В 1893 г. Чехов вновь останавливался у брата Ивана, который уже перешел в другое училище — Петровско-Басманное. Писатель все еще не имел паспорта, и поэтому жить в гостиницах не мог. Дом Крестовоздвиженского на Новой Басманной улице стал почти его квартирой (дом № 31 не сохранился). Так, 29 октября он писал брату Александру: «Если дадут тебе паспорт, то пришли его заказным письмом в Москву Ивану для передачи мне» (П., 5,241).
У брата было несколько комнат, но Чехов, любивший уединиться, сидел иногда в свободном от учеников классе, где отвечал на письма или делал наброски. Образно говоря, его появления в Москве подобны надписям мелом на школьной доске — столь полустерты и плохо различимы они...
Таковы январские дни, когда приехавший из Петербурга Антон Павлович намеревался засесть в Москве на пару недель, чтобы закончить для «Русской мысли» повесть «Рассказ неизвестного человека». Но тут заболели отец и сестра, пришлось вернуться в Мелихово — «лечить и утешать» (П., 5, 159).
Поэтому «Русской мысли» Чехов целиком отдал первые числа марта. Обед у В.М. Лаврова, состоявшийся 3-го, окончательно закрепил добрые отношения с редакцией. Чехов, правда, описывая встречу Суворину, вспомнил все-таки трехлетней давности ругательное письмо Лаврову. И с тонким юмором живописал он говорливых редакторов и себя, наблюдавшего «...чисто московскую помесь культурности с патриархальностью». Оттого и перечислял Суворину не только выпитое — водку, мадеру, белое, красное, игристое, коньяк и ликеры, но заодно и тосты «лысого российского либерала» Гольцева «за единение художественной литературы и университетской науки» и «за своего дорогого хорошего друга А.П. Чехова». В том же тоне повествовал Антон Павлович и далее: как «русско-мысленцы» лобызались с ним и курили толстые сигары (П., 5, 180).
На следующий день он ездил в редакцию за деньгами, о чем сообщал Суворину в обычной шутливой манере, всегда помогавшей в трудные минуты: «После этих 500 р. придется заговеться, так как нового еще ничего не начал, а богатой невесты все нет и нет. Вот если бы вы потеряли на улице 50 тысяч, а я бы их нашел! Если сегодня возьму денег, то куплю себе шикарную шляпу и летнее пальто. (...) ...И вообще — намерен франтить» (П., 5, 180).
Далее линии событий смазаны: несостоявшаяся встреча с А.И. Эртелем, обед у кого-то на Малой Бронной... А 5 марта Чехов уже уехал в Мелихово. Потом его не пускает в Москву многое — распутица, хозяйственные хлопоты и нездоровье. «Злюсь, ругаюсь, кашляю, проклинаю гусей, — шутя сообщал он Лике 22 апреля, — и совсем не похож на счастливца, которого ожидают в Москве обольстительная красавица и... Мачтет» (П., 5, 203)1.
Приездов в Москву множество. Но до осени все они — не более чем контуры, сами события почти не проступают — только встреча с Шехтелем и поездка на дачу к Лаврову (конец апреля — начало мая). Очертания лета и того хуже: пусто внутри, ни фигур, ни адресов. Разве что мелиховский дневник П.Е. Чехова четко фиксировал всех уехавших в Москву и приехавших оттуда. Чехов же о городе почти не писал. Только 23 июля, посмеиваясь, сообщал: «...Был в Москве, обедал с русско-мысленцами, целовался с ними, взял у них 600 р., пил шампанское и коньяк и был провожаем на вокзал» (П., 5, 214).
В дальнейшем писателю было совсем не до столицы — в уезде опасались эпидемии холеры и готовились к борьбе с нею. И Чехов, принимавший самое активное участие в этой работе, еще и часто находился в разъездах. И — больные, больные — слава богу, обычные, амбулаторные...
