Взаимоотношения Чехова и Горького привлекали и привлекают к себе внимание многих исследователей. Личные отношения обоих писателей, их содержательная, богатая взаимными оценками и интересными литературно-критическими высказываниями, переписка, общая близость к Московскому Художественному театру, наконец, глубокая преемственная связь между творчеством Чехова и Горького, — все это служило предметом исследования литературоведов.
Рядом поставил имена Чехова и Горького И.В. Сталин в докладе, посвященном 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, назвав тех великих людей, которые составляют гордость нашей Родины, славу русской нации.
Советским литературоведением правильно определено место Чехова и Горького в историко-литературном процессе и сформулирован исторический смысл встречи Чехова и Горького как встречи завершителя реализма критического («Дальше Вас — никто не может итти по сей стезе...»1, — писал Горький Чехову) с зачинателем реализма социалистического.
История личных взаимоотношений Чехова и Горького связана с Ялтой. В Ялту написал Горький осенью 1898 года свое первое письмо Чехову, в котором признавался в «искреннейшей горячей любви» к нему, говорил о своем преклонении перед его «удивительным талантом»)2.
Весной 1899 года в Ялте же состоялась первая встреча Горького и Чехова. В доме Чехова в Аутке Горький часто бывал, осенью 1901 года жил там несколько дней до переезда в Олеиз. В чеховском саду сохранилась скамья, до сих пор любовно называемая «горьковской», на которой частенько сидели оба писателя. Вместе с Чеховым Горький гулял по ялтинским улицам, вместе они посещали Л.Н. Толстого в Гаспре.
В 1900 году Горький в доме Чехова встречался с режиссерами и артистами Московского Художественного театра. Чехов был первым читателем-критиком горьковских пьес «Мещане» и «На дне», рукописи которых Горький посылал Чехову в Ялту.
С именем Горького связано одно из наиболее значительных общественных выступлений Чехова, также относящееся к ялтинскому периоду. Выступление было вызвано так называемым «академическим инцидентом», когда Горький был избран в почетные академики Российской Академии наук, но по повелению Николая II Академия наук трусливо аннулировала свои выборы, сославшись на «политическую неблагонадежность» Горького. Только два человека из состава Академии нашли в себе мужество отказаться от звания академиков. Это были Чехов и Короленко.
Но еще задолго до начала личных отношений Горький познакомился с творчеством Чехова. М.И. Калинин в беседе с писателем Ф. Гладковым назвал Чехова учителем жизни революционно настроенной молодежи периода зарождения пролетарского освободительного движения. Революционно настроенных представителей молодого поколения, будущих участников трех русских революций Чехов, по словам М.И. Калинина, «ободрял», «вселял» в них «непримиримую ненависть к деспотизму, к полицейщине»3, Чехов был одним из учителей жизни и для революционно настроенного, социально чуткого юноши Алексея Пешкова.
Молодого Горького привлекала демократическая направленность произведений Чехова, восхищало умение писателя глубоко и правдиво отражать существенные противоречия: действительности. Горький ценил Чехова за то, что в его произведениях глубже и сильнее, чем в творчестве других писателей конца XIX века, звучала мечта о близящихся переменах, которые сделают жизнь счастливой и радостной.
Ближайший предшественник Горького, Чехов был близок Горькому многими сторонами своего творчества. Многое в произведениях Чехова было близко и дорого Горькому, было подхвачено им.
Писателей объединяло и разоблачение отношений буржуазного мира с его страшной, калечащей человека силой денег, и резкая критика противоречий самодержавно-помещичьего строя, и отрицательная оценка различных проявлений и течений буржуазной идеологии, и критика пошлости, мещанства, тусклого обывательского существования.
Горький видел в Чехове выдающегося мастера слова, считал его «талантом огромным и оригинальным, писателем из тех, что делают эпохи в истории литературы»4.
Литературно-общественная позиция Чехова, обособленность его от буржуазных и мелкобуржуазных течений своего времени, неприятие догм народничества и толстовства также были близки и Горькому. Горький, считавший Чехова «одним из лучших друзей России»5, именно к Чехову обратился в 90-е годы с просьбой отнестись к нему как к младшему товарищу, быть его литературным учителем — дать совет и указать на недостатки. Мнение Чехова о своих произведениях Горький считал чрезвычайно значительным для себя. В свою очередь, Чехов сразу увидел в Горьком крупный, яркий и самобытный талант. Он писал в одном из первых писем к Горькому: «Вы самоучка? В своих рассказах Вы вполне художник, притом интеллигентный по-настоящему»6. Чехов внимательно следил за появлением новых произведений Горького и живо откликался на них в своих письмах. В его письмах к Горькому содержится ряд критических замечаний, указаний, советов.
Но многое в Горьком и отличало его от Чехова: революционная настроенность его творчества, эмоциональность и патетика его ранних романтических произведений, отчетливо выраженный героический пафос — те черты, которые были свойственны в 1890—900-годы только «буревестнику революции». Эти черты определились неразрывной связью Горького с революционным движением и свидетельствовали об оформлении в горьковской эстетике нового творческого метода — социалистического реализма. И в то же время, крупнейший представитель критического реализма, писатель с глубоким и верным пониманием общественного значения искусства, последовательно отстаивающий своим творчеством принципы реализма и народности — Чехов не мог не почувствовать значения Горького для русской литературы, не мог не увидеть мощи его таланта, не мог не отнестись сочувственно к идейной позиции Горького.
Отношение Чехова к Горькому не может быть объяснено только интересом известного писателя, опытного мастера к начинающему талантливому автору. Если в Щедрине Чехов ценил борца с омещанившейся интеллигенцией, если в своем творчестве он неустанно выступал против мещанства во всех его видах, то в Горьком Чехов увидел писателя, который «с презрением и отвращением» заговорил о мещанстве, именно в тот период, когда общество было более всего «подготовлено к протесту»7.
Чехов признавал за Горьким заслугу введения в литературу образа «нового человека»8, к созданию которого сам Чехов так стремился в последние годы. В связи с этим весьма характерно, что как «главную героическую»9 роль, как центральную фигуру пьесы «Мещане» Чехов воспринял образ машиниста Нила.
Задача настоящей статьи — рассмотреть некоторые наиболее близкие Горькому черты творческого облика Чехова, выделить те проблемы чеховского творчества, которые были продолжены, заострены, новаторски переосмыслены Горьким.
Творчество Чехова в широком плане отражало интересы народных масс, говорило о народных горестях и надеждах. Изображение порабощенного народа связывалось у Чехова с обвинением существовавшего буржуазно-помещичьего строя.
Родине и народу посвятил Чехов Свою первую крупную повесть «Степь» (1888). Все повествование «Степи», содержание которой гораздо шире, чем рассказ о поездке 9-летнего Егорушки по степи в город, проникнуто мечтой о счастье, о красивой и свободной жизни. Писатель дает широкую картину степи, ассоциирующуюся у него с огромной, прекрасной родиной. С грустью отмечает Чехов, что по степным просторам гуляют не сказочные богатыри, которые были бы так к лицу раздольной степи, а оборванные, больные, измученные люди. Их стремления к широкой как степь деятельности, к счастью и творчеству неосуществимы, так как красота и счастье в жизни человека, широта степи, богатырский размах родины находятся во власти сил, враждебных человеку. Вся степная жизнь направляется и определяется богатым купцом Варламовым. Господство Варламова, его делячество, постоянная нагайка в его руке и фанатическая страсть к наживе убивают красоту степи, отнимают у человека возможность счастья. В повести, проникнутой мечтой о счастье, которого так ждут люди, начинает звучать мысль о невозможности истинного счастья в мире капитала.
В «Степи» — чрезвычайно значительном, этапном произведении Чехова — глубоко выражен и обличительный и утверждающий пафос творчества Чехова. Родина прекрасна, все на земле только и ждет, чтобы слиться с правдой, жизнь может быть светлой и счастливой, но для этого многое надо изменить, многое вырвать с корнем, «выпрямить» маленького, задавленного нуждой и темнотой человека, дать простор стремлению человека к свободе, творчеству, красоте.
Гневно выступал Чехов против всего, что препятствовало этому.
В творчестве Чехова большое место занимают произведения, раскрывающие страшную силу общественного строя, созданного на власти собственности, на власти денег, показывающие противоречия буржуазного мира.
В отношении к капитализму и в изображении представителей буржуазии Чехов во многом был ближайшим предшественником Горького. В рассказах 80-х годов («Добродетельный кабатчик», «Кулачье гнездо», «На мельнице») Чехов, продолжая традиции Щедрина и Г. Успенского, создал образ предпринимателя-накопителя, употребляющего все законные и противозаконные средства для закабаления и угнетения зависимых от него людей. В центре внимания писателей — образ буржуа-хищника, буржуа-кровопивца.
В произведениях 90-х годов («Бабье царство», «Три года», «Случай из практики») Чехов, развивая основную идею «Степи» — мысль о несбыточности, невозможности истинного счастья в мире капитала, нарисовал иной психологический образ.
В произведениях 80-х годов Чехов не ставил себе задачей раскрыть внутренний мир своего кабатчика или Варламова, и основную мысль — мысль враждебности капиталистического уклада человеку — раскрывал, подчеркивая хищничество «мироедов», используя детали обстановки («Кулачье гнездо»), пейзаж («Степь»). В 90-е годы писатель осуждает мир капитала, раскрывая образ мыслей недовольного жизнью, тяготящегося богатством купца, который важен Чехову не как представитель своего класса, а как нормальный человек, поставленный в ненормальные условия, недовольный буржуазной средой, тоскующий о счастье.
В центре внимания писателя — богатые купцы, «блудные дети буржуазии». Это не прижимистые купцы-хищники, активные носители социального зла, а неудачники, с трудом несущие бремя своего богатства, слабые, рефлексирующие, неудовлетворенные. Деньги, нажитые отцами, не приносят им счастья: их томит тоска, стремление к иной жизни.
Чехов в этих произведениях осуждает отрой буржуазных отношений, раскрывая рабство человека при этом строе. Богатство избавляет человека от полезной деятельности, от труда, погружает в сферу чуждых и неприятных ему дел и интересов.
Грубая, жестокая, стихийная сила, управляющая людьми в мире капитала, олицетворяется в образе «дьявола», подчиняющего себе и хозяев, и рабочих («Случай из практики»).
Горький развил, творчески переосмыслил эти две основные линии изображения буржуазия в произведениях Чехова как характерные, типичные для буржуазии предреволюционной поры.
Начиная с таких ранних рассказов, как «Тронуло», «Наваждение», «Колокол» и кончая романом «Дело Артамоновых», Горький создал яркую и разнообразную галерею образов хищников, являющихся типичными представителями своего класса, опорой буржуазно-помещичьего строя.
В критике отмечалась близость горьковских «выламывающихся» купцов образам чеховских купцов в произведениях 90-х годов. И действительно, чеховская традиция наиболее ярко прослеживается на анализе произведений Горького об отщепенцах буржуазии. 90-е годы — период, когда были написаны первые произведения Горького о судьбах людей в капиталистическом обществе и созданы наиболее значительные чеховские произведения на эту тему — были годами роста капитализма. И велика заслуга писателей, увидевших за внешними успехами капитализма его паразитическую, античеловеческую сущность, остро поставивших вопрос о необходимости найти выход из противоречий буржуазного мира. Одним из свидетельств непрочности и неблагополучия буржуазного мира были образы «блудных детей» буржуазии у Чехова и Горького.
Представляется чрезвычайно знаменательным, что именно Чехову посвятил Горький свой первый роман «Фома Гордеев» о бунтаре-одиночке, человеке который «не типичен как купец», но само его появление, его протест и стремление к другой жизни типично для каждого нормального, здорового человека в буржуазном обществе. В положении и характере Фомы Гордеева можно заметить ряд сходных черт с чеховскими купцами. Так же, как чеховские купцы, Фома чувствует себя несчастным, сознает, что деньги мешают ему жить. Его стремление к честной трудовой жизни близко чеховским купцам.
Но при бесспорном сходстве чеховских и горьковских героев отчетливо видно и их различие. Горький подчеркивает большую активность в сопротивлении буржуазной среде. Фома — первый из галереи горьковских «выламывающихся» купцов — вступает в резкий конфликт с буржуазным окружением. Стремительной, действенной натуре Фомы соответствуют в романе картины вольной волжской природы, передающие ощущение широты, раздолья. Деятельный, порывистый Фома часто вступает в столкновение с окружающими. Сюжет романа развивается бурно и стремительно, отражая метания героя. Упруго, напряженно развивается действие и в другом раннем романе Горького — «Трое». В центре произведения — путь Ильи Лунева. Активность и целеустремленность его натуры проявились сначала в типичном для многих людей из народа пути вверх, к материальному благополучию, а затем ту же активность, но еще более усиленную горечью разочарования, сохраняет Илья, когда вырывается, выбрасывается из собственнического мира.
Различие в характере главных персонажей у Горького и Чехова не могло не отразиться на творческой манере писателей, на стиле и композиции их произведений. Вместо замедленного, размеренного повествования у Чехова («Бабье царство», «Три года») — в романах Горького порывистое, убыстренное, полное резких сюжетных поворотов развитие действия. Но и бурная развязка первых горьковских романов и нарочитая неоконченность повести «Три года» определяются страстным стремлением писателей к новому, осуждением мира, основанного на власти денег.
Чеховские купцы близки чеховским интеллигентам, поэтому «Бабье царство», «Три года», и «Случай из практики» по своей идейной направленности во многом примыкают к произведениям Чехова об интеллигенции («Моя жизнь», «Дом с мезонином»), герои которых, задумываясь над жизнью, стремятся найти путь к изменению действительности. Следует отметить, однако, что чеховские купцы в произведениях 90-х гг. по своим позитивным качествам (критика буржуазных отношений, стремление к изменению жизни) уступают многим интеллигентам — героям Чехова. «Праздная жизнь не может быть чистою» («Дядя Baня»), — утверждал Чехов воем строем своих художественных образов. И писатель показывает, как паразитическая жизнь делает из человека раба, как отсутствие полезной деятельности, зависимость от капитала обезличивают его.
Различие образов представителей буржуазии Горького от купцов Чехова связано с общим направлением творчества писателей. Чехов ставил существеннейшие вопросы современности на проблеме интеллигенции. В его произведениях именно интеллигенты пытаются разрешить жизненные противоречия, ищут выхода, сознательно оценивают жизнь. Поэтому и «думающие», осуждающие буржуазный мир купцы напоминают представителей интеллигенции.
В творчестве Горького, ставшего, по определению ленинской «Искры», талантливым выразителем протестующей массы, как положительная сила, стремящаяся разрешить социальные противоречия, выступает представитель народа, человек массы. В отщепенцах буржуазии, ставших боком к своему классу, от Фомы Гордеева до Егора Булычева, отмечал Горький здоровые задатки, унаследованные ими от народа, из которого вышли их отцы и деды.
В ранних романах Горького, в протесте Фомы Гордеева и Ильи Лунева нашло опосредственное отражение социальное недовольство и растущее стремление к протесту людей из народа.
Порождением буржуазного мира, мира собственности и корысти являлось мещанство, постоянным врагом которого был Чехов.
В творчестве Чехова, начиная от его рассказов периода Антоши Чехонте и кончая «Володей большим и Володей маленьким», «Ионычем» и другими произведениями 90-х и 900-х гг., разоблачается поведение «мещан», их пошлость, эгоизм, приспособленчество к установленному порядку, вживание в него, неспособность и нежелание сопротивляться буржуазной среде. Чехов, глубоко сочувствующий маленькому человеку, с болью и негодованием рисовал картины издевательства сытого, пошлого мещанства над беззащитными, слабыми, зависимыми людьми («Баран и барышня», «Переполох»).
Горький продолжил борьбу Чехова с мещанством, вслед за Чеховым будил в читателе негодование и протест, вызывал сочувствие к маленькому человеку-труженику.
В одном из наиболее значительных ранних рассказов — «Скуки ради» (1898) — Горький, развивая, усиливая чеховскую традицию, показал жестокость мещан-обывателей, доведших своими издевательствами робкую, забитую женщину до самоубийства — так, от нечего делать, скуки ради.
Чехов, всем своим творчеством призывавший читателя к активному отношению к жизни, рисовал страшные последствия подчинения мещанской среде, приводящей к утрате в человеке всего человеческого («Крыжовник», «Ионыч»). Мещанин-обыватель у Чехова часто боится жизни, его мучит постоянный страх перед будущим, он трепещет — «как бы чего не вышло!». Он боится нового, строго придерживается установленного, предусмотренного циркуляром образа жизни. В рассказе «Человек в футляре» Чехов создал яркий сатирический образ учителя Беликова — верного и добровольного охранителя старых устоев, державшего в страхе весь город и смертельно боявшегося жизни, страшного, омерзительного и жалкого в одно и то же время.
В повести «Жизнь ненужного человека» (1907—1908) Горький политически заострил эту проблему, показал, как животный страх перед жизнью приводит Евсея Климкова — главного персонажа повести — в лагерь врагов революции, в царскую охранку, делает его провокатором, предающим в руки полиции своего брата и его друзей-революционеров. «Человек человека должен опасаться — закон природы», говорит в повести другой «ненужный» и вредный человек — сыщик Грохотов. И Климков боится всех и всего. Непонимание жизни, страх перед развивающимися революционными событиями и страх перед действиями черносотенцев приводит Климкова — ненужного, жалкого человека — к самоубийству.
Жизнь провинции — жизнь обывательская и презренная, отсасывающая у человека крылья, превращая его в чудака и лишнего человека, примиряющегося с мещанской средой, нашла отражение во многих произведениях Чехова.
Всестороннее, обобщенное изображение захолустного мещанства дано в повестях Горького «Городок Окуров» (1909—1910), «Жизнь Матвея Кожемякина» (1910—1911).
В этих повестях Горький показал зло окуровщины, обывательского болота, однообразного мещанского прозябания, на почве которого расцветают такие цветы зла, как хулиганство Вавилы Бурмистрова, смыкающегося с черносотенцами, как каратаевская философия смирения и покорности Маркуши. Обогащенный опытом первой русской революции, Горький новаторски развил проблему мещанства, вскрыв реакционную сущность поведения мещан во время революции: мещанство оказывается той силой, на которую опирались в борьбе с революцией самые темные силы реакции.
И в то же время в этих повестях Горького, как и в «Жизни ненужного человека», конкретизируются силы, способные противостоять буржуазно-мещанской среде. Эти силы видит Горький в развернувшемся революционном движении, в растущем социальном сознании людей из народа, в деятельности революционной интеллигенции.
Обличая буржуазный строй, способствуя всей своей деятельностью борьбе с уродливыми явлениями действительности царской России, с полицейским «пришибеевским» режимом, Чехов выступал против буржуазной интеллигенции, служащей оплотом этому строю, осуждал оторванность интеллигенции от общественного движения, ее отход от борьбы, ее отчужденность, от народа.
Близость Чехова и Горького в разрешении проблемы интеллигенции сказалась прежде всего в том, что Чехов, как и Горький, не видел в интеллигенции решающей, прогрессивной силы.
В творчестве Чехова как 80-х, так и 90-х годов нет ни одного произведения, из которого можно было бы сделать вывод о само довлеющей роли интеллигенции в общественном движении.
Начав еще в 80-е годы борьбу с опошлением, измельчанием, омещаниванием интеллигенции Чехов не прекращал этой борьбы до конца, с необычайной художественной силой показывая, что эти качества явились следствием отрыва интеллигенции от общественной жизни.
В 1889 году вышла в свет повесть Чехова «Скучная история», имевшая глубокий общественный смысл. Этой повестью Чехов выступал против равнодушия к общественным вопросам, говорил о том, что жизнь без общественных идеалов пуста, бессодержательна и бесцельна. «Скучная история» — история жизни известного профессора, всю жизнь преданно служившего науке и упорно отгораживавшегося от политики. На склоне лет профессор убеждается, что в его жизни не хватало главного — «того, что называется общей идеей или богом живого человека», и оказывается в тупике.
Теме равнодушия, опошления человека, лишенного общественной жизни, посвящено и другое большое произведение Чехова — повесть «Дуэль» (1891). У главного персонажа повести Лаевского, как и у профессора в «Скучной истории», нет общественных идеалов и руководящей идеи в жизни. И Лаевский делается мелким, пошлым, ничтожным. Но для Лаевского характерно сознание своих ошибок, страдание от своего ничтожества и бесполезности. В этой искренности, в стремлении стать лучше, видит Чехов возможность его изменения. И Лаевский действительно меняется под влиянием ряда потрясений. Но неправы те исследователи, которые видят в этой перемене и в новом Лаевском найденный идеал, правильную дорогу. Лаевский «скрутил» себя, посвятив целодневной работе. Но это толстовское «спасение в себе самом», идеал трех аршин земли не был идеалом Чехова. Поэтому Лаевский в конце повести выглядит жалким, робким, забитым. Центр тяжести произведения не в «перевороте» Лаевского, а в чеховской идее о том, что нужно искать настоящую правду, которой не знает Лаевский.
На долю Чехова выпало показать разрушение ряда иллюзий интеллигентской мысли. В своих повестях и рассказах Чехов подвел итоги революционной борьбы и общественной деятельности интеллигенции 80-х годов, отразил несостоятельность ее путей. Итоги получились печальные. И хождение в народ, и теория малых дел, и политика индивидуального террора — все это были ошибочные, ложные пути, все это было, по мнению Чехова, «не то», «уклонение от нормы» и говорило лишь о том, как не надо идти.
В повести «Моя жизнь» (1896) показана безрезультатность увлечения некоторой части интеллигенции «хождением в народ» и опрощенчеством. Герой повести симпатичен своим стремлением к честному труду и критическим отношением к социальной несправедливости. Но уход героя «в народ», личное совершенствование, каждодневный физический труд не могут оказать никакого влияния на окружающую среду.
Один из наиболее художественно совершенных рассказов Чехова — «Дом с мезонином» (1896) — не только маленькая повесть о нежной и несчастной любви, но и произведение, в котором поставлен ряд важных социальных проблем. Этим рассказом Чехов нанес удар крохоборческой теории малых дел. Герой «Дома с мезонином», художник, осуждает интеллигенцию, увлеченную «аптечками, библиотечками», видевшую в этом высокий общественный смысл жизни. Он напоминает стороннице этой теории Лиде Волчаниновой, что подобная деятельность не меняет жизни народа, который «опутан цепью великой».
В повести «Рассказ неизвестного человека» (1893) отражено начало 80-х гг. — тот этап общественного движения, когда народники, перешедшие к методу индивидуального террора, потерпели окончательный крах, когда они, по словам Ленина, «исчерпали себя», а «в рабочем классе не было ни широкого движения, ни твердой организации»10. Владимир Иванович, «неизвестный человек» — народник-террорист, у которого, по его словам, было славное прошлое. В настоящем же это — человек, разочаровавшийся в своих идеалах и отказавшийся от них, стремящийся к тихой обывательской жизни.
Автор осуждает идейную капитуляцию «неизвестного человека», приводя его к личной драме, вкладывая в уста женщины, любимой им, резкую отповедь его безидейности и опустошенности.
Показывая мучительные искания своих героев, Чехов ни в одном из названных произведений не изобразил их идейного торжества. Ни ушедший в рабочую среду Мисаил Полознев («Моя жизнь»), ни изуверившийся в своих идеалах народник-террорист («Рассказ неизвестного человека») ни «скрутивший» себя Лаевский («Дуэль») не чувствуют себя удовлетворенными, они не нашли настоящей правды. Но, осуждая жизненные позиции героев этих произведений, писатель приветствовал беспокойный дух, заставляющий человека искать, не успокаиваться, не ограничиваться мещанским счастьем. Этот беспокойный дух отличает Мисаила Полознева от доктора Старцева («Ионыч»). Старцев — лишенный воли и творческой инициативы человек, далекий не только от общественной жизни, но и от мыслей о ней, превращается в самоуверенного, пошлого, ожиревшего стяжателя.
В борьбе с буржуазной интеллигенцией, в возмущении сытой обывательской жизнью, в обличении мелкособственнических идеалов Горький в конце XIX века, став рядом с Чеховым, новаторски продолжил и развил чеховские традиции. Он развил чеховскую тему омещанивания человека, лишенного «общей идеи». В творчестве Горького, начиная от раннего рассказа «Встреча» и кончая эпопеей «Жизнь Клима Самгина», разоблачается образ буржуазного интеллигента, ренегата и мещанина, изображается его полнейшая деградация, отталкивающая пустота и цинизм.
Горький, развивая чеховскую традицию, не повторял сюжетных схем, образов, картин своего предшественника. Вооруженный самым передовым мировоззрением и близостью к большевикам, а затем обогащенный опытом первой русской революции, Горький политически заострил проблему размежевания интеллигенции на рубеже XX века. В своих рассказах и пьесах («Дачники» и др.) Горький подвергаем сатирическому осмеянию буржуазную интеллигенцию, раскрывает процесс ее омещанивания (Басов, Суслов и др.), приход в лагерь буржуазии, превращение в обывателей.
В конце жизненного пути Горький, преломляя в своем творчестве опыт Великой Октябрьской революции, создал обобщенный образ буржуазного интеллигента, ренегата и мещанина Клима Самгина, в котором воплотились черты многих образов представителей буржуазной интеллигенции, в произведениях Горького предшествующих лет: Полканова («Варенька Олесова»), Истомина («Озорник»), Петра Бессеменова («Мещане»), Басова и Шалимова («Дачники») и др. В лице Самгина Горький разоблачил моральную, философскую и политическую несостоятельность буржуазной интеллигенции, ее оппортунизм и лакейство перед буржуазией.
По-новому претворяется в произведениях Горького и чеховская тема искания правды, стремления к иной, справедливой жизни. Ряд произведений Чехова, рисующих интеллигентов, оторванных от народа, от освободительного движения, но одушевленных стремлением найти настоящую правду («Моя жизнь», «Дядя Ваня» и др.), отражают тот момент в истории нашей Родины, когда русская революционная мысль еще только шла к марксизму, когда программа правильного обществ венного поведения не была еще четко выражена. Чехов осуждает профессора, неизвестного человека и др. за отход от общественной борьбы. Но вина такого героя смягчается тем, что его поведение отчасти определяется причинами общественного порядка. О том времени, когда люди «доплывут до настоящей правды», мечтает чеховский герой («Дуэль»), но пока «никто не знает настоящей правды».
Знакомство с революционной практикой пролетариата, неразрывная связь с рабочим движением позволили Горькому довести до конца линию ищущих и мечтающих интеллигентов. Резкое размежевание сил, поляризация их в эпоху назревания первой русской революции определили путь этой интеллигенции, и Горький показывает, как часть ее капитулировала, сомкнулась с лагерем буржуазии. Другая часть, социально чуткая, не мирящаяся с ложью и неправдой буржуазного строя, вступала в прогрессивный лагерь, шла к революционной, марксистской интеллигенции (Варвара Михайловна и Влас в пьесе «Дачники»).
Чехова и Горького объединяло не только отношение к противоречиям и порождениям буржуазного строя, к ошибочности буржуазных идеологий. Горькому были дороги и близки положительные идеалы Чехова, любовь Чехова к родине и ее народу, вера в светлое будущее, та романтика великих предчувствий надвигающейся очистительной бури, которая окрасила произведения последнего периода творчества Чехова.
Для Горького творчество Чехова было ценно не только глубоким и правдивым отражением жизни, но и тем, что понимание сложных и страшных противоречий действительности не убило в писателе веры в жизнь. «Нота бодрости и любви к жизни», которую отменил Горький в статье «По поводу рассказа А.П. Чехова «В овраге»11, рождалась от сознания нравственной красоты человека из народа, сумевшего, несмотря на невыносимо тяжелые условия существования, сохранить в себе «душу живу», веру в то, что труд возвышает человека (образы Липы и Костыля в повести «В овраге»). Чрезвычайно показателен в этом отношении образ плотника Костыля, в котором живет гордость работника, сознающего превосходство трудового человека над нетрудовым. «Кто трудится, тот и старше», — убежденно говорит он.
Никто из писателей предшественников и современников Горького не говорил так много и взволнованно о труде, как Чехов. Понимая значение труда как основания культуры, писатель устами своих героев утверждал необходимость труда. Противопоставляя жизнь труженика жизни ничем не занятого человека, Чехов говорил о том, что праздное существование не может быть чистым («Дядя Ваня»). Герои Чехова, говорящие и думающие о преобразовании жизни (художник в «Доме с мезонином», Мисаил Полознев в «Моей жизни»), связывают это преобразование с необходимостью трудовой деятельности. О том времени, когда работать будет каждый человек, мечтает Тузенбах («Три сестры»).
Однако в произведениях Чехова много героев, стремящихся к творческой трудовой деятельности, но мало осуществивших это свое стремление. Раскрывая разрыв мечты героя с возможностью ее осуществления, Чехов подводил своего читателя к мысли о том, что возможность радостного творческого труда осуществится лишь с изменением действительности.
В становлении социалистического идеала в творчестве Горького чрезвычайно большое значение имели постановка и разрешение темы труда. «Хозяин тот, кто трудится», — провозгласил новый герой, — машинист Нил в пьесе Горького «Мещане».
Начиная с конца 90-х годов Горький в своих произведениях говорит о революционных возможностях пролетариата. Эволюция темы рабочего класса в творчестве Горького определила и развитие темы труда. Страшные картины бесчеловечного, отупляющего человека труда в раннем рассказе «На соли» сменяется в произведениях последующих лет картинами, раскрывающими великое «выпрямляющее» человека значение труда.
Поэтизация массового труда, «восторг делания» раскрывается в ряде произведений Горького: в повести «Мои университеты» и, еще ранее, в выразительной сцене поднятия затопленной баржи в романе «Фома Гордеев». Горький дает почувствовать потенциальные возможности труда, способного преобразить человека и преобразовать землю. Но писатель-реалист не ограничивается этим. Он показывает, как буржуазный строй уродует естественное и красивое стремление к трудовой деятельности. Цель редкого по красоте и силе трудового подвига не скольких десятков людей — спасение разбитой, черной уродины-баржи, которую, может быть, через неделю опять пустит на дно кутящий хозяин.
В понимании Горького великая преобразующая роль труда может быть раскрыта до конца лишь при условии освобождения человека от пут капитализма.
Горький продолжил традицию чеховских произведений, раскрывающих несовместимость строя буржуазных отношений с самыми высокими, благородными устремлениями человека. Горький, новаторски преломляя эту традицию Чехова и другие великих писателей-демократов, изображал протестующего против узаконения норм жизни человека в столкновении с буржуазной средой. Для Горького в показе «перевернувшейся и укладывающейся» пореформенной России конца XIX века интерес представляли те образы и явления, в которых процесс ломка разрушения старого уклада и рождения нового был выражен наиболее ярко.
Внимание Горького привлекает образ отщепенца, разорвавшего нити, связывающие его со своим классом, презирающего, отвергающего законы буржуазного общества. Этим объясняется интерес Горького к босякам, представителям «бродячей Руси», привлекавшим писателя своей независимостью и свободолюбием.
Позитивное значение горьковских рассказов о босяках — в осуждении буржуазного общества, которое не дает простора человеку, в обличении мещанства. Это значение горьковских босяков прекрасно понимал Чехов. Знаменательно в этом отношении письмо Чехова к А.И. Сумбатову-Южину. Говоря о значении Горького для русского общества, Чехов писал: «Мещанство большое зло, оно, как плотина на реке, всегда служило только для застоя, и вот босяки, хотя они и не изящны, хотя и пьяны, но все же надежное средство, по крайней мере оказалось таковым, и плотина, если и не прорвана, то дала сильную и опасную течь»12.
Советская критика еще в 20-е годы (Н.К. Пиксанов) отметила близость чеховского образа вольнолюбивого бродяги Мерика (пьеса «На большой дороге» 1884 г. и рассказ «Воры» 1890 г.) рассказам Горького о босяках. И действительно, рассказ «Воры» своей идейной направленностью и трактовкой образа вольного Мерика близок многим произведениям Горького, в которых содержится противопоставление вольной, свободной жизни обывательскому, томительно-бедному существованию, произведениям, конфликт которых строится на столкновении психологически контрастных характеров («Челкаш», «Мальва» и др.).
Сюжет рассказа «Воры» строится на столкновении Мерика с психологически контрастной фигурой Ергунова, на столкновении двух миропониманий.
В Мерике Чехов показал активную и страстную натуру человека, который мог бы сказать о себе подобно героям Горького: «Жизнь узка, а я широк» (рассказ «Проходимец»). Но Мерик, в отличие от таких героев Горького, как Мальва, Челкаш, Григорий Орлов, не поднимается до осуждения мещанского своекорыстия, в нем нет и тени социального протеста.
Образом Ергунова Чехов показал страшную силу обывательской обыденщины, засасывающей человека пошлости. Близость Чехова к Горькому в этом образе раскрывается в показе пробуждения сознания в обыкновенном, «заеденном» средой и самим собою человеке.
Говоря о страданиях народа, о его страстном стремлении к новой, счастливой жизни, Горький и Чехов обращались к вопросу об исторических перспективах, о будущем нашей Родины. Создавая образ озорника Дымова в повести «Степь», Чехов говорил, что такие люди, как Дымов, рождаются «прямехенько для революции». И тут же добавлял, что «революции в России никогда не будет»13. Так думал Чехов в 80-х годах, сострадая народу, скорбя о том, что богатырские силы его, талант, душевная красота гибнут под тяготами жизни, никем не воспетые и никому не нужные, не находящие применения в мире Пришибеевых и Варламовых.
В 90-е годы творчество Чехова эволюционировало в направлении все усиливающейся оптимистической настроенности. Все увереннее и отчетливее звучала в произведениях Чехова мысль о близящихся переменах, которые сделают жизнь счастливой и радостной. Чехов и его любимые герои верят, что наступит новая жизнь, когда все изменится — некрасивое, уродливое уйдет из жизни, и на более высоких жизненных принципах будет построено новое общество. Но произойдет ли это само собой, постепенно, когда развитие культуры и рост сознания приведут, наконец, к желаемому, или нужны насильственные, революционные меры, чтобы изменить существующий строй? Чехов поставил этот вопрос в своих произведениях — и в этом его историческая заслуга, но в 90-е гг. он еще не дал на него ответа.
В повести «Три года» между двумя героями — Ярцевым и Кочевым — происходит чрезвычайно характерный для многих произведений Чехова спор о будущем (столкновение двух точек зрения Полознева и доктора Благово в «Моей жизни», Вершинина и Тузенбаха в пьесе «Три сестры» повторяют этот спор). Ярцев стоит на точке зрения постепенного улучшения существующего строя. «Жизнь идет все вперед и вперед, культура делает громадные успехи на наших глазах, и очевидно, настанет время, когда, например, нынешнее положение фабричных рабочих будет представляться таким же абсурдом, как нам теперь крепостное право, когда меняли девок на собак». В представлении Ярцева подобный путь постепенного прогресса, ведущего к равенству, является единственно возможным.
Ярцеву резко возражает Кочевой, говоря, что такой путь слишком долог. Ожидаемое равенство таким образом может установиться слишком не скоро. «Не ждать нужно, а бороться», — таков вывод Кочевого.
Но кто будет бороться, каким образом произойдет переход к новым, высшим формам жизни — не знает ни Кочевой, ни Тузенбах, говорящий о надвигающейся буре, ни другие герои Чехова, пришедшие к мысли о необходимости «сильных и смелых мер», направленных на изменение действительности. Не говорит об этом и автор.
В последние годы своей жизни, годы кануна первой русской революции, у Чехова складывается мысль о близости и неизбежности надвигающихся перемен. Как свидетельствуют современники, Чехов стал верить в возможность быстрого преобразования действительности.
По воспоминаниям писателя Вересаева, Чехов в одном из вариантов рассказа «Невеста» уводил свою героиню в революцию. А это свидетельствует о том, что Чехов в начале 900-х годов связывал мысль об уходе из буржуазного мира, стремление перевернуть жизнь, освободиться от пут мещанства и пошлости с революционным вмешательством в жизнь.
Замысел писателя — вывести образ революционера — остался неосуществленным. Смерть прервала новый, только начинавшийся значительный этап творчества Чехова. Однако можно с уверенностью сказать, что «нота бодрости» в последних произведениях Чехова рождалась от уверенности писателя в надвигающихся переменах, определялась его любовью и страстным интересом к новой, поднимающейся России.
В произведениях раннего Горького эта чеховская романтика великих предчувствий была подхвачена, усилена. «Буря, скоро грянет буря!» — приветствовал грядущую революцию Горький («Песнь о буревестнике»).
Чеховский положительный идеал был близок Горькому. Об этой близости, в частности, свидетельствует следующий факт: характерно, что образ Нади в рассказе «Невеста», волнующий нашего современника светлым предчувствием новой жизни, не вполне удовлетворил автора. «Напишешь, прочтешь, и видишь, что это уже было, что это уже старо, старо. Надо бы чего-нибудь новенького...»14, — писал Чехов О.Л. Книппер-Чеховой 23 февраля 1903 г. Писатель был прав и неправ. Неправ потому, что в рассказе было много нового: ни в одном произведении Чехова, кроме «Вишневого сада», предчувствие надвигающихся перемен, вера в новую жизнь, не выразились так сильно. Надя разорвала с мещанской средой, перевернула свою жизнь, осуществив тем самым мечты многих чеховских героев. Но неудовлетворенность взыскательного художника имела и известное основание. Надя не разрешила тех вопросов, которые мучили Полознева («Моя жизнь»), художника («Дом с мезонином»), Зинаиду Федоровну («Рассказ неизвестного человека») и других героев Чехова. Надя дана в противодействии со старым, а не во взаимодействии с новым. А писатель, очевидно, хотел показать и новую жизнь Нади, раскрыть формы воздействия на среду.
Следующим этапом на пути беспокойного духа, который вел героев Чехова в поисках новой счастливой жизни, был искомый Чеховым идеал человека-деятеля, героя и подвижника. Чеховское понимание такого героя наиболее полно раскрывается в некрологе о великом русском путешественнике Н.М. Пржевальском (1888). Называя Пржевальского человеком «подвига, веры и ясно сознанной цели», Чехов писал, что такие люди, как Пржевальский составляют «самый поэтический и жизнерадостный элемент общества», что обществу герои, «подвижники нужны, как солнце»15. В человеке подвига Чехова привлекает «идейность» и «благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки»16. Писатель пристально всматривался в жизнь, искал в окружающей его действительности примеры, достойные подражания, раскрывал в своих любимых героях «человеческий талант» — сострадание к чужой боли, протест против пошлости ж обывательщины, против равнодушия к общественным вопросам.
«Если положительные типы, создаваемые литературою, составляют ценный воспитательный материал, то те же самые типы, даваемые самой жизнью, стоят вне всякой цены»17, — говорил писатель.
Чехов мечтал о человеке, преобразующем жизнь, о человеке-подвижнике, чье воспитательное влияние на среду огромно.
Этот не осуществленный в художественных образах чеховский положительный идеал человека идеи и подвига во многом совпадает с идеалом Горького, давшего в образах своих героев-революционеров воспитателей массы, указывающих ей конкретные формы борьбы с так ненавидимой Чеховым буржуазно-помещичьей действительностью.
Известный литературовед С.Д. Балухатый назвал Чехова историческим писателем, видя его историчность в поразительной близости к думам и исканиям своего времени. Эта историчность определила новаторство жанра произведений Чехова, сказалась на особенностях художественного метода писателя.
Рассмотрение жанрового своеобразия наиболее значительных произведений Чехова («Скучная история», «Рассказ неизвестного человека», «Моя жизнь») позволяет уяснить, что обычно в их основе лежит идеологический конфликт, движение сюжета во многом определяется развитием общественной идеи, на судьбу героя, в конечном счете, оказывает влияние судьба страны и народа, и перед значением надвигающихся перемен отходят на второй план вопросы личного счастья или несчастья героя. Доказательством этому может служить анализ своеобразия финалов чеховских повестей.
Основной смысл чеховских повестей — не во внешнем развитии действия, а в раскрытии глубокой общественной идеи. Чехова интересует не только личная судьба героя, но и разрешение вопросов общественных. Словами Лаптева «Поживем — увидим» заканчивается повесть «Три года». Подводя итоги своим прошлым ошибкам, герой повести «Рассказ неизвестного человека» говорит о том, что «следующим поколениям будет легче и видней: к их услугам будет наш опыт». Лаевский в конце повести «Дуэль» надеется на то, что если и не он, то другие люди доплывут до настоящей правды.
Герой не решает поставленного писателем вопроса, не вступает в резкое столкновение с собственническим миром. Характер героя определяет и своеобразие жанра повести — равномерность сюжетного напряжения, даже спад этого напряжения в конце произведения. Чехов всем строем художественных средств подводит читателя к мысли, что его герой не решит поставленных жизнью задач, финал убеждает в этом читателя (равно как и зрителя чеховских пьес).
Необычен и по-чеховски тонок финал «Дяди Вани». После бурного третьего действия, после выстрела дяди Вани в его врага Серебрякова, наступает «тихий и вялый»18, по словам Чехова, IV акт. И этот акт с необычайной выразительностью и силой подчеркивает основную идею пьесы: дело не только в Серебрякове; осуществилось бы его убийство, ничего не изменилось бы в жизни дяди Вани, Сони, Астрова. Корни трагедии Астрова и драмы Войницкого глубже: зло в тех социальных условиях, в том строе общественных отношений, при которых возможно служение идолу, когда впереди нет огонька, когда неприложимы к жизни творческий размах и талант. И зритель пьесы неминуемо приходит к мысли о неразумности современного Чехову социального строя, мечтает о новой жизни.
Два вывода может сделать читатель и зритель чеховских повестей и пьес: современная писателю жизнь такова, что дальне ждать и мириться с насилием невозможно, но ни Полознев, ни другие чеховские герои не способны изменить жизнь — они либо уже сломлены, либо не знают правильной дороги.
Герои произведений Чехова — люди 80—90-х годов — живут на рубеже великих перемен, в предчувствии бури, в ожидании изменения жизни и решения наболевших вопросов. Герои Чехова ждут перемен, они еще не нашли правильного пути — и Чехов не хочет ставить точку, не дописав фразы. Отсюда то волнующее нас совершенство казалось бы незавершенных чеховских финалов, когда разочаровавшийся в своем прошлом герой, отвергая прошлые ошибки, останавливается на грани ожидания, на пути к новой жизни, освещенной «общей идеей».
Чехов стремился показать героя — активного участника жизни, переворачивающего не только свою жизнь, но и влияющего на среду, нашедшего эффективные формы такого влияния. Но писатель не осуществил этого стремления.
Образ развивающейся в революционных столкновениях действительности не получил отражения в произведениях Чехова. Это сделал Горький.
Новаторство Горького в вопросе о будущем родины и народа проявилось в конкретном изображении сил, противостоящих капитализму, способных изменить существующий порядок. Это новаторство не являлось творческим спором с Чеховым. Наоборот, Горький опирался на чеховскую традицию, в его произведениях получили дальнейшее развитие чеховские мысли о необходимости изменения действительности, о поисках скорых и смелых форм борьбы с социальным злом. Горьким, если можно так выразиться, были новаторски дописаны чеховские финалы.
Великий пролетарский писатель уже в 90-е годы шел к овладению научным социализмом, его мировоззрение и творчество развивались по линии конкретизации положительного идеала. В растущем рабочем движении увидел Горький силу, способную противостоять миру капитала. Он шел от изображения рабочих только как угнетенной, эксплуатируемой массы (как это было у Чехова в «Случае из практики» и других рассказах), к пониманию значения революционной теории для формирования пролетарского сознания, к освещению крупнейшего исторического процесса эпохи — соединения социализма с рабочим движением.
В романе «Фома Гордеев» Горький впервые дает почувствовать, что рабочий коллектив — большая сила, которая скажет свое решительное слово в будущем.
В романе «Трое» писатель подошел к вопросу о значении социалистической теории для развития рабочего сознания.
Роман «Мать» и пьеса «Враги» — классические произведения социалистического реализма, в ярких художественных образах отражали борьбу рабочего класса с буржуазией. Знакомство с передовой революционной теорией, связь с рабочим движением определили оптимистическую уверенность Горького в победе рабочих («Эти люди победят» — «Врага»), раскрыло писателю историческую перспективу в развитии страны. Вследствие этого изменились горьковские финалы по сравнению с чеховскими. «Фома Гордеев» и «Трое» кончаются острыми и напряженными столкновениями героя-бунтаря с мещанской буржуазной средой. Пьеса «Мещане» — резким размежеванием Нила и Поли и буржуазной мещанской среды Бессеменовых. Пьеса «Враги» целиком построена на все обостряющемся конфликте непримиримых «врагов» — лагеря буржуазии и лагеря пролетариата. Острота и напряженность горьковских конфликтов приводила к мысли о закономерности революционного переворота и неизбежной победе пролетариата.
Чеховские финалы повернуты в будущее, полны ожидания «светлой, но неизвестной, новой жизни.
Горьковские произведения 900-х годов открывают ясную перспективу — пролетарскую революцию и социализм.
Примечания
1. М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания. М., Гослитиздат, 1951, стр. 61.
2. Там же, стр. 23.
3. М.И. Калинин о литературе. Сборник статей и высказываний. Сост. И.С. Эвентов. Л., Лениздат, 1949, стр. 11.
4. М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания. М., Гослитиздат, 1951, стр. 146.
5. Там же, стр. 122.
6. М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания. М., Гослитиздат, 1951, стр. 30.
7. Там же, стр. 202.
8. Там же, стр. 193.
9. Там же, стр. 192.
10. Ленин В.И. Сочинения. Изд. 4-е, т. 5, стр. 40.
11. М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания. М., Гослитиздат, 1951, стр. 125.
12. М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи. Высказывания. М., Гослитиздат, 1951, стр. 202.
13. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем. М., Гослитиздат, 1944—1951, т. 14, стр. 37.
14. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем. М., Гослитиздат, 1944—1951, т. 20, стр. 54.
15. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем. М., Гослитиздат, 1944—1951, т. 7, стр. 477.
16. Там же, стр. 476.
17. Там же, стр. 477.
18. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. М., Гослитиздат, 1944—1951, т. 18, стр. 235.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |