Проблема восприятия произведений искусства привлекает в последние десятилетия все большее внимание. Она стала предметом монографических трудов, симпозиумов, конференций. Достаточно назвать исследования М.Б. Храпченко, Б.С. Мейлаха, О.И. Никифоровой1.
Наибольшую трудность на сегодняшний день представляет разработка методологии и методики изучения. В ходе ее важное значение имеют труды В.И. Ленина. Цель данной статьи — обращение к ленинской статье 1901 г. «Внутреннее обозрение» в связи с изучением восприятия произведений Чехова читателем конца XIX — начала XX вв.
Читатель Чехова, современник писателя, изучен пока явно недостаточно, что особенно ощущается в настоящее время, когда чеховедение вплотную подошло к вопросу о воздействии творчества Чехова на читателя, зрителя как составной части целостного представления о Чехове2.
Источниковедческой базой послужат дневники и мемуары современников, критические статьи и рецензии в русской прессе рубежа веков, а также письма к Чехову. Последние с этой точки зрения исследованы мало, между тем как содержат множество оценок, суждений, высказанных людьми разного звания, профессий и возрастов.
Особое место среди них занимают письма земских врачей, учителей, техников и статистиков. Материальное и правовое положение этих групп российского населения получило в трудах В.И. Ленина полное и всестороннее освещение. «Российское государство, — писал В.И. Ленин в 1913 г., — тратит сотни миллионов на содержание чиновничества, полицию, военные расходы и т. д., а учителей в народных школах оно осуждает на голодание. Буржуазия «сочувствует» народному образованию, — но под условием, чтобы учащие жили хуже прислуги в барских и богатых домах...»3 Такую же нищенскую, «голодную плату» получали и сельские медицинские работники, входившие вместе с земскими учителями в состав земской интеллигенции4.
Настроения этой интеллигенции нашли в письмах к Чехову своеобразное выражение, а содержащийся в них материал интересен не только историкам литературы.
Учителя и врачи, фельдшеры и служащие земства рассказывали Чехову о своих нуждах, страданиях, надеждах и мечтах с такой откровенностью и чувством, которые прежде всего вызывают вопрос о том, почему именно Чехову они спешили или готовы были написать о самом тяжелом и сокровенном.
Врач С. Козельский обратился к Чехову, так как увидел в нем художника, «умеющего читать в тайниках самых разнообразных людей и выразить все с редкой правдивостью и силой». Он поделился с писателем горьким выводом о судьбе земского врача, который в глазах управы — «наемник и личный их слуга». «Никому ведь, кроме врача, — писал Козельский, — не приходится так близко видеть чужое горе и быть в нем каким-то свидетелем, участником. Если даже ты в своей личной жизни так счастлив, то и при этом ходишь с поникшей головой и со сдавленным сердцем от этой бездны чужого горя и чужих тайн»5.
Письмо датировано 1896 г. Читающая Россия уже прочла на страницах «Палаты № 6» описание больничного флигеля, где «окна изнутри обезображены железными решетками. Пол сер и занозист», а в самой больнице «в палатах, коридорах и в больничном дворе тяжело было дышать от смрада... В хирургическом отделении не переводилась рожа. На всю больницу было только два скальпеля и ни одного термометра, в ваннах держали картофель» (8, 73, 83). В 1897 г. появился рассказ «На подводе», о земской учительнице: «Вот уже два года, как она просит, чтобы уволили сторожа, который ничего не делает, грубит ей и бьет учеников, но никто ее не слушает. Председателя трудно застать в управе... инспектор бывает в школе раз в три года и ничего не смыслит в деле... училищный совет собирается очень редко и неизвестно, где собирается; попечитель — малограмотный мужик, хозяин кожевенного заведения, неумен, груб и в большой дружбе со сторожем, — бог знает, к кому обращаться с жалобами и за справками...» (9, 337).