Но миновал сентябрь, и Антон Павлович наконец вырвался в город. Для него, все лето просидевшего в уезде, принявшего 1000 больных и вообще многих лечившего, потерявшего уйму времени, Москва была даже желанна. Не из-за развлечений только, но как перемена обстоятельств, без коего творчество попросту замирает. «Ничего не писал, а все гулял в свободное от медицины время, читал или приводил в порядок свой громоздкий «Сахалин»...», — так коротко перечислил он свои мелиховские занятия позже (П., 5, 243).
С 27 октября жизнь его наполнилась новыми красками. И только одно сильно огорчило — известие о смерти П.И. Чайковского, которого он «...глубоко уважал и любил» (П., 5, 240)2.
Чехов сразу же оказался в атмосфере дружеских и приятельских встреч, происходивших в ресторанах и театрах, на лекциях (иногда и запрещенных начальством), концертах и выставках. Московская интеллигенция, немногочисленная, а потому коротко знакомая между собой, вращалась около искусства или известных людей — вроде тех же «русско-мысленцев». Часты были веселые вечеринки и ужины. Шутки и розыгрыши сменяли друг друга. Играли в фанты: почтенный профессор лаял собакой из-под стола, а толстый писатель танцевал балетное па. А еще — легкий оппозиционный «душок» разговоров... Все это не могло не привлекать.
«Своим» он стал в этом кругу не вдруг: пусть произведения Антона Павловича еще только начали читать, но отношение к нему складывалось серьезное и заинтересованное. «Это был период (...), когда работа в «Русской мысли» сблизила его с членами этой редакции: М.А. Саблиным и В.А. Гольцевым, — вспоминал брат писателя Михаил, — к этой компании примкнул и И.Н. Потапенко, и в обществе «прекрасной Пики», моей сестры, Танечки Куперник и других они провели несколько вечеров у Тестова и в «Эрмитаже». (...) Это были милые, незабвенные часы. Чехов и Потапенко были неистощимы на остроты, а слегка подвыпивший В.А. Гольцев говорил речи...»
Чехов вернулся в Мелихово 9 ноября, а уже 11-го писал А.С. Суворину: «...Третьего дня я вернулся из Москвы, где прожил две недели в каком-то чаду. Оттого, что жизнь моя в Москве состояла из сплошного ряда пиршеств и новых знакомств, меня продразнили Авеланом. Никогда я не чувствовал себя таким свободным. Во-первых, квартиры нет — могу жить, где угодно, во-вторых, паспорта все еще нет... и девицы, девицы, девицы» (П., 5,243).
Авеланом Чехова прозвали случайно3. «...На одной вечеринке за Чеховым так ухаживали, — вспоминал П.А. Сергеенко, — что кто-то в шутку сравнил его с адмиралом Авеланом. Чехов весело подхватил шутку и с комической серьезностью поддерживал в течение известного периода адмиральское амплуа» (П., 5, 502). Что касается девиц, то назвать их нетрудно. Сложившаяся вокруг Чехова стихийная группа хорошо известна: тут и подруга его сестры В.А. Эберле, и Лика, и актриса Л.Б. Яворская, и Т.Л. Щепкина-Куперник. Часть «эскадры» составляла и «сильная» половина — «русско-мысленцы», П.А. Сергеенко, И.Н. Потапенко и др.
Похоже, что тогда и начинался флирт между Чеховым и Яворской, который не мог не уязвлять «прекрасную Лику», пусть она и сама уже увлечена И.Н. Потапенко. Чехов же внутренне все больше отдалялся от нее.
Так, 7 ноября Л.С. Мизинова писала ему: «М-ме Яворская была тоже с нами, она говорила, что Чехов прелесть и что она непременно хочет выйти за него замуж, просила меня содействия, и я обещала сделать все возможное для вашего счастья» (П., 5, 507). Но Антон Павлович хоть и написал ответ, как всегда шутливый и доброжелательный, но на колкий пассаж о Яворской ничего не ответил. Слишком уж хорошо знал он непредсказуемый ликин характер, а от несправедливых упреков ее все более уставал...
Впрочем, это уже сюжет литературный. Нас же занимают «плавания Авелана» и, говоря в тон, сам «порт» этой шумной «эскадры». А он был, конечно: стоит только перечитать мемуары Михаила Павловича: «...Вся эта компания тянулась всегда за Антоном и шла туда, куда предлагал именно он. (...) В промежутках «эскадра» собиралась или в «Лувре», у Л.Б. Яворской, или же в «Мадриде», у Т.Л. Щепкиной-Куперник, так что снова повторилась фраза, сказанная когда-то Людовиком XIV:
— Нет больше Пиринеев!»4
Слова эти, впрочем, имели сугубо московский подтекст: обе гостиницы находились в большом корпусе и сообщались между собой длинными запутанными коридорами.
Почему-то считается, что старый гостиничный дом не дожил до наших дней. Однако по документам все гораздо сложнее и интереснее.
На фототипии 1880-х гг. «Дом генерал-губернатора» хорошо виден современный дом № 13 по Тверской — в прежнем виде — до реконструкции и надстройки5. А справа от него — каменный трехэтажный дом с вывесками меблированных комнат «Мадрид» и «Лувр». Четко просматривается и линия Чернышевского переулка6.
В советские годы на смену прежней застройке стремительно пришла улица Горького. Но небольшая часть гостиничного корпуса уцелела: реальные размеры дома Л.С. Полякова, вытянутого между двумя переулками, оказались таковы, что совладать с ними оказалось нелегко. Почему уж не доломали — неизвестно. И теперь в Леонтьевском переулке стоит трехэтажный особняк, чей торец с тылу Тверской явно смотрится дворовым (дом № 26). А вот фасад по переулку неплохо отделан: есть и лепной щит с инициалами прежнего владельца «Л.П.».
26 ноября 1893 г. Чехов вновь приехал в Москву. Но обо всем происшедшем до отъезда (19 декабря) известно совсем мало. Так, Антон Павлович жил у Ивана и, наконец, получил пакет из Петербурга. «Я... уже имею паспорт, — сообщал он Суворину. — Медицинский департамент прислал мне отставку, в которой сказано, что я холост и в походах и сражениях не был» (П., 5, 253)7.
В Москве Чехов погашал закладную по имению и вел переговоры с Сытиным. Поэтому «плавания эскадры», если и были, то недолгие. «Город утомил меня, — заключал он. — Уезжаю в деревню с наслаждением» (П., 5, 253).
К величайшему сожалению, и далее, говоря о 1894 г., былое приходится буквально собирать по клочкам короткие строки писем, нечеткие мемуарные картинки, недостаток документов... Например, совершенно ясно, что между 10 и 14 января Чехов находился в Москве. Вроде бы собирался праздновать Татьянин день (12 января) и даже звал брата Михаила в Москву. Писал, что празднование состоится где-нибудь на частной квартире. Но когда Михаил Павлович оказался у педагога Д.И. Тихомирова, где собрался весь цвет московской интеллигенции, его тут же послали — все те же Саблин и Гольцев — за Щепкиной-Куперник и Яворской. Но привез он их из театра Корша слишком поздно — вечеринка уже кончилась. Вспоминая о своих злоключениях, Михаил ни слова не написал о том, видел ли он Чехова у Тихомирова. Значит — не видел!.. Встретились они с Антоном на следующий день, 13-го, в «Большой Московской» гостинице, вместе и уехали в Мелихово, уже 14-го.
Очевидно, сборище у Тихомирова показалось Чехову слишком многолюдным. Во всяком случае, 12 января он дал брату Ивану следующую телеграмму: «Потапенко, Гольцев, Лавров, Немирович, Ремезов завтра обедаем. Буду двенадцать часов...». Скорее всего, это и было то празднование, которое писатель оговаривал ранее: «...если будет подходящая компания...» (П., 5, 261).
Два февральских дня неясно отпечатались в коротких записках к Лике. А о двух других, проведенных в Москве по пути в Крым, нам уже, по-видимому, никогда не узнать. Поэтому из приездов в Москву отметим только осенний (с 14 по 19 октября), когда Чехов вернулся из-за границы.
И здесь остается верить мемуарам участницы «Авелановой эскадры», которые, впрочем, словно подводят черту всему сказанному — эмоционально нарастая, они уже не добавляют обстоятельств. «...Когда он наезжал в Москву, он останавливался всегда в «Большой Московской» гостинице, напротив Иверской, где у него был свой излюбленный номер. С быстротой беспроволочного телеграфа по Москве распространялась весть: А.П. приехал!, и дорогого гостя начинали чествовать...»
И все-таки они чрезвычайно точны. Упоминается в них и записка, которую 15 октября послал Чехов Т.Л. Щепкиной-Куперник. Она стоит того, чтобы привести ее полностью: «Наконец волны выбросили безумца на берег... и простирал руки к двум белым чайкам...» (П., 5, 328).
На обороте же, в соответствии с почтовыми правилами внутригородского письма и юмористической манеры Чехова, значилось:
«Здесь,
Его высокоблагородию Татьяне Львовне Куперник.
Тверская, «Лувр» и «Мадрид»».
И понятно, что перед нами не отрывок из романа, причудливо соединенный с лексикою «потомственного почетного гражданина», выдуманного Чеховым шутки ради. Просто записка, означавшая, что Антон Павлович приехал и хочет видеть Татьяну Львовну и Яворскую.
Но интересно, как «потомственный почетный гражданин Иосиф Кругель» полушутя и полусерьезно писал Щепкиной-Куперник 24 декабря: «Сегодня в 9 часов утра, сидя в холодной классной комнате на Новой Басманной, я прочел Ваше «Одиночество» и простил Вам все Ваши преступления. Рассказ положительно хорош, и, нет сомнения, Вы умны и бесконечно хитры. Меня больше всего тронула художественность рассказа» (П., 5, 348).
Щепкина-Куперник, женщина наблюдательная и тонкая, очень точно описала московский эффект «отсутствия» Чехова. Его таскали всюду и буквально рвали на части. Обаяние, юмор и талант делали его украшением любой, самой пестрой компании. Целиком погруженный в круг общих интересов, он, конечно же, обсуждал с друзьями все то яркое, чем сверкала Москва. Но всюду — на кружках и спектаклях, слушая музыку, — он вел себя как-то отстраненно, оставаясь зрителем...
Мемуары настойчиво подчеркивают, что среди шумной суеты Чехов выглядел, как «...старший, играющий с детьми, делающий вид, что ему интересно... За его юмористической усмешкой и шутками чувствовались грусть и отчужденность...». Не удивительно, что в Мелихово он почти всегда уезжал с облегчением. Уезжал... и возвращался...
Ресторан «Эрмитаж». Фото автора
Л.Б. Яворская и Т.Л. Щепкина-Куперник. Фото Трунова, 1894—1895 гг.
Примечания
1. Юмор Чехова часто играет несопоставимыми понятиями: красавица и... «идейный», но скучный, бездарный литератор.
2. П.И. Чайковский умер 25 октября 1893 г. в Петербурге.
3. Осенью 1893 г. русские газеты наперебой сообщали 4 чествовании во Франции адмирала Ф.К. Авелана, командовавшего российской эскадрой, которая находилась в Тулоне с дружественным визитом.
4. Эта фраза принадлежала ко времени войны Франции за «испанское наследство» (1701—1714) и означала, что нет преград между Францией и Испанией.
5. Ныне в нем Правительство Москвы.
6. Ныне Вознесенский.
7. Чехов не состоял на госслужбе. После долгих хлопот 24 мая 1893 г. он был определен сверхштатным младшим медицинским чиновником при медицинском департаменте (приказ по МВД с 10 марта 1893 г.).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |