А.С. Мелкова. Художник Николай Чехов. Судьба и кончина

В начале мая 1888 года Чеховы приехали на Украину, чтобы провести лето в имении Линтваревых Лука, близ Сум, и это событие не прошло бесследно для творчества писателя. Событие это занимает и особое место в жизни семьи Чеховых, потому что здесь, в имении Линтваревых, 17 июня 1889 года скончался и был похоронен на Лучанском кладбище художник Николай Павлович Чехов.

Н.П. Чехов (1858—1889) — автор картин и рисунков, экспонируемых в музеях Чехова. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, но курса не закончил. Сведения о нем — в письмах Чехова к нему и разным лицам. В 1886 году в письме к этому брату Чехов сформулировал свое кредо «воспитанного человека».

В молодые годы братья имели много общих друзей и знакомых, оба сотрудничали в юмористических журналах: Антон писал, Николай рисовал. Именно благодаря Николаю Антон подружился с такими талантливыми людьми, как пейзажист Левитан и архитектор Шехтель. Дружба эта не прервалась и после кончины Николая. Шехтель стал автором проекта здания МХТ'а и Таганрогской городской библиотеки, в которую Чехов передал значительную часть своих книг.

И Левитан, и Шехтель тянулись к Николаю Чехову, ценя его талант и душевные качества, так же, как и Антон, отмечавший в знаменитом письме к нему 1886 г.: «Все твои хорошие качества я знаю, как свои пять пальцев, ценю их и отношусь к ним с самым глубоким уважением <...> По-моему, ты добр до тряпичности, великодушен, не эгоист, поделяешься последней копейкой, искренен; ты чужд зависти и ненависти, простодушен, жалеешь людей и животных, не ехиден, не злопамятен, доверчив... Ты одарен свыше тем, чего нет у других: у тебя талант» (П 1, 222).

Но Антона Павловича смущала крайняя несобранность художника в работе, беспорядочный образ жизни. «Недостаток же у тебя только один <...> Это — твоя крайняя невоспитанность» (П 1, 222). В том же письме Антон объясняет Николаю, что такое невоспитанный и воспитанный человек: «Воспитанные люди <...> 3) Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги. 4) Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках» (П 1, 223).

Еще в 20-х числах февраля 1883 г. в письме брату Александру Антон, выражая тревогу за судьбу Николая, давал высокую оценку его таланту: «Николка <...> шалаберничает; гибнет хороший, сильный, русский талант, гибнет ни за грош... Еще год-два, и песня нашего художника спета <...> Что он делает? Делает все то, что пошло, копеечно <...> а между тем в зале стоит начатой замечательная картина. Ему предложил «Русский театр» иллюстрировать Достоевского... Он дал слово и не сдержит своего слова, а эти иллюстрации дали бы ему имя, хлеб...» (П 1, 54).

Много ли мы знаем о Николае Чехове? Воссоздать его характер и причины его ранней гибели и несостоявшейся судьбы помогут письма друзей и родственников, сохранившиеся в архиве писателя.

Ближайшим другом Николая был архитектор Франц Осипович Шехтель (1859—1926), с 1902 г. — академик. В начале 1880-х годов он и Николай сотрудничали в юмористических журналах. В журналах «Сверчок» и «Будильник» Шехтель подписывал свои рисунки псевдонимами: Ф. Ш. и Финь-Шампань. Журнал «Вокруг света» приглашал к участию художников: Н.П. Чехова, Ф.О. Шехтеля, Левитана. В журнале «Москва» имя Н.П. Чехова стоит рядом с именами А.И. и И.И. Левитана. Рисунки его — и в журнале «Зритель». Но уже и тогда сказывалось неумение Николая брать себя в руки и выполнять заказ в срок. С этим его качеством пытался бороться Шехтель. В одном из ранних писем Шехтеля Чехову: «Кокоша рисует в К^о со мною рождественский номер; трепещу: похоже, что затянет»¹.

И Чехов, и Шехтель уделили много трудов популярному в то время в Москве актеру, антрепренеру Михаилу Валентиновичу Лентовскому (1843—1906), создавшему в 1878 г. в Москве театр оперетты в саду «Эрмитаж», в 1882 г. — Фантастический театр, затем — театр «Скоморох» и «Новый театр». Постановки Лентовского отражены в фельетонах Чехова: «Фантастический театр Лентовского», ««Скоморох» — театр М.В.Л. *** (3-е января)», ««Калиостро, великий чародей, в Вене» В «Новом театре» М. и А.Л. ***» — в журналах: «Москва» и «Зритель» (16, 22—27; 404—408). В пародиях: «Нечистые трагики и прокаженные драматурги», «Кавардак в Риме» — в журнале «Будильник» (2, 319—322; 543—545; 3, 66—68, 552—553). В зарисовках: «Кое-что» в том же журнале (2, 140—142, 505; 161—163, 509). В антрепризе Лентовского в его саду «Эрмитаж» и в театре на Театральной площади Шехтель оформлял головокружительные феерии: «Путешествие на Луну», «Курочка — золотые яички». К сезону 1886 г. было воздвигнуто в саду «Эрмитаж» театральное здание «Антей» в помпейском стиле, приспособленное для постановки феерий. Получив этот заказ Лентовского, Шехтель привлек Николая для участия в отделке театра. Но тот подвел его. «Рву на себе волосы и зубы с отчаяния: Николай сгинул и замел за собою всякий след <...> внушите ему, что, взяв на себя какие-либо обязательства, он должен же когда-нибудь привести их в исполнение, тем более, что со стороны Лентовского сделано все, зависящее от него (в смысле авансов и т. д.). Ваших внушений он послушается...» (на письме помета Чехова: «Апрель, 86»²). В следующем письме к Антону Павловичу Шехтель еще раз просит воздействовать на Николая: «...повлияйте на него, усовестите его: Вы представить себе не можете, в какое скверное положение он поставил меня и тем более Лентовского, который рвет на себе волосы <...> Театр приспособлен таким образом, что, если не будут панно — остаются голые места. Николай берется написать их и не находит какого-либо другого время, как именно это, чтобы пьянствовать с Ломакиным³. После безвестной трехдневной пропажи, наконец, третьего дня он появляется ровно на полчаса, и для чего же? Чтобы рассказать небывальщину о том, как он заехал к Ломакину на минуту, но с ним там делается обморок, в котором он пролежал у него ровно три дня; берет у Лентовского еще 100 руб. (4-я сотня) и моментально пропадает <...> Об одном я прошу Вас: повлиять на него, чтобы он как-нибудь оформил это дело. Отстранить его от этого заказа теперь неизбежно <...> Вместо его взят Коровин⁴, который, ввиду того, что остается всего 4 дня, запросил сумасшедшие деньги. Николай прошалаберничал ровно полторы недели <...> я, со своей стороны, конечно, объясняю это неумением владеть собою и феноменальною распущенностью, хотя, по-моему, где дело касается денег, нужно бы было быть более щепетильным...»⁵.

Чехов в это время находился в Петербурге. После писем Шехтеля, выполняя его просьбу, Чехов и пишет знаменитое письмо Николаю, которое было принято датировать мартом 1886 г. (П 1, 221—225, 431). Теперь ясно, что дату надо изменить на: «Апрель, около 26». Шехтель в письме с пометой Чехова: «Апрель 86» дает оценку: «Повторяю: Лентовский — цыган»⁶. Чехов в письме от 26 апреля отвечает: «Вы, кажется, ошибаетесь: Лентовский <...> взбалмошный человек, который сам себя не понимает. <...> Буду писать ему насчет феерии». И там же: Если напишете <...> где теперь Николай, то я скажу спасибо в квадрате» (П 1, 240).

Письма Шехтеля Чехову 1886—1887 гг. полны жалобами на Николая, но с весны 1887 года появляется тревога за здоровье друга. 26 марта 1887 года: «Николай пишет, что он очень болен и харкает кровью <...> Он просит не говорить Вам об этом — но это ерунда. Не соберемся ли мы сегодня вечером к нему, я бы заехал к Вам около восьми часов»⁷. Осенью того же года: «Сегодня он <Николай> присылает записку: просит прислать доктора, совсем истекает кровью. Сейчас еду и привезу кого-нибудь <...> Не приедете ли Вы?»⁸.

В 1883—1889 гг. Шехтель выполнял в Рязанской губ. и Москве заказы П.П. и С.П. Дервизов, известных в ту пору помещиков-промышленников, коннозаводчиков и меценатов. В Кирицах для С.П. Дервиза по проектам Шехтеля сооружались загородный дом, церковь, конный двор, великолепный парк с мостами, гротами, беседками, системой прудов, романтической каменной оградой и живописными въездами-воротами. По проекту Шехтеля для Дервизов возводился усадебный дом в Сохе; огромный усадебный ансамбль П.П. Дервиза в Старожилове; в Москве — проект отделки интерьеров дома С.П. Дервиза у Красных ворот на садовой-Черногрязскою ул. (1886—1889)»⁹. В ноябре—декабре 1888 года Николай опять подвел Шехтеля, привлекшего его к работе над образами для церкви Дервизов.

20 ноября 1888 года Шехтель писал Чехову: «Выручите меня, Бога ради! Сообщите, что Николай, где Николай. Отдайте, по крайней мере, посыльному доски для образов иконостаса церкви фон Дервиза; пока еще есть время, я отдам их писать. Пропадание Николая и вообще весь его поступок со мною и этот раз, как две капли воды, похож на историю с Лентовским. Эскизов образов, которые он должен был сделать уже давно — добиться нельзя; сам он пропадает, не говоря уже о ста рублях, взятых им вперед <...> я хотел в последний раз попробовать дать дело Николаю — он же продолжает платить мне все одною и тою же монетою. Верните, пожалуйста, доски посланному — я, помимо нравственного ущерба, несу также и материальный, так как плачу неустойки 150 р. в день в случае неокончания церкви к сроку»¹⁰.

26 ноября Шехтель обратился к Чехову с просьбой воздействовать на Николая: «...третья неделя уж идет, как в один прекрасный день Николай улетучился — с тех пор о нем нет и слуха. <...> Пусть он мне лишь отдаст доски — больше мне ничего не надо <...> Может быть, теперь он образумится, будет работать: я готов забыть все — лишь бы он работал. Церковь не может не быть готова к сроку, хотя бы пришлось мне последние штаны отдать — но я должен окончить к сроку»¹¹.

Так долго терпеть слабости Николая заставляли Шехтеля не только симпатичные качества натуры последнего, но и его талант.

Он и материально помогал Николаю. Об этом свидетельствует их переписка. «Ты неисправим, Николаище! Посылаю 3 р., больше нет», — писал Шехтель 13 февраля 1888 года. В один из конвертов он вложил 10 рублей для Николая, в другой 3000 р. с.¹².

26 июня 1889 года, получив от Антона Павловича известие о кончине художника, Шехтель отвечал ему: «Я получил Ваше извещение <...> о смерти Николая — я его любил, как брата, и эта весть заставила меня бессознательно заплакать, что со мною редко бывает.

Хорошо, что он последние свои дни, может быть, самые счастливые, провел в своей семье; да и не порывай он с нею для той скитальческой жизни, к которой он так тяготел, он был бы, всего вероятнее, здоров и жив.

Теперь, когда его уже нет более, остается лишь вспомянуть, да и почаще вспоминать его детски-чистую душу, к которой ничего грязного не приставало, несмотря на всю близость массы грязи, около которой приходится тереться; ему же следует это поставить даже в большую заслугу — он был слабохарактернее многих. Буду ждать Вашего возвращения в Москву, чтобы услышать о его последних днях...»¹³.

В приводимом выше письме Николаю от апреля 1886 года, анализируя причины его «невоспитанности», Чехов в первую очередь отмечает тяжелые бытовые условия семьи.

