Контора императорских театров

Писатель прибыл в Москву 12 или 13 апреля 1899 г. Но сначала остановился у родных, в доме Владимирова на углу Успенского переулка и М. Дмитровки (ныне дом № 12). Однако вскоре, уже 16 апреля, он переехал в дом, стоявший наискосок: «Квартира мне не понравилась...» (П., 8, 154).

Чехов не капризничал. Причины, вероятно, вполне прозаичны: флигель дворянского особнячка, выходящий в Успенский переулок, был тесен и перенаселен.

Однако до переезда на угол Дегтярного Антона Павловича ожидал еще один «сюрприз». 12 или 13 апреля состоялось заседание Театрально-литературного комитета. Протокол его, указывавший на недостатки пьесы «Дядя Ваня» и предписывавший ее переделать, говорил об одном: Чехова не поняли... Этот «замечательный» документ, в частности, отмечал, что «...непонятна перемена в отношении Войницкого к профессору, которого он раньше обожал, что совсем необъяснимым представляется состояние невменяемости, в каком Войницкий гонится за Серебряковым с пистолетом...».

Потому-то управляющий московскими театрами В.А. Теляковский и пригласил Чехова к себе — вечером 13-го или 14-го днем — обсудить ситуацию. А вот что это был за разговор, можно понять, руководствуясь двумя источниками — мемуарами Теляковского и Станиславского.

Версии их несколько расходятся. Так, первый утверждал, что предлагал Антону Павловичу жаловаться на комитет директору (то есть ему, Теляковскому) или ставить пьесу помимо комитета, но с разрешения директора. Что похоже на правду.

Чехов, разумеется, не принял эти чиновничьи «правила игры». «...В конце концов, он стал меня успокаивать и просил (...) никакой истории не поднимать, ибо она ему неприятна, — писал Теляковский. — Обещал даже написать новую пьесу для артистов Малого театра и такую, которая не оскорбила бы гг. профессоров Театрально-литературного комитета».

Что ж, быть может, писатель и сказал нечто подобное, но, несомненно, с шутливой интонацией, от души посмеявшись над «оскорбленными» профессорами Стороженко, Веселовским и пр. Но не иначе: в почтении к начальству Чехова никак не заподозришь...

Происшедшее означало, что постановке в Малом театре не бывать. И не удивило: едва ли Антон Павлович жаловал обитателей Конторы императорских театров (Большая Дмитровка, дом № 8), куда доводилось ему захаживать и прежде, соблюдая необходимые формальности.

Мемуары Станиславского рисуют встречу по-другому, причем впечатления Антона Павловича своеобразно сливаются с авторскими. Теляковский мог бы и сам приехать к известному писателю. Вызов в присутственное место — стиль для чиновников обычный, но малоприятный для человека творческого.

Беседа не задалась с самого начала: «Чем вы занимаетесь?» — этот вопрос изумил Антона Павловича. «Пишу», — ответил он. Чиновник запутался, стал мяться: «Разумеется, я знаю, но... Что вы пишете?» И Чехов уже собрался уходить. «Тогда его превосходительство еще неудачнее поспешил перейти к делу, — рассказывал Станиславский. — (...) Репертуарная комиссия, просмотревшая «Дядю Ваню», не согласилась с выстрелом в 3 акте. Необходимо было переделать финал. В протоколе были изложены приблизительно следующие необъяснимые мотивы: нельзя допускать, чтобы в профессора университета, дипломированное лицо, стреляли из пистолета».

Согласимся с мемуаристом: Чехов, разумеется, не скрывал возмущения, говоря о происшедшем и показывая копию того поистине уникального «документа». А в скобках заметим, что «Дядю Ваню» он позднее отдал в Художественный театр.