В ноябре 1994 года исполнилось 140 лет со дня рождения известного писателя, врача, общественного деятеля Сергея Яковлевича Елпатьевского (1854—1933). Некоторые страницы жизни этого интересного человека, в свое время близко знавшего Чехова и многих других замечательных людей, до сих пор остаются малоизвестными.
Осенью 1897 года Елпатьевский провел 2 месяца в Ялте, а вскоре поселился здесь, чтобы поправить здоровье и «отдаться литературе в тихой, спокойной атмосфере Южного берега»1. Его дом в Ялте строился одновременно с чеховским, что вызывало у обоих писателей немало взаимных подшучиваний: Елпатьевский называл будущую чеховскую усадьбу «дырой», а Чехов именовал его место «Вологодской губернией». От дома Елпатьевского на высоком Дарсановском холме открывался «великолепный, единственный вид в Ялте на море и на горы...»2. Спуск вниз шел по старинной извилистой улочке с внушительными подпорными стенами, мимо известного дома художника Ярцева, мимо женской гимназии (ныне школа № 5), где членом попечительного совета был А.П. Чехов, куда бегали девочки Цветаевы.
Сегодня прогулка по этому маршруту, не проложенному в свое время туристическим бюро, дает повод вспомнить не только С.Я. Елпатьевского, но и тех, с кем он общался, дружил, принимал у себя. В ялтинском доме Сергея Яковлевича бывали или жили Леонид Андреев, Сергей Найденов, Александр Куприн, Николай Гарин-Михайловский, Екатерина Пешкова с детьми, сестры Марина и Анастасия Цветаевы с больной туберкулезом матерью, знавшей С.Я. Елпатьевского еще по городу Александрову Владимирской губернии, откуда тянутся родовые корни этих двух семейств, друживших еще в предшествующих поколениях.
Наблюдательный, талантливый, тонкий мемуарист, по мнению М. Горького, — «обладатель неисчерпаемого сокровища любви к людям»3, С.Я. Елпатьевский написал удивительно живые, узнаваемые портреты своих современников — Л. Толстого, А. Чехова, Г. Успенского, Д. Мамина-Сибиряка, Н. Гарина-Михайловского, В. Короленко, многих других.
Пять страничек его воспоминаний о Чехове стоят томов наблюдений современников. Из них мы узнаем о деталях быта, привычках, характере писателя, о динамике его мировосприятия. О том, что он был «сидячий человек»: не любил ходить в гости, но любил подолгу сидеть на набережной, «наблюдая прищуренными глазами, как волны катятся по морю, слушая, как лениво бьются они о каменную набережную, любуясь, как белые чайки взлетают и падают в море»4. Об интересе Чехова к «красочным южным людям» — караимам, армянам, грекам. О его «удивительной» любви к Москве, в которой ему все нравилось. Характеристика Чехова, данная Елпатьевским: «Красивый, изящный, он был тихий, немного застенчивый, с негромким смешком, с медлительными движениями, с мягким, терпимым и немножечко скептическим, насмешливым отношением к жизни и людям»5, — вероятно, наиболее точная из всех нам известных, именно таким большинство из нас и представляет себе Антона Павловича.
С.Я. Елпатьевский засвидетельствовал особый интерес А.П. Чехова, его горячую преданность делу общественной медицины, земскому школьному делу. Он был очевидцем того, как Чехов в Ялте много и многим помогал, чем мог, избегая при этом «громких криков, трубных звуков»6. О степени близости двух писателей говорит тот факт, что Елпатьевский присутствовал в доме Чехова на обеде по случаю приезда в Ялту Художественного театра, его имя осталось в воспоминаниях М.П. Чеховой, где упомянуты далеко не все близкие ялтинские знакомые Чехова.
Однако, по признанию самого Елпатьевского, добрые отношения между ними «долго не делались интимными — мешала политика». Одного она волновала, другой был к ней «более чем равнодушен», относился «пренебрежительно, даже, можно сказать, немножко брезгливо»7. Один из примеров, приводимых Елпатьевским по этому поводу, касался его собственного сына, участника студенческих волнений, арестованного, сидевшего в тюрьме и затем высланного из Петербурга на три года. Но и в том случае, когда речь зашла о близком знакомом, Чехов постарался уйти от разговоров и споров о политике. Хотя в действительности он не был аполитичен. Его симпатии и антипатии находят косвенное отражение в его творчестве8.
Кстати, о таком же своем отношении к «политике» пишет и М.П. Чехова, вспоминая эпизод посещения ею по инициативе М. Горького в компании с И. Буниным «конспиративного собрания одного революционного кружка» в Ялте: желание Горького «возбудить во мне интерес к политическим вопросам», его попытка «сблизить меня с революционными кружками не была успешной»9.
Поэтому ценны наблюдения Елпатьевского за метаморфозой, происходившей в общественном восприятии Чехова в предреволюционные, последние годы его жизни. По свидетельству Елпатьевского, «поднимавшаяся бурная русская волна подняла и понесла с собой и Чехова. Он, отвертывавшийся от политики, весь ушел в политику... И весь он другой стал — оживленный, возбужденный, другие жесты явились у него, новая интонация послышалась в голосе. <...> И как-то все перевернулось в нем»10. Убежденность мемуариста в происшедшем с Чеховым «перевороте» не вызывает сомнений, и отмечал он эти перемены с большой радостью, удовлетворением.
Для Елпатьевского же политика была органичной, составной частью его существа. С юности и всю жизнь она переполняла его творческую натуру, по выражению Горького, — «русского литератора с головы до ног»11, для которого литературное творчество сливалось с общественной деятельностью в одно целое.
Так, первую повесть «Озимь» двадцатипятилетний С. Елпатьевский пишет, сидя в тюрьме, куда он был заключен за сотрудничество с партией «Народная воля». Тюрьма завершилась ссылкой в Уфу, куда позже ссылается его жена с детьми. В 1884 году он вновь был сослан, на этот раз в Сибирь. С публикацией статьи «Земля и свобода» (1906) связано его заключение более чем на год в Петропавловскую крепость.
Активная жизненная позиция, как мы бы сегодня сказали, Сергея Яковлевича проявилась в его участии в политических процессах, желание получать информацию из первых рук, стремление к общению заставляло работать в качестве врача, обслуживающего членов I Государственной думы. В 1905 году он председательствовал на X Пироговском съезде врачей России, принявшем резолюцию о борьбе с самодержавием. Все это не мешало, а только способствовало его литературной деятельности. Его произведения печатали толстые журналы: «Вестник Европы», «Северный вестник», «Русская мысль», «Русское богатство». До революции 1917 года он был широко известным писателем, издавшим три тома рассказов, шесть книг.
Политические мотивы легко прослеживаются в его творчестве, посвященном, особенно в ранние годы, заключенным в тюрьмы, ссыльным и другим пострадавшим от царского режима. Но было бы неверно считать Елпатьевского только бытописателем и только с политическим уклоном. Об этом свидетельствуют его лирические «Крымские очерки», ставшие библиографической редкостью, хотя писались они в условиях изгнания. Неподдельная любовь к людям, интерес к ним, тонкое знание их психологии характеризуют Елпатьевского-писателя.
Эти же качества в сочетании с чуткостью, состраданием были неотъемлемой особенностью Елпатьевского-врача. Он пользовался бесспорным уважением и доверием своих пациентов, что выливалось порой в дружеские отношения с очень разными людьми. Показательно, что его пациентами были Л.Н. Толстой, Н.К. Михайловский, А.П. Чехов, М. Горький, В.И. Ленин.
Об отношениях Елпатьевского с последним стало известно сравнительно недавно. Сегодня мы узнаем об этом из ранее недоступных воспоминаний сына П.С. Анненкова, близкого друга Сергея Яковлевича еще со студенческих лет и по ссылке, члена партии «Народная воля», отсидевшего год и восемь месяцев в Петропавловской крепости, затем приговоренного к каторжным работам и к ссылке на Камчатку по делу о покушении в марте 1881 года на Александра II. Его сын Юрий Павлович стал известным (с мировым именем) художником, впоследствии мемуаристом. Он еще ребенком в доме отца наблюдал В.И. Ленина, позже рисовал с него всем известные портреты, неоднократно встречался с ним, как и со многими политическими, культурными деятелями в России, СССР и в эмиграции.
Воспоминания Ю.П. Анненкова «Дневник моих встреч» были впервые опубликованы в Нью-Йорке в 1966 году. Здесь говорится, что в последние годы жизни Ленина в Москве его лечил работавший в санитарном управлении Кремля «личный врач... бывавший у Ленина почти ежедневно», «кремлевский лекарь» С.Я. Елпатьевский. И в этом случае, сделаем вывод, авторитету Елпатьевского-врача не помешали расхождения в политических взглядах со своим пациентом.
Ю.П. Анненков приводит исчерпывающие цитаты из работ В.И. Ленина, в которых упоминается С.Я. Елпатьевский как с положительными, так и с «не очень дружелюбными» оценками его взглядов. Так, в статье 1914 года «Радикальный буржуа о русских рабочих» Елпатьевский охарактеризован как «радикальный буржуа или буржуазный демократ», там же сказано: «Этот писатель — один из вернейших единомышленников и соратников Н.К. Михайловского <...> внимательный наблюдатель русской обывательской жизни, настроениям которой он «чутко» поддается». Далее высказывалось сожаление в адрес Елпатьевского, ставшего противником подпольной борьбы и сторонником «борьбы за открытую партию». Был сделан вывод о том, что «не широк кругозор нашего народника, мелок его анализ». Эти ярлыки, по мнению Ю.П. Анненкова, сыграли решающую роль для всех, кому в СССР пришлось и приходится писать о Елпатьевском. Вероятно, из-за тех же формулировок, считает Анненков, нигде не упоминалось и о том, что «Елпатьевский был в Кремле личным врачом Ленина», это было «известно с полной точностью»12.
Предположение о том, что роковую роль в забвении имени С.Я. Елпатьевского сыграли оценки, данные ему В.И. Лениным, кажется обоснованным. Однако, помимо того, могли быть и другие причины. Разгадка хранится в еще одном важном источнике — воспоминаниях дочери Сергея Яковлевича, Людмилы Сергеевны, изданных в Вашингтоне в 1964 году. Первое упоминание о ней попалось мне, когда я листал библиографический список воспоминаний о М.А. Волошине, не вошедших в сборник «Воспоминания о Максимилиане Волошине» (Купченко В., Давыдов З.М., 1990). На странице 714 вверху прочел: «Врангель Людмила Сергеевна (урожд. Елпатьевская, 1877—?). «Воспоминания и стародавние времена». Вашингтон, 1964». Дата рождения, имя, отчество не оставляли сомнения, что речь идет о дочери Сергея Яковлевича. Но требовались более веские доказательства, ознакомление с книгой.
Мое письмо в Александров, где есть музей Елпатьевского, по этому поводу ничего не дало, кроме ссылок на тот же источник — книгу В. Купченко и соавтора. После долгих мытарств книгу-таки нашел и узнал много неизвестного. В «Воспоминаниях...» среди интересных фактов из прошлой жизни — балы у тети, домашние постановки «Горя от ума», девичьи мечты создать фабрику с участием в прибыли рабочих, знакомство с дочерью Н.А. Римского-Корсакова, подготовка к поступлению на Бестужевские курсы с помощью уроков у известного путешественника П.П. Семенова-Тян-Шанского, советовавшего «не вмешиваться в политику, а заниматься только наукой» (1904—1905 гг.), о «банкетах», на которых говорились «противоправительственные речи», и т. д.
На странице 10 читаю: упоминается «пациентка моего отца и писателя С.Я. Елпатьевского», а на странице 39: «мой свекор барон А.К. Врангель». Да и на титульном листе книги в американском издании Виктора Камкина указано: «Баронесса Людмила Врангель». От сердца даже в наше время отлегло — все же Врангель, да «не тот», не Петр Николаевич, крымский «черный барон». А вообще-то оказалось, что фамилия Врангель из тех, которой можно гордиться.
Действительно, род Врангелей прослеживается в истории Дании, Швеции, Германии, Испании с XII века. Он дал 30 генералов, 7 фельдмаршалов. На русской службе — с Семилетней войны. Из него вышло 18 генералов и 2 адмирала. Только на поле Полтавской битвы осталось 22 представителя рода, сражавшихся как с той, так и с другой стороны. Помимо военных, род славен историками, искусствоведами, среди которых Фердинанд Петрович Врангель (1796—1870), русский мореплаватель, адмирал, почетный член Петербургской Академии наук, участник кругосветного путешествия, руководитель экспедиции в Сибирь.
Баронессой Врангель стала и дочь Елпатьевского. Среди прочих сведений в ее воспоминаниях говорится и о муже, с Добровольческой армией покинувшем Кавказ, перебравшемся в Крым после перенесенного тифа. Следовательно, дочь Сергея Яковлевича была замужем за бароном, белым офицером. Полагаю, что в свое время об этом знали как в ЧК, так затем и в НКВД. Приходится только удивляться, что Елпатьевский работал в Кремле и умер в своей постели, не дожив года до 80-летия.
Еще одна неизвестная страница жизни Елпатьевского открылась мне, когда я изучал подробности поездки в Крым Михаила Афанасьевича Булгакова в 1925 году. Поездка была описана им в том же году в ленинградской «Красной газете» в статье «Путешествие по Крыму». Из статьи очевидно, что накануне Булгаков прочел путеводитель «Крым» И. Саркизова-Серазини, уроженца Ялты, знатока Крыма, крупного ученого-медика. Но, видимо, Булгаков познакомился и с другим источником — «Крымскими очерками» С.Я. Елпатьевского, опубликованными в 1913 году. Что это так, видно из некоторых реплик, мыслей, а главное — одной выдержки из булгаковского «Путешествия», хотя прямо имя Елпатьевского и его книга у Булгакова не упоминаются. Вот что писал Булгаков в главе «Коктебель, Фернампиксы и лягушки»:
«Некогда в Коктебеле еще в довоенное время застрял какой-то бездомный студент. Есть ему было нечего. Его заметил содержатель единственной тогда, а ныне и вовсе бывшей гостиницы Коктебеля и заказал ему брошюру рекламного характера. Три месяца сидел на полном пансионе студент, прославляя судьбу, растолстел и написал акафист Коктебелю, наполнив его перлами красноречия...». И далее М. Булгаков приводит в пример один такой перл: «...и дамы, привыкшие в других местах к другим манерам, долго бродят по песку в фиговых костюмах, стыдливо поднимая подолы...». — «Никаких подолов, — полемизирует он с неведомым автором, — никто стыдливо не поднимает. В жаркие дни лежат обожженные и обветренные мужские и женские голые тела»13.
Кто же этот бездомный студент, написавший акафист, наполненный перлами красноречия, что это за гостиница в Коктебеле и кто ее содержатель, заказавший рекламную брошюру? Все раскрывает цитата о дамах в фиговых костюмах, стыдливо бродящих по песку: она взята из «Крымских очерков» С.Я. Елпатьевского, из главы «Коктебель»14. Что же могло двигать Михаилом Афанасьевичем, написавшим столь желчные, несправедливые строки в адрес уважаемого и в то время пожилого человека? Попробуем разобраться.
В студенческие годы Елпатьевский в Крым не приезжал, хотя перед окончанием университета у него обнаружился туберкулез и он наблюдался в клинике известного профессора Захарьина (кстати сказать, студенческого преподавателя А.П. Чехова). В Ялту впервые он приехал в 1897 году 34-летним, уже известным, состоятельным врачом. Перед этим он повидал лучшие европейские курорты: Ниццу, Ментону, итальянскую Ривьеру. В его ялтинском доме, построенном, как говорилось выше, одновременно с чеховским, помимо уже перечисленных, близких хозяину гостей, часто обитали «революционеры». Наиболее полно об этом вспоминает Анастасия Цветаева, проведшая в нем со своей больной матерью и сестрой Мариной осень—зиму 1905 и весну 1906 годов, готовясь экстерном к экзаменам в ялтинской гимназии15.
А. Цветаева вспоминает, как именно в доме Сергея Яковлевича (сам он жил тогда в Москве) у четырнадцатилетней Марины появился почти болезненный интерес к политике, революции, к революционерам, проживавшим здесь же. Здесь устраивались нелегальные собрания, велись нескончаемые разговоры о политических партиях, стачках, о каторге, расстрелах, провокаторах, манифестациях, забастовках, о манифесте 17 октября, восстании в Москве и т. д. Юная Марина Цветаева рвалась ко всему этому, несмотря на запреты матери, даже ходила, озираясь и таясь, подозревая всех, особенно самых близких, в желании «вмешаться в ее мучения о героях, кумирах, в ее страсть к революции, к ее будущему». Об этом же были и первые ее стихи на гражданскую тему, написанные в стенах дома Елпатьевского:
Вы не поймете, как пылает
Отвагой бранной грудь бойца.
Как свято отрок умирает,
Девизу верный до конца!
Так не зовите их домой
И не мешайте их стремленьям, —
Ведь каждый из бойцов — герой!
Гордитесь юным поколеньем!
В «революционерах» ходил и сам Елпатьевский. Ялтинский градоначальник генерал Думбадзе, известный своим самодурством, не только выселил «неблагонадежного» доктора, но и делал в его доме обыски: разграбил библиотеку, письменный стол, раскопал весь двор в поисках тайников писателя: «Я доберусь до этого замка тайн». «Пусть Елпатьевский не думает приезжать сюда, — предупреждал он, — мы его выпроводим отсюда живого или мертвого»16. Именно поэтому тогда у него, как пишет сам Сергей Яковлевич, «постоянного угла не было, в Ялту и на Южный берег Крыма, пока там царствовал Думбадзе, мне доступа не было, — ...и я кочевал по Крыму то в Севастополе, то в Симферополе, в Феодосии, в дешевых местах, как Балаклава, Коктебель, Отузы»17. И вот как Елпатьевский описывает в «Крымских очерках» свой первый приезд в Коктебель:
«Года три назад (вспомним, что очерки были изданы в 1913 г. — В.Н.) мне порекомендовали устроиться на лето в Коктебеле, дачном поселке в 19-ти верстах от Феодосии, на берегу моря. Но когда я подъехал к ней в первый раз и увидел голое, выжженное, лысое место, на котором она раскинута, я даже не вышел из экипажа и велел извозчику ехать дальше, за 10 верст, в следующую, Отузскую, долину. <...> В тот раз мне не удалось устроиться в Отузах, я все-таки вернулся в Коктебель <...> нанял комнату в центральном месте, в домике, ближе всех придвинувшемся к морю. В конце концов со мной случилось то же, что бывало и с другими знакомившимися с Коктебелью, — из врага я сделался другом, и из скучного, неприветного места неожиданно глянула на меня совсем особая красота»18.
А вот цитата из воспоминаний дочери писателя, которая летом 1910 года приехала из Ялты навестить своих родителей, живших в Коктебеле у поэта Волошина: «На даче Макса Волошина, где я жила со своими родителями <...> жили <...> поэт Гумилев, писатель Алексей Толстой с женой и еще одна художница, — кажется, кн. Оболенская...»19.
Таким образом, С.Я. Елпатьевский, вынужденно покинувший Ялту (зрелый человек, далеко не студент), жил не в сомнительной гостинице, а в доме поэта Волошина, да и компания там подобралась довольно респектабельная. То, что в «Очерках» он не упомянул имя хозяина «домика, ближе всех придвинувшегося к морю», вполне понятно. Тактичный человек, тем более имеющий определенный опыт конспирации, он, естественно, не хотел навлекать неприятности на гостеприимного поэта, приютившего высланного «политически неблагонадежного». Да и написана им была не «рекламная брошюра» по заказу хозяина, а прекрасное художественное произведение, содержащее необыкновенный фактический материал, важный для науки курортологии, причем настолько детальный и полный, что на него почти без изменений формулировок ссылается в своем путеводителе по Крыму известный ученый-врач И. Саркизов-Серазини.
Что же вызвало выпад М. Булгакова против бездомного студента, автора сомнительной рекламной брошюры, под которым, как теперь понятно, подразумевался С.Я. Елпатьевский? Полагаю, все дело в политизации тогдашнего общества, как, кстати и теперешнего, в делении на «красных», «белых», «наших», «не наших», которая в пылу полемики затмевала здравый смысл. Ведь жестокая междоусобица гражданской войны закончилась (и закончилась ли?) всего несколько лет назад. Все было свежо в памяти, и не этими ли симпатиями-антипатиями была продиктована позиция М. Булгакова? Сегодня, представляя себе атмосферу в его семье, взгляды гимназиста, офицера М.А. Булгакова, можно понять неприятие им позиции Елпатьевского — общественного деятеля, боровшегося в свое время с самодержавием, ссыльного, а затем «кремлевского лекаря» и одновременно отца баронессы Врангель. М. Булгаков, конечно же, читал Елпатьевского, общаясь с Волошиным, знал детали его жизни и не упустил случая высказаться в свойственной ему саркастической форме, сознавая, что ответа не последует. По иронии судьбы, вскоре после отъезда из Коктебеля и еще через год-два сам Михаил Афанасьевич принимал активное участие в «пропаганде», поисках средств для поддержки дачи-гостиницы М. Волошина, организации благотворительного вечера-выставки его акварелей, за что получал от хозяина благодарности.
В отечественной истории известно немало фактов, свидетельствующих о негативном влиянии политизации жизни на ее восприятие, трактовку событий, поступков людей, их взаимоотношения. Однако об Елпатьевском надо сказать, что в его жизни политические разногласия ни в коей мере не отражались на профессиональных обязанностях, верности своему врачебному долгу. Ю. Анненков вспоминает: «При наших встречах Сергей Яковлевич иногда говорил мне о своих разногласиях с Лениным, об ошибках марксизма, с которыми Елпатьевский, бывший народоволец, отошедший от политической деятельности и ставший беспартийным, не мог согласиться. — Но ведь я доктор, лекарь, и наше разногласие не мешает мне следить за здоровьем Ильича, — говорил Елпатьевский...»20. Людмила Сергеевна вспоминает об отношениях с М. Горьким: Горький приглашал его, когда расхворался. «Отцу не хотелось ехать: слишком круто разошлись они в большевистское время». Отец не хотел ехать, но поехал как врач к больному. «...Горький <...> сказал: «Ах, все идет не так, как хотелось бы... Сергей Яковлевич, надеюсь, вы опять будете бывать у меня?...» — и в его серых глазах сверкнули слезы <...>. Больше они не виделись»21.
Надеюсь, что статья послужит поводом еще раз (уже не в первый) поставить вопрос об установке памятной доски на доме С.Я. Елпатьевского в Ялте (есть и соответствующее решение Исполкома по этому поводу, и договоренность с художественными мастерскими). Пусть она послужит и предупреждением от чрезмерной политизации жизни, порой еще и сегодня мешающей восприятию истины.
Примечания
1. Елпатьевский С.Я. Воспоминания за пятьдесят лет. — Уфа, 1984. — С. 236. Далее воспоминания цитируются по этому изданию.
2. Там же. — С. 264.
3. Горький М. Собр. соч.: В 30 т. — Т. 15. — М., 1951. — С. 19.
4. Елпатьевский С.Я. — Указ. соч. — С. 262.
5. Там же. — С. 264.
6. Там же. — С. 265.
7. Там же. — С. 264.
8. Вспомним написанный в 1892 г. рассказ «История одного торгового предприятия», где на голову незадачливого торговца книгами падают «десять томов Михайловского», очевидно, проданных впоследствии на обертки вместе с «третьим томом Писарева... по 1 р. 5 к. за пуд» (8, 39, 40). На самом деле, к тому времени известный критик-народник Н.К. Михайловский издал всего четыре тома произведений. С.Я. Елпатьевский был не только единомышленником, но и — с 1897 г. лечащим врачом Михайловского, когда бывал в Петербурге. Осенью 1897 г., живя в Ялте, они вместе навещали в Олеизе Марию Ивановну Водовозову, тесно связанную с тогдашним марксистским движением и издававшую нелегальную социал-демократическую литературу (Михайловский и Елпатьевский в шутку называли ее «другом-врагом». — С. 231). Чехов был также знаком с М.И. Водовозовой, переписывался с ней.
9. Чехова М.П. Из далекого прошлого. — М., 1960. — С. 232—233.
10. Елпатьевский С.Я. — Указ. соч. — С. 265—266.
11. Горький М. Собр. соч.: В 30 тт. — Т. 29. — М., 1955. — С. 122.
12. Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. — Т. 2. — Л: Искусство, 1991. — С. 250—251.
13. Булгаков М. Избранные произведения. — Киев: Дніпро, 1990. — С. 632.
14. См.: Елпатьевский С. Крымские очерки. — М., 1913.
15. См.: Цветаева А. Воспоминания. — М.: Советский писатель, 1983. Изд. 3. — С. 182—214.
16. Елпатьевский С.Я. Воспоминания за пятьдесят лет. — С. 323.
17. Елпатьевский С. Из воспоминаний // Красная новь. — М.—Л., 1928. — № 10. — С. 198.
18. Елпатьевский С. Крымские очерки. — С. 33—34.
19. Врангель Л.С. Воспоминания и стародавние времена. — Вашингтон, 1964. — С. 61.
20. Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. — Т. 2. — Указ. соч. — С. 252.
21. Врангель Л.С. — Указ. соч. — С. 69.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |