«Русская мысль»

Середина 1890-х гг. — начало подлинной славы Чехова. Большинство его произведений опубликовал либеральный журнал «Русская мысль» во главе с умным и образованным триумвиратом: В.А. Гольцевым, В.М. Лавровым и М.Н. Ремезовым. Редакция его в 1893—1897 гг. находилась на Большой Никитской улице. Современный дом № 26, несмотря на ряд переделок, красиво и даже контрастно подчеркивает угол Леонтьевского переулка, оставаясь частью прежних Никитских ворот, «раздавленных» уродливо квадратным зданием ТАСС.

Здесь увидели свет и вызвали самые восторженные отзывы публики: «Остров Сахалин» (1895; 1896), «Рассказ неизвестного человека» (1893), «Бабье царство» (1894), «Три года», «Ариадна» и «убийство» (1895), «Дом с мезонином» (1896), «Мужики» (1897) и пьеса «Чайка» (1896).

«Русская мысль» — лучший из ежемесячных журналов — имел 13 000 подписчиков и самую прогрессивную репутацию, давно заменив закрытые властями «Отечественные записки». Издание славилось прекрасным библиографическим отделом, много места уделяло событиям внутренним и иностранным, а также науке. Но литературным все же не был, оставаясь общественным, приверженным «направлению». Это и стало серьезным недостатком. Став прибежищем как сторонников «экономического материализма», так и «народников», а заодно и писателей, примиряющих оба направления, редакция тоже всячески старалась примирить идейность и художественность в искусстве. Тон здесь задавали довольно сухие статьи Гольцева.

Но особенно несимпатичны были Чехову «тенденциозные» критики типа М.А. Протопопова и А.М. Скабичевского. Не очень-то жаловал он и произведения так называемых «современных» литераторов: Н.М. Астырева, Н.М. Альбова, К.С. Баранцевича, П.Д. Боборыкина, Г.А. Мачтета, И.Н. Потапенко. В то же время он не мог не радоваться успеху таких авторов, как Д.М. Мамин-Сибиряк, С.Я. Надсон, К.М. Станюкович и М. Горький. Самого же Чехова так и не удалось причислить к какому-либо «направлению».

У Антона Павловича можно найти немало ироничных слов о честной, но бездарной прозе тех лет, об «идейности» и «направлениях» толстых журналов, однако все они связаны с 1888—1891 гг. Дальше Чехов мягко избегает подобных тем, потому что, зная цену своим редакторам и коллегам, он все же старался уважать их.

В редакции Чехову всегда были рады, на адрес журнала шла вся предназначенная ему корреспонденция. И еще одно важное обстоятельство: несмотря на разницу во взглядах, писателю предоставлялась полная свобода. На Большой Никитской, несомненно, понимали истинные масштабы чеховского дарования и восхищались им. А потому принимали писателя как дорогого гостя.

Так, Г.И. Россолимо, вспоминая случайную встречу с Чеховым у Никитских ворот, происшедшую в 1893 г. или 1894 г., сообщал: «...Я услышал голос окликнувшего меня в тот момент, когда ко мне подъехал в извозчичьей пролетке Антон Павлович; насколько я помню, он был в драповом расстегнутом пальто, в широкополой шляпе и галстуке, завязанном бантом. Лицо его было озарено радостной улыбкой. Он закидал меня вопросами, рассказал в кратких словах о своей поездке на Сахалин и для продолжения беседы предложил зайти в редакцию «Русской мысли» (...). Нас здесь встретил (...) редактор В.А. Гольцев, с которым за стаканчиком легкого вина мы побеседовали на темы дня».

Но воспоминания о студенческих годах или дельная беседа — это одно, а бесконечная политическая болтовня — совсем другое. Ибо много ранее, в апреле 1890 г., отвергая обвинения в беспринципности, Чехов писал В.М. Лаврову о своей эпохе, отстраненно глядя на нее сверху. Писал о себе в ней, трезво разумея «...то печальное обстоятельство, что я, образованный, часто печатающийся человек, ничего не сделал для тех, кого люблю, что моя деятельность бесследно прошла, например, для земства, нового суда, свободы печати, вообще свободы». Но тут же, не меняя темы, добавил: «...В этом отношении «Русская мысль» должна бы по справедливости считать меня своим товарищем, (...) так как она до сих пор сделала в сказанном направлении не больше меня — и в этом виноваты не мы с Вами» (П., 4, 56).

Подобная недосказанность вполне в духе времени, числящего нормой перлюстрацию писем, шпионство, разгул цензурных и начальственных запретов и нытье о невозможности что-либо изменить, коим многие оправдывали свою праздность и либеральное пустословие.

Поэтому позиция Чехова иная — деятельная, прежде всего творческая, в ней нет места красивым словам и декларациям.

16 февраля 1897 г. в редакции обсуждался план постройки «Народного дворца», который выполнил Ф.О. Шехтель по заказу кружка благотворителей. Идея постройки здания с народным театром и чайной вызвала всеобщий интерес. К.С. Станиславский во всех подробностях вспоминал это собрание в маленьком и тесном кабинете. Было накурено, много незнакомых лиц, и Шехтель демонстрировал свой план, которому робко оппонировал сам мемуарист. «Все глубокомысленно слушали, а А.П. ходил по комнате, всех смешил и, откровенно говоря, всем мешал, — писал К.С. Станиславский. — В тот вечер он казался особенно жизнерадостным: большой (...), румяный и улыбающийся. (...) Он радовался новому и хорошему делу в Москве. Он был счастлив тем, что к темным людям проникнет маленький луч света».

Дневниковая запись самого Чехова сдержанна и коротка — просто сказано, что проект всем нравится. Увы — это предприятие не состоялось.

Надо ли объяснять, отчего дневниковые записи Чехова нередко полны горечи, а строки их точны и жестки. Вот, например, 19 февраля 1897 г.: «Обед в «Континентале» в память великой реформы. Скучно и нелепо. Обедать, пить шампанское, говорить речи на тему о народном самосознании, о народной совести, свободе и т. п. в то время, когда кругом стола снуют рабы во фраках, те же крепостные, и на улице, на морозе ждут кучера, это значит лгать святому духу» (П., 17, 225)¹.

В той московской круговерти Чехов, для многих уже ставший «модною» фигурой, постоянно сталкивался с мелкой и даже комичной ложью людей заискивающих. Он сдерживался, но душа его страдала. «Еще больше раздражала его ложь, касавшаяся вопросов и убеждений общественной жизни, — вспоминал В.Н. Ладыженский.

— Они напились, — говорил он мне раз про одну компанию, — целовались и пили за конституцию! Ну, ты подумай, зачем ему (...) конституция, когда он может строить свое благополучие только в условиях политического рабства. Чего они лгут!»

Редакция «Русской мысли» (1898—1901). Фото автора

Примечания

1. Гостиница «Континенталь» находилась на углу Театральной площади и Охотного ряда.