая, и... все вернулось на круги своя. 31 октября или 1 ноября 1886 г. писатель со скрытым беспокойством сообщал Лейкину: «Николка сбежал от меня к «своей». О нем ни слуху, ни духу, точно утонул» (П., 1, 272). Между тем, Николай уже серьезно подвел «Осколки», не дав к сроку заказанное. И вскоре (15 и 20 декабря) Чехов был вынужден, с трудом сдерживая раздражение, вновь написать издателю: «Не найдете ли Вы целесообразным (сами или через секретаря) письменно поторопить Николая с рисунками? Его я не вижу» (П., 1, 280).

«Медвежьи номера» оставались убежищем Николая и позже... Неспроста в рассказе Чехова «Жилец» (1 ноября 1886 г.) появились меблированные комнаты «Тунис», в которых проживали музыканты и студенты. А хозяйкою их по сюжету была женщина...

Где именно жил брат писателя в 1887 г., сказать трудно: он тогда бывал у Антона Павловича налетом, не задерживаясь надолго. Однако в рассказе «Житейские невзгоды» (март 1887 г.) определенно «проявилась» картинка «Медвежьих номеров». Ибо нервный и несчастный герой его обитал в обществе очень характерных соседей: «...Наверху, за потолком, какой-то энергический мужчина, вероятно ученик консерватории, разучивал на рояле рапсодию Листа с таким усердием, что, казалось, по крыше дома ехал товарный поезд. Направо, в соседнем номере, студент-медик готовился к экзаменам. Он шагал из угла в угол и зубрил густым семинарским басом: «Хронический катар желудка наблюдается также у привычных пьяниц, обжор, вообще у людей, ведущих неумеренный образ жизни...»» (С., 6, 137).

В октябре 1888 г. Николай как дитя малое пребывал под присмотром Антона Павловича. Не зря последний писал 5 октября Лейкину: «...Живет Николай у меня, пока очень степенно. Работает. Присылайте ему тем, но только через мои руки. Когда я вмешиваюсь, то дела его идут живее» (П., 3, 13).

Однако светлая полоса длилась недолго: Николай исчез и начал пить. А затем, внезапно появившись, переехал в «Медвежьи номера», куда забрал неоконченное полотно и, как не без грустного юмора сообщал Антон Павлович Шехтелю, взял еще и «...свой цилиндр, мои штаны и ваши доски...» (П., 3, 40).

Фактически он срывал Шехтелю выгодный заказ. Но то было полбеды: более всего тревожило Чехова будущее брата. «Пока он трезв — он хороший человек, — с горечью писал Антон Павлович, — но едва выпил рюмку, как начинает беситься. Моя фамилия выбилась из сил и, откровенно говоря, рада, что он съехал с квартиры. Что делать с ним? Не знаю» (П., 3, 40).

Опасения Чехова оказались не напрасны: в начале ноября у Николая вышли неприятности с полицией. Легкомыслию и лени его не было предела: пять лет Николай существовал без «вида на жительство», то есть без паспорта. Жил, где придется — то у брата Антона, то в номерах у приятелей, то у гражданской жены — на Плющихе, а затем — у Рязанского вокзала. И при том Николаю еще угрожал суд за уклонение от воинской повинности. В одном из писем видно, насколько Чехов сердит и растерян: «Небрежность, откладыванье на завтра, Бахус, некогда и мечтания продолжались бы без конца, если бы не грянул гром во образе городового, пришедшего спрашивать паспорт, и во образе метрического свидетельства, которое мой художник имел наивность послать в участок. Что теперь делать, не знаю» (П., 3, 61).

Так закончилось «номерное» житье Николая. Что же касается паспорта, то стараниями Антона Павловича он все-таки был получен.

«Медвежьи номера». Фото автора