Писатель и общественный деятель В.Н. Ладыженский пошел в 1899 г. служить в земство, был выбран членом земской управы. «Теперь передо мной, — писал он Чехову, — организация книжного склада, народные и учительские библиотеки... Наше земство специально помещичье и упорно не дает мне денег на народные библиотеки и прочие ему не надобные затеи... Сидят, покуривают, в буфет ходят, а я говорю и вижу, что то, что я предлагаю (1000 рублей на народные библиотеки. — А.К.), им неинтересно... Я знаю, что это глупо, а все-таки огорчаюсь всякой мелочью в нашем земском деле и принимаю все очень близко к сердцу. Тон жизни здесь какой-то пониженный и скучный» (49; 10).
Земский учитель Н.А. Винокуров-Чигарин в письме от 1902 г. с горечью рассказал Чехову о сделанном у него полицией обыске. По мнению окружающих, это расправа с неугодным, слишком беспокойным учителем.
Земская фельдшерица М.С. Гуревич сопроводила свою просьбу к Чехову дать рассказ в сборник, доход с которого пойдет в пользу вдов и сирот, таким аргументом: «Вы своим участием сделаете двойную пользу: мало того, что будет большой спрос на сборник... Вы еще поднимете престиж фельдшеров в глазах общества, чем также окажете громадную услугу фельдшерам. Если бы Вы знали, сколько приходится в земстве фельдшеру работать! Чуть ли не 40—50 деревень на одного...» (41; 40).
Чехов отвечал на эти письма, оказывал материальную помощь, высылал огромное количество книг в земские библиотеки, помогал земским врачам во время эпидемии холеры. Учитель одной из земских школ, выстроенных на средства Чехова, писал ему: «Тысячу раз сказал я Вам, многоуважаемый Антон Павлович, от всей души великое спасибо за школу. Теперь я только начинаю жить по-человечески. Так хороша она у нас вышла, что прелесть. Тепла, суха, светла, а воздуху — хоть отбавляй» (45; 1).
«Человеческой» жизни у тысяч земских учителей и врачей не было, но в письмах к Чехову они не только рассказывали о своих горестях и обидах. Они размышляли о причинах такого положения вещей, они пытались изменить его, хоть в малости, они писали о человеческом достоинстве, о своих правах на иную жизнь.
С этой точки зрения интересны письма земской учительницы Е.И. Ильинской за 1897—1900 гг. Она готова была одолеть даже такое препятствие, как земское собрание, чтобы добиться устройства передвижной общественной библиотеки и передвижного музея наглядных пособий для земских школ. По ее мнению, «что же еще, если не книга, может натолкнуть человека, заброшенного в глухой угол, на мысль, на общественные интересы. Очень хотелось бы сделать попытку дать возможность учащим иметь под руками журнал, хорошую книгу» (46; 26).
Внимательная читательница Чехова, она пишет ему после очередной поездки по Серпуховскому уезду: «...я очень часто вспоминала Вас — сколько бы нашли интересного материала для описания картин деревенской жизни...»
В ее размышлениях о жизни земского учительства есть одно наблюдение. Не все поддержали начинание с общественной библиотекой и музеем. Некоторым учителям эти усилия показались напрасными, а распространение книги — бесполезным занятием.
Письмо помечено 1899 г., а в 1898 г. уже появился «Человек в футляре», и читатели Чехова познакомились с учителем Беликовым, который и мысль свою «также старался запрятать в футляр. Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи <...> В разрешении же и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное <...> Всякого рода нарушения, уклонения, отступления от правил приводили его в уныние...» (10, 43). Уже сказал Чехов в этом рассказе о жизни провинциальной России, что она «суровая, утомительная, бестолковая жизнь, не запрещенная циркулярно, но и не разрешенная вполне...» (10, 53). И в ней много не только беликовых, но и старцевых, переживших, подобно Ионычу, годы трудов, одиночества и замерших в бесцветном, однообразном, бездуховном существовании.
Многие читатели и зрители Чехова отрицали такое существование и, уловив или почувствовав отношение автора к действительности и месту человека в ней, вглядывались в окружающее с еще большим вниманием. Своеобразие читательской реакции на произведения Чехова состоит прежде всего в том, что оценка конкретного рассказа, драмы или повести незаметно переходила в анализ самой русской жизни; рассказ о собственной судьбе, соотнесенной с тем, что было прочитано или увидено на сцене, выходил за рамки личного и уже включал в себя размышления об общих порядках, общем устройстве.
Тонкий ценитель чеховского таланта, земский врач П.И. Куркин написал Чехову в 1899 г. после просмотра «Дяди Вани»: «Мне очень хотелось разобраться, в чем секрет этого очарования последней сцены. Конечно, дело не в морали, которую формулирует Соня. Совсем напротив. Дело, мне кажется, в трагизме положения этих людей, — трагизме этих будней, которые возвращаются теперь на свое место» (48; 63).
Как никто другой из русских писателей рубежа веков, Чехов понял и передал изменившийся характер отношения русской демократической интеллигенции к жизни, к себе и ту потребность в иных общественных отношениях, в ином устройстве личной жизни, которые существенным образом характеризовали русскую действительность периода подготовки первой русской революции. Эта потребность окрашивала общественное настроение, искала выхода на страницах периодических изданий и определяла перемены в поведении земской интеллигенции, чего не могла не заметить царская администрация.
Открывая в 1901 г. земское губернское собрание, управляющий Самарской губернией Кондоиди заявил, что в современной жизни его не так волнуют неурожай или опасные болезни, начавшиеся в Самаре, как «третий элемент», т. е. земские врачи, учителя, техники и статистики.
Он признал с тревогой, что знания этих людей завоевывают им авторитет в обществе, а требования открыть больше школ, больниц и библиотек находят сторонников. Более того, они мечтают о всеобщем образовании, о свободах, и хотя это, по словам Кондоиди, всего лишь «грезы», но они могут, допустив в основании политические тенденции, иметь и вредную сторону6.
В 1901 г. В.И. Ленин написал статью «Внутреннее обозрение» и в ней специально остановился на речи самарского управляющего.
Прежде всего В.И. Ленин отметил «хорошее политическое чутье», проявленное царской администрацией в связи с настроением и поведением «третьего элемента». Далее он определил то главное, что было в изменяющемся образе мыслей и действий «третьего элемента». И здесь в поисках емкой, точной и образной формулы В.И. Ленин обратился к творчеству двух великих русских писателей: «Прекрасно впитав в себя тот дух низкопоклонства и бумажного отношения к делу, который царит во всей иерархии российского чиновничества, они (царская администрация. — А.К.) подозрительно относятся ко всем, кто не похож на гоголевского Акакия Акакиевича или, употребляя более современное сравнение, на человека в футляре»7.
Поставив рядом двух литературных героев Гоголя и Чехова, В.И. Ленин обозначил одно из важнейших явлений русской литературы и русской общественной жизни XIX в., привлекавшее самое пристальное внимание В.Г. Белинского, А.И. Герцена, Н.Г. Чернышевского. Размышления великих критиков о судьбе «маленького человека» — пушкинского «станционного смотрителя», гоголевского чиновника, лишившегося «шинели», несчастного Девушкина, героя «Бедных людей» Достоевского, — о судьбе всех тех, кто в той или иной форме осознавал, что он «сердцем и мыслями» человек, включали в себя критику общества, низводящего человека до ветошки, анализ роста души, не завершавшегося социальным протестом, а также исследование гуманистического пафоса произведений русских писателей об «униженных и оскорбленных».
Включив в этот ряд чеховского героя, В.И. Ленин проявил тот путь в развитии литературно-общественной судьбы «маленького человека»; который в достаточной степени еще не исследован теоретиками и историками литературы, хотя образу «человека в футляре» посвящено много интересных и глубоких научных публикаций.
Развернутая характеристика этого сложного, многоаспектного явления — предмет специального изучения. В данном случае ленинское определение чрезвычайно важно в связи с пониманием восприятия произведения Чехова читателем и зрителем рубежа веков8.
Почему характеризуя «третий элемент», и среди них в первую очередь тех, кто отличается «самостоятельностью, честностью, независимостью убеждений, гордостью настоящего знания», В.И. Ленин обратился к «человеку в футляре», наиболее консервативному элементу в той интеллигентской среде, которую представляли учителя и врачи?
Противопоставление двух мироощущений, где, с одной стороны, по оценке В.И. Ленина, возбуждение общественного настроения содействует «усилению веры в себя и готовности к борьбе»9, а с другой стороны, такое отношение к жизни, под влиянием которого, как писал Чехов о Беликове, все окружающие начинают бояться жизни: «Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте...» (10, 44), позволило сразу охарактеризовать существо, динамику и основные признаки настоя земской интеллигенции в конце XIX — начале XX в.
Конкретизируя свою образную формулу, В.И. Ленин подчеркнул, что экономическое развитие России увеличивает потребность в «интеллигентах» и что «третий элемент будет стараться расширить узкие для него рамки»10. Этот вывод чрезвычайно важен для исследования ориентации Чехова на определенного читателя, на определенные группы населения и влияния этой ориентации на развитие художественной системы Чехова.
Наибольшее внимание В.И. Ленин уделил запросам земской интеллигенции, сводившимся к следующему: уважение к знаниям, к человеческому достоинству и убеждениям. Взгляд на земского врача или учителя не как на простого наемника, а человека, ценимого по своим знаниям и достоинствам, прекращение полицейского надзора за деятельностью земских служащих. Анализ приведенных В.И. Лениным требований «третьего элемента» необходим не только для понимания конкретных исторических интересов этой группы российского населения. Он принципиально значим для определения чеховского читателя, его социально-художественного мышления и воздействия на развитие творчества Чехова.
Особое значение в связи с изучением восприятия произведений Чехова русским читателем конца XIX — начала XX в. имеет заключение В.И. Ленина об уровне общественного возбуждения в среде земской интеллигенции, о характере общественного протеста земских служащих, не желавших походить на «человека в футляре». Этот вывод В.И. Ленина, получивший обоснование и развитие в других ленинских произведениях периода подготовки первой русской революции, существенен для исследования писем к Чехову в свете постановки и решения такой проблемы, как уровень читательской аудитории Чехова на рубеже веков.
Таким образом, статья В.И. Ленина «Внутреннее обозрение», написанная в 1901 г., имеет принципиальный смысл для разработки методологии и методики изучения восприятия произведений Чехова читателем и зрителем рубежа веков в целом, земской интеллигенцией в частности.
Примечания
1. См.: Храпченко М.Б. Художественное творчество, действительность, человек. — М., 1976; Мейлах Б.С. Талант писателя и процессы творчества. — Л., 1969; Никифорова О.И. Психологические вопросы восприятия художественной литературы: Автореф. докт. дис. — М., 1969.
2. Среди исследований на эту тему следует назвать работы Н.А. Алексеева, С.В. Букчина, Н.И. Гитович, Н. Подольского, Е.М. Сахаровой, И.В. Федорова, В.Е. Хализева.
3. Ленин В.И. Нищета народных учителей. — Полн. собр. соч., т. 24, с. 197.
4. См.: Ерман Л.К. Интеллигенция в первой русской революции. — М., 1966.
5. ГБЛ, ф. 331, к. 47, ед. хр. 74 (в дальнейшем ссылки на этот фонд ограничиваются указанием номера картона и единицы хранения в скобках возле цитаты).
6. См.: Самарская газ., 1900, 13 янв.
7. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 327.
8. Упоминание этой работы В.И. Ленина в связи с анализом чеховских образов в произведениях Ленина содержится в интересном исследовании: Дрейден С. В зрительном зале — Владимир Ильич. — М., 1980, с. 80.
9. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 334.
10. Там же, с. 328.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |