Приём раскрытия внутреннего мира персонажа, «тайного тайных» души героя через описание его круга чтения, хотя использовался достаточно широко с эпохи Возрождения, например, в «Фьяметте» Боккаччо, «Дон Кихоте» Сервантеса: «It is a book about books, reading, writing, idealism vs. materialism, life... and death» [3]. В русской литературе прием получил распространение только с конца XVIII века [см.: 21; 34]. Современные отечественные и зарубежные литературоведы исследуют «круг чтения», «начитанность», «читательский горизонт», «читательскую парадигму» (reader's paradigm, reading paradigm) образа персонажа-читателя как homo legens («человека читающего») и homo citans («человека цитирующего»), «читательские истории» действующих лиц как особого рода дневники (diary fiction), «ментальные представления литературных персонажей и их реакции на литературу», а также «феномена / темы / мотива чтения» в художественных произведениях, поэтики чтения персонажей как особый случай интертекстуальности. Так, изображаемая личность (в смысле persona, fictional character) осознаёт себя через самоотражения в зеркалах литературной традиции, действует, подражая или отождествляя себя с каким-либо известным литературным героем, и по воле автора произведения раскрывает свой внутренний мир через образно-мотивный калейдоскоп, сложную систему художественных отражений.
«Безотцовщина» («Платонов», «Пьеса без названия»), «комедия с самоубийством» — изначальный чеховский оксюморон» [16, с. 115], первый неудачный драматургический опыт будущего великого реформатора театра, даёт особенно богатый материал для исследователей.
И.Н. Сухих посвятил теме интертекстуальных связей этой пьесы целую главу «Первая драма: концы и начала» в монографии «Проблемы поэтики Чехова» [31, с. 28—56], отметив, что «коэффициент литературности в «Безотцовщине» на порядок выше, чем в «Чайке». <...> Большинство героев пьесы живут не только в мире русской провинции, но и в мире литературы: цитируют, сравнивают, поминают, намекают» (там же, с. 37). В последние десятилетия продолжается изучение интертекстуальных и биографических моментов поэтики «Безотцовщины» [4—5; 7; 8; 12—13; 15; 16; 20; 23; 28; 29; 32; 33], рассматривается потенциал постмодернистских интерпретаций пьесы [1; 2; 11; 18; 22; 24; 27].
Литературоведы отмечают «многоликость» действующих лиц произведения: «Театральность почти всех персонажей «Безотцовщины», их готовность «ловить себя и других на том, что «ломают комедию», ещё более удлиняет список сыгранных или ещё только намечаемых ими ролей, делает для них реальным настоящее, прошлое и будущее самих себя и примеряемых ими театральных масок мировой и отечественной литературы от Эдипа до Обломова» [9, с. 41]. Круг чтения, читательский горизонт персонажей проявляется в их репликах и диалогах в виде прямых цитат, парафраз, аллюзий, каламбуров и т. д. Если отбросить довольно многочисленные фразы героев «Безотцовщины», связанные с текстами Библии и православными молитвами: «в царстве небесном» (Осип), «все десять египетских казней», «Авраам, значит, роди Исака» (Платонов), «Со святыми упокой...», «Теперь Мамону служу, а в молодости богу не молился» (полковник Трилецкий), «Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых...» (Трилецкий-младший), «Прочь, ветхий человек!» (Софья Егоровна), «до страшного суда», «Самоуничижение паче гордости» (Анна Петровна), «образ и подобие божие с...» (Марко) и т. п., — то собственно реплики с литературными коннотациями встречаются у Платонова, Трилецкого, Ивана Ивановича, Сергея Войницева, Венгеровича-младшего и др. Характерно, что в репликах Саши есть всего лишь одна фраза на литературную тему: ««Захер Мазох»... Какая смешная фамилия!.. Мазох» (К 2, явл. II; 11, с. 94), которая демонстрирует степень «начитанности» жены Платонова. Немногим шире «литературный кругозор» помещиков-соседей.
Глагольев-старший, «карамзинист», искатель общего блага и мстительный «каналья», говорит: «В наше время были кружки, арзамасы...» (Д. 1, явл. II; 11, с. 12). Петрин, кандидат права, в разговоре с Щербуком не к месту цитирует стихотворение Н.А. Некрасова «Убогая и нарядная» (1859): «А на лбу роковые слова: продается с публичного торга!» (К 2, явл. VIII; из; 11, с. 109). При этом Щербук, шебутной отставной гвардии корнет, узнаёт цитату: «Это Некрасова... Говорят, помер Некрасов...» (К 2, явл. VIII; 11, с. 109). В двух других случаях он демонстрирует знакомство с расхожими литературными образами: «Чуть не убила меня неделю тому назад со своим дьяволом, рыжим Дон-Жуаном» (Д. 1, явл. XVI; 11, с. 44), «Ну чего, купидон, по военной не идёшь?» (Д. 1, явл. XIV; 11, с. 35). «Купидон» — это обращение к Платонову, сопернику в борьбе за сердце богатой вдовы.
Все эти «литературности» в речах пожилых провинциальных помещиков так или иначе звучат в связи с упоминанием молодой вдовы генерала Войницева. Литературные аллюзии в устах Анны Петровны при общении с Платоновым не столь прямолинейны, но часто тоже насыщены эротическими коннотациями: «Сколько счастья, сколько муки» (К 2, явл. VI; цыганский романс; 11, с. 102), «Неужели ты так ужасен, Дон-Жуан?» (К 2, явл. VI; 11, с. 104) и «Дон-Жуан и жалкий трус в одном теле» (Д. 3, явл. V; 11, с. 131). Она умеет иронично обыгрывать классику. Такова её реплика «Звон победы раздавайся!.. Ко мне, ко мне!» (К 2, явл. VI; 11, с. 106). Это ироничный парафраз первой строки стихотворения Г.Р. Державина «Гром победы, раздавайся!» (1791), бывшего неофициальным гимном России до 1816 года. Ещё более показательна в этом смысле ироничная цитата Анны Петровны «О дружба, это ты!» (Д. 1, явл. XXII; 11, с. 53), отсылающая к поэтической миниатюре В.А. Жуковского 1805 года: «Скатившись с горной высоты, / Лежал на прахе дуб, перунами разбитый...». Фраза содержит двойной саркастический намёк: падение Платонова с высот любовных иллюзий и одновременно его желание допьяна напиться (лечь «во прах, перунами разбитым»). Эту литературную игру понимает и подхватывает Михаил Васильевич: «Ох, «О дружба, это ты!» [дополнительные кавычки мои — Т.К.]. Всегда везло мне в любви, но никогда не везло в дружбе» (11, с. 53).
Трилецкий-младший не улавливает любовный намёк в первой фразе, но легко понимает и подхватывает другую её ироничную цитату: «Запрягу ль я тройку борзых...» (там же; «Песня ямщика» Л. Фадеева 1870 г.), которая относится к намерению трех героев пойти выпить «на троих»:
Трилецкий. Темно-карих лошадей... [вторая строка песни] / С коньяка начинать, ребята!
Читательская парадигма Трилецкого-младшего, врача и завзятого остряка, по масштабности уступает в пьесе только платоновской. Он сыплет цитатами из популярной весёлой песенки «Стрелок» К. Франца [14], из «Божественной комедии» Данте, причём на языке оригинала (Д. 1, явл. XI; 11, с. 74), удачно переиначивает название романа Лермонтова: «Масон нашего времени» (Д. 2, явл. XIX; о Глагольеве; 11, с. 88), играет парафразами из «Гамлета»: «Что она для меня и что я для неё?» Парафраз реплики Гамлета: What's Hecuba to him, or he to Hecuba... (Д. 1, явл. I; 11, с. 9), «О женщины, женщины! — сказал Шекