Охотничий клуб

Приехав 9 сентября 1898 г., Чехов провел в Москве несколько дней, полных передвижений и встреч. Но вышло так, что многие обстоятельства того времени «затерялись» где-то между строк. Тут обычная чеховская манера — либо уж писать большое письмо, но старательно обходить то, что волнует его самого, либо ограничиваться короткими записками — я в «Славянском базаре», буду у Ивана на Басманной, заеду в Охотничий клуб. Думается, что Чехов жил тогда стремительно, без скидок на здоровье и чувства самосохранения.

Где останавливался? Тут ясности нет, но, видимо, в двух местах: в «Славянском базаре» вместе Сувориным и у брата в училище. Однако вовсе не дела и не Суворин влекли его в Москву: Антон Павлович непременно хотел побывать на репетициях «Чайки».

Первая из них назначена была на девятое. И поскольку взятая в аренду площадка в Каретном ряду оказалась еще не готовой к работе, решено было играть в Охотничьем клубе, на Воздвиженке. Именно там прежде давались еженедельные спектакли Общества искусства и литературы, благодаря которым и возникла та яркая и талантливая группа людей, которая образовала Художественный общедоступный театр.

Сегодня у бывшего купеческого клуба другой адрес — Романов переулок, дом № 2. А вообще-то старая усадьба графов Шереметевых со дня постройки своей стояла к переулку боком, а главный дом и несохранившиеся флигели и парадный двор выходили на Воздвиженку. Так было и потом, когда здесь заседала Городская дума, и после 1892 г., когда она переехала в новое здание. Но в начале третьего десятилетия советской власти перед усадьбой выстроили корпус «кремлевской» больницы, который загородил своими мрачноватыми стенами один из самых красивых московских домов XVIII в.

Репетировали вечером...

«...Никогда не забуду ни той трепетной взволнованности, которая овладела мною еще накануне, (...) ни того необычного состояния, в котором шла я в тот день в Охотничий клуб, — вспоминала О.Л. Книппер, — ни того мгновения, когда я в первый раз стояла лицом к лицу с Чеховым. (...) И с этой встречи начал медленно затягиваться тонкий и сложный узел моей жизни».

Обаяние, простота и скромность автора буквально пленили артистов. Именно тогда и начали они привыкать внимательно прислушиваться к кратким замечаниям его, не ожидать показов и развернутых объяснений. Например, В.В. Лужский вспоминал, что Чехов одобрительно отзывался о первоначальной работе его над ролью Сорина («это у вас чудесно выйдет...»), а когда принялись обсуждать грим, то Антон Павлович «...припомнил лицо из судебного мира, сказав, что «вот лицо, вроде лица Кони, Завадского», — это очень хорошо!»

Вместе с тем работа двигалась нелегко: требовались переделки, не сложился еще состав исполнителей. В этом плане, конечно же, разница между двумя репетициями — первой и третьей — обозначилась слишком явно. Вот что писал 12 сентября В.В. Немирович-Данченко К.С. Станиславскому: «Приехал Чехов. Привел я его дня три назад на репетицию. Он быстро понял, как усиливает впечатление Ваша mise en scene. Прослушал два первых акта, высказал мне, а потом артистам свои замечания. Они очень волновались. Он нашел, что у нас на репетициях приятно, славная компания, которая отлично работает».

К 11 сентября Немирович-Данченко с учетом чеховских замечаний кое-что переделал, но уступил не во всем. Но Чехову в общем понравилось. «Вчера он опять слушал, — писал Немирович-Данченко своему компаньону, — нашел много лучшим. Но Платоновым и Гандуриной и он, конечно, остался недоволен. Затем начал просить, чтобы Тригорина играли Вы».

Интересен эпизод, связанный с планировкой «Чайки». Так, Станиславский объяснял, что он поместил кваканье лягушек во время сцены представления для создания иллюзии полной тишины. Он писал Немировичу, что «...театральная тишина выражается не молчанием, а звуками...» Однако, как явствует из дневника В.Э. Мейерхольда, 11 сентября Чехов был «против того, чтобы за сценой квакали лягушки, трещали стрекозы». Ему говорили, что это реально, а он стоял на своем — это, дескать, портит картину...

Все постепенно понимали, что перед ними — пьеса новая и сложная, а недавний провал ее в Александринке напоминал: голая «техника» и «деревянная» актерская игра должны уйти в прошлое. Но и таланта мало. Быть может, впервые от актера потребовались не смутные чувства или интуиция. Нужно было осмысленно «прожить» свое сценическое время в заданных обстоятельствах — бытовых, приниженных, малодинамичных, а для зрителя — еще и узнаваемых, близких. Но в то же время внутренняя тональность «Чайки» уводила от быта к высоте размышлений о грядущей жизни, искусстве и человеческом предназначении. Пьеса побуждала думать и чувствовать. А раз так — артисту и зрителю еще только предстояло этому учиться.

Не случайно 10 сентября Станиславский, посылая Немировичу-Данченко планировку четвертого акта, не скрывал своих затруднений: «...Я сам не пойму, хороша или никуда не годна планировка «Чайки». Я понимаю пока только, что пьеса талантлива, интересна, но, с какого конца к ней подходить, не знаю».

12 или 13 сентября Чехов с Сувориным побывали в цирке Саломонского на Цветном бульваре. Антон Павлович звал туда и художницу А.А. Хотяинцеву: «...Не пойдете ли Вы с нами? В цирке так хорошо!! Много материала для карикатур, а главное, можете сделать наброски для «Каштанки»».

Письмо это Чехов послал из ресторана «Эрмитаж», где они с Сувориным не только разговаривали о делах: могли и поспорить... И как это изящно — посреди ужина и разговоров пригласить приятельницу в цирк! И до чего настойчиво: «Мы будем ждать ответа до 8 час. вечера. (...) В цирке возьмем ложу; в кассе будет известно, где мы. Пишу это на случай, если вы не пожелаете приехать в «Эрмитаж»» (П., 7, 266—267).

Художница не сумела отказаться. «Цирк он тоже очень любил, — вспоминала она позднее. — Осенью 1898 г. перед отъездом из Москвы он пригласил меня пойти в цирк с ним и (...) Сувориным. (...) В цирке я скоро устала и захотела уйти одна, но мои спутники решили тоже уйти. Была чудесная звездная ночь, после жары и духоты в цирке дышалось легко. Я выразила свое удовольствие по этому поводу, и Антон Павлович сказал: «Так легко, наверно, дышится человеку, который выходит из консистории, где он только что развелся»¹.

14 сентября 1898 г., в день отъезда, Чехов побывал на репетиции спектакля Художественного театра «Царь Федор Иоанович». Шла она уже в Каретном ряду, в арендуемом каменном зимнем театре сада «Эрмитаж». Здесь уж объяснимся: известного каждому москвичу здания в Камергерском переулке театр еще не имел, как и вообще собственной крыши над головой. Современный сад «Эрмитаж» (Каретный ряд, дом № 3), тянущийся до самого Успенского переулка, имеет свою историю. В 1898 г. предприниматель Я.В. Щукин разбил на пустом участке новый увеселительный сад, заменив им одноименное заведение М.В. Лентовского на Селезневке, к тому времени уже закрытое. Сегодня сад является большим театральным комплексом, а бывший зимний театр, несколько перестроенный, расположен слева от входа.

Увиденное на репетиции «Царя Федора» произвело на Чехова очень хорошее впечатление. Но от оценки постановки собственной пьесы в письме к П.Ф. Иорданову он все же воздержался: «Если случится быть в Москве, то побывайте в театре «Эрмитаж», где ставят пьесы Станиславский и Вл. Немирович-Данченко. Mise-en-scene удивительная, еще небывалая в России. Между прочим, ставится моя злосчастная «Чайка»» (П., 7, 272).

Обязательно надо вспомнить артистов, занятых тогда в «Царе Федоре», потому что в письме Суворину 8 октября 1898 г. писатель дал краткие характеристике их игры. Так, Ирину играла Ольга Книппер, Федора играл И.М. Москвин, Годунова — А.Л. Вишневский, Шуйского — В.В. Лужский, Богдана Крюкова — А.Р. Артем. «...Меня приятно тронула интеллигентность тона, и со сцены повеяло настоящим искусством, хотя играли и не великие таланты, — сообщал Чехов адресату. — Ирина по-моему великолепна. Голос, благородство, задушевность — так хорошо, что даже в горле чешется. Федор показался мне плоховатым; Годунов и Шуйский хороши, а старик (...) чудесен. Но лучше всех Ирина. Если бы остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину» (П., 7, 289).

Охотничий клуб. Фото автора

А.А. Хотяинцева. Фото П.П. Павлова, 1903 г.

Театр «Эрмитаж». Фото автора

Примечания

1. Цирк, возведенный в 1880 г., теперь перестроен, но все-таки центр фасада его взял нечто из чеховского времени...