Эта же сторона жизни Чеховых — в письмах матери, Евгении Яковлевны, бесконечно любившей Николая.

В сентябре 1875 г. Евгения Яковлевна пишет из Таганрога в Москву сыновьям Александру и Николаю: «Милый Сыночек Сашечка <...> не написал, определился ли Коля мой дорогой в Академию. Вы не ладите. Очень жаль, мне так и кажется, что ты Колю обижаешь. Не сердись за это, что я пишу откровенно. Жалей его: он малодушный <...> Милой мой и любезной крошечка Колечка, как ты поживаешь? <...> Определился ли ты в Академию? Хоть бы я успокоилась. <...> Вот уже пора тебе деньги посылать, а мы не знаем, как <...> Мы послали 26-го 2 рубля. Как видно, Вы не получили. Саше — 1.50 и тебе 50 коп. на ужин»¹⁴.

12 октября 1875 г.: «Милые, прекрасные мои сыночки, Сашечка и Колечка <...> не имею минуты покою, что Вы не имеете теплой одежды. Вчера, 11-го октября, Вам послал папаша 8 руб. Саше 3 целковых на халат, а Коле 5; у Вас есть Антошины 5 руб. Милой Саша, собери эти деньги, всех 13 рублей, и купи, пожалуйста, Коле теплое пальто; если в магазинах нет на эту цену, то потрудись на толчке посмотреть, сделай милость, постарайся купить потеплее <...> У нас теперь больше денег нет, а что делать Коле с сапогами? <...> не осуждайте нас, что денег мало <...> Колю на праздники надо взять, а денег нет»¹⁵.

И 13 апреля 1876 г.: «...сегодня отнесли на почту 11 руб. денег на Колино имя в Академию <...> потерпите еще немного, а там — как Бог даст: може<т>, папаша дело найдет в Москве, а если Бог откажет, то все вместе приедете; как-нибудь пропитаемся; я очень горюю и за вами тоскую...» В этом письме есть слова, кажущиеся неожиданными в устах Е.Я. Чеховой: «...ради Бога, старайтесь учиться: в этом вся наша жизнь и польза»¹⁶.

Именно мать прекрасно знала особенности характера своего несчастного сына: талант, который он не смог по-настоящему проявить из-за бедности и безволия. В 1879 г. она напишет Антону в Таганрог, гордясь Николаем: «Слава Богу, наш Коля уже и в Москве известный, называют «знаменитый художник»»¹⁷.

23 апреля 1889 г. Антон, Иван и Николай Чеховы и их друг — флейтист А.И. Иваненко (ок. 1862 — после 1926) выехали из Москвы в Сумы. Для Николая Чехова этот путь на Украину оказался последним путешествием в жизни. В дороге он начал писать письмо врачу Н.Н. Оболонскому (1857 — после 1911), закончил его (с обещанием продолжения) через несколько дней — на Луке. В нем — последние рисунки Николая и талантливые описания поездки братьев Чеховых, и в частности — ценные сведения для «Летописи жизни и творчества» Чехова тех месяцев.

Над текстом — рисунок поезда, в клубах дыма несущегося по железнодорожному полотну. Под рисунком — подпись: «Н. Чехов. 89».

Н.П. Чехов — Н.Н. Оболонскому

Поезд в Сумы — Лука, начато 23 апреля 1889 г.

Милейший и дражайший докторище-эскулапище, Николай Николаевич. Антон вчера получил от Вас письмо, в котором есть приписка и ко мне. Последняя, как память, меня зело расчувствовала, причем я сию же минуту решился писать Вам, что и исполняю. В приятное 12 ч. 50 дня я и Антон в сопровождении брата Ивана и некоего флейтиста отправились на Курский воксал <так>. Я и Антон взяли билеты первого класса с креслом на человека, которое, если раскинуть, даст превосходную, пружинную кровать, и уселись, а те, желая проводить нас до первой большой станции, взяли по билету второго класса и поселились бесцеремоннейшим образом с нами в первом. Нужно было видеть, как брат Иван ежеминутно доплачивал, а товарищ его сидел на площадке вагона. К вечеру у меня разыгрался аппетит. Купил у девчонки на полустанке молока, пил его с зельтерской водой. Сидел я у окна и дышал за четверых, наслаждаясь прекрасным вечерним воздухом, и чувствовал себя превосходно. Вечером кондуктор открыл кресло, сделал из него кровать, Антон убрал постель, и я заснул сном праведника. На след<ующий> день я чувствовал себя очень хорошо и, лишь только встал, пошел в воксал пить чай. Одним словом, я подкрепился и стал находиться в самом «брыкательнейшем» настроении духа. Целый день пекло солнце, а у нас в вагоне прохладно. Только неприятно было видеть в окно, как горел веселенький хуторок с массою служб. Сгорит этот хутор, и останется одна скучная пустошь. В обед я был так голоден, что, остановясь перед table d'ot'ом¹⁸, до тех пор рассматривал кушанья, пока мне пассажиры не оставили только «щей». Я обрадовался и щам с кислой капустой и поналег; съел еще кое-что и выпил вина. На другой день началась пересадка (рано утром), и со мной начался «Фридрих». Было все хорошо, а теперь и на поди. Утро было чудеснейшее. Вагоны нам дали купейные, т. е. снизу сплю я в купе, надо мною Антон, и два таких же точно места с такими удобствами vis-à-vis. Мне казалось, что Антон упадет на меня и раздавит. Потом мы убедились в непрочности старого ремня (другого давно не было — изорван). Я это утро вообще очень скверно чувствовал: меня тошнило, голова тяжела и проч. <Далее следует рисунок: сосед по купе вытирает пот со лба>. Против меня полулежал некий старик, à la прилагаемый, тот долго не спускал с меня глаз, покачав головой, начал вытирать пот. Я вышел освежиться на площадку, но тут старик стал просить Антона идти за мной, чтобы я «ненароком не упал». Скоро подъехали к большой станции, и я уже не мог утром, как вчера, выпить стакана чаю или кофе, а мне подали вина, и я едва только проглотил глоток. Антон был ужасен и невыносим. «Это все вчерашние щи, обожралась каас-с-сая шельма; ну, и лечись сам». (Косой шельмой меня назвал один мужик, когда, будучи гимназистом, я залепил ему в ухо снежком. Я до 12 лет был кос.) Наконец, наша станция Сумы. Нанимаем извозчика и едем. Езды 1 верста. Лишь только приехали, меня сейчас же уложили в постель, и затем у меня жизнь на Луке начинается завтра. Устал, в ушах — гур-гур-гур.

Лука.

Приехал я в пресквернейшее время: только что были дожди, и погода стояла пасмурнейшая, вешавшая нос на квинту. Следующие затем дни оказались томительно-жаркими. Доходило более 40°, а обыкновенно термометр показывал 38°. Антон воспользовался этим и выгонял меня на солнечные ванны. Т. е. я садился на припеке, выпучив живот вперед, в защиту же лица имел широкополую шляпу, «панаму». В таком аду я сидел до обеда и обедал всегда с аппетитом. (Конечно, не от ванны.) Принимал много лекарств, чем сильно испортил желудок, так что после сытного обеда у меня неоднократно бывал «фридрих», и это в то время, когда я больше всего диэтил и осторожничал. 9-го мая, по случаю моих именин, у нас обедали наши хозяева. На столе стояла прекрасная, цветущая пунцовая роза с массою жирных пунцовых роз (я первый раз в жизни видел такую прелесть) — подарок мне в день ангела наших кварт<ирных?> барышень. После обеда я выспался, вспомнил о розе, пришел к столу, где готовили чай, и оказалось, что моей розы нет. Во время моего сна прибегала хозяйка оранжереи из Сум и плакала, прося отдать розу обратно. Она продала без мужа, и теперь явившийся владыко избил ее за продажу розы, единственной в России. Вместо нее я получил еще горшок розы, нашенской, обыкновенной. Она цвела всегда пятью большими розами, и теперь ее время уже прошло до будущего года. По мере того, как я жил, я ел все больше и больше, чувствовал наплыв сил и сделал кое-какие рисунки. Затем перевернулось все вверх дном: я ослабел, сделалась одышка такая, что очень трудно пройти от стола до двери. Это меня очень беспокоит. Сижу и дремлю, а лишь только лягу, то проклятый кашель поднимает меня. Сон мой 3¼ ч. в сутки. (Продолжение будет.) Н. Чехов. 89¹⁹.

В архиве Чехова сохранилась запись матери на листке бумаги:

«1889 года июня 17-го в <утрачено> художник, дорогое мое детище»²⁰.

В день похорон, 19 июня, Михаил Павлович Чехов подробно описал последние часы жизни Николая в письме к отцу.

М.П. Чехов — П.Е. Чехову

Лука, 19 июня 1889 г.

Лука, 19-го июня 1889 г.

Дорогой папа.

Сегодня в двенадцатом часу дня мы схоронили Колю, поставили над ним крест с надписью, разбросали по могиле цветы, повесили на крест два венка и с тяжелым сердцем возвратились домой.

Умер Коля 17-го июня, ровно в 7 часов утра, от чахотки. Иссох он, как лучинка, кашель не давал ему покоя, и мать почти не отходила от него. Только в ту ночь, которая для Коли была последней, она понадеялась на уход Саши²¹ и проспала, бедная, Колину смерть, а Саша не мог бросить умиравшего и никого не разбудил. Только рано утром, когда еще чуть-чуть только рассветало, Саша вбежал ко мне во флигель, показал мне какой-то пузырек, о чем-то спросил меня, сонного, да я не разобрал, и я опять заснул. А потом уже в восьмом часу он снова вбежал ко мне и уж на этот раз сказал мне, что Коля скончался после тяжелой, мучительной ночи на его руках. Я наскоро оделся, вбегаю в дом, там — все в слезах: и Маша, и мать, и Елена Михайловна²², и еще какие-то, Бог знает откуда взявшиеся женщины. Началось тягостное омывание, одевание, положение на стол. Добрые Линтваревы взяли на себя большую часть забот по похоронам. Скоро по чьему-то распоряжению зазвонили в церкви по покойнике, пришел батюшка с причетником, отслужили панихиду, на которой было пролито много слез; потом панихиды стали происходить каждый день, по два раза: в 11 час. утра и в 7 час. вечера. Покойный лежал в цветах с удивительно покойным выражением лица, но страшно худой. Весь первый день мы провели мучительно. Под вечер пришел причетник, стал читать псалтирь, да пришли еще какие-то три старушки, которые согласились сидеть при покойном всю ночь. Насилу я убедил лечь мамашу, она хотела всю ночь продежурить около Коли. Машу, изнемогшую от слез, мы отправили ночевать в большой дом к Линтваревым. Ночь провели скверно. На следующее утро опять начались слезы, а на утренней панихиде рыдали все: и свои, и чужие, и господа, и мужики. В полдень принесли из города белый глазетовый гроб и, по настоянию матери, положили в него Колю только на вечерней панихиде. Гроб завесили покровом и обложили венками и цветами. Всю следующую ночь опять происходило чтение псалтири, и слышны были глухие разговоры старух, сидевших у гроба. Когда же на следующее утро мы стали выносить Колю в церковь, мать и Маша так рыдали, что жалко было смотреть на них. При выносе крышку несли Маша и барышни Линтваревы²³, а гроб несло нас шестеро: Антоша, Ваня, Саша, я, Иваненко и Егор Мих<айлович> Линтварев²⁴. На каждом угле служили литию. Обедня была отправлена торжественно, при полном освещении храма; все присутствовавшие держали свечи. Во время обедни на кладбище отнесен был крест, а дома мылись и обметались все комнаты и выносилась мебель. Из церкви гроб несли до самой могилы мы же и в том же порядке. Гроб несли открытый и только у самой могилы при погребении закрыли его. На каждом угле служили литии, и батюшка читал Евангелие. Народу следовала за гробом масса. Гроб сопровождали образа, как в Таганроге: точно крестный ход. На кладбище при прощании рыдали все, мать тужила и никак не могла расстаться с телом. Гроб опустили в могилу, сделали склеп, поставили крест и закопали Колю. Поминки были самые скромные: всем простолюдинам, участвовавшим в похоронах, роздано было по пирогу, платочку и по рюмке водки, а духовенство и Линтваревы завтракали и пили чай у нас. После обеда я с мамашей опять ходил на кладбище, мамаша погоревала, поплакала — и мы возвратились обратно»²⁵.

В письмах Е.Я. Чеховой есть сведения об увековечении памяти ее сына-художника в Сумах. Через год после кончины Николая семья Чеховых приехала к Линтваревым уже без Антона. Тогда, в 1890 г., Евгения Яковлевна писала мужу в Москву: «Попроси Ваню купить железный венок на Колин крест. Миша приторговал венок за 2 р. 50 к. где-то около почтамта, да не хватило у него денег на это. А венок необходим. Тополи на могилке принялись, и цветов Линтваревы насажали. Спасибо им²⁶.

В письме Чехова от 29 марта 1899 г., адресованном сестре, было высказано его желание, оставшееся нереализованным: «В «Сверчке» за 1883 г. много превосходных рисунков Николая. Вот если бы поискать у букинистов под Сухаревой и купить! Я решил собрать все рисунки Николая, сделать альбом и послать в Таганр<огскую> библиотеку с приказом хранить. Есть такие рисунки, что даже не верится, как это мы до сих пор не позаботились собрать их» (П 8, 139).

Николай Павлович Чехов заслуживает издания такого альбома не только как брат великого писателя и иллюстратор его ранних вещей, но и как талантливый художник, спутник молодости Левитана, Коровина, Шехтеля.

Примечания

1. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25а. Л. 6.

2. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25а. Л. 18—18 об.

3. Художник.

4. К.А. Коровин.

5. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25а. Л. 22—24 об.

6. Там же. Л. 19.

7. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25б. Л. 15.

8. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25б. Л. 16 об. — 17.

9. См.: Кириченко Евгения. Каменная летопись // Куранты. Историко-краеведческий альманах. — М.: Московский рабочий, 1987. — С. 243—251.

10. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25б. Л. 23—23 об.

11. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25б. Л. 25—25 об.

12. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25е. Л. 2, 4, 5.

13. ОР РГБ. Ф. 331. К. 63. Ед. хр. 25б. Л. 29—29 об.

14. ОР РГБ. Ф. 331. К. 33. Ед. хр. 12а. Л. 15, 16 об.

15. ОР РГБ. Ф. 331. К. 33. Ед. хр. 12а. Л. 1, 2, 2 об.

16. ОР РГБ. Ф. 331. К. 33. Ед. хр. 12а. Л. 11, 12.

17. ОР РГБ. Ф. 331. К. 33. Ед. хр. 12в. Л. 2 об.

18. Общий стол в гостинице или пансионе, сервируемый к определенному часу. Здесь: меню в поезде во время обеда.

19. ОР РГБ. Ф. 176. К. № 1. Ед. хр. 28. Л. 1—2 об.

20. ОР РГБ. Ф. 331. К. 33. Ед. хр. 12а. Л. 17.

21. Чехов Александр Павлович.

22. Линтварева Елена Михайловна (1859—1922), дочь хозяйки имения, врач.

23. Линтваревы Елена Михайловна и Наталья Михайловна (1863—1943), подруга М.П. Чеховой, учительница.

24. Линтварев Георгий Михайлович (1865—1943), младший сын хозяйки имения, пианист.

25. ОР РГБ. Ф. 331. К. 73. Ед. хр. 9. Л. 1—2 об.

26. ОР РГБ. Ф. 331. К. 33. Ед. хр. 12б. Л. 9—9 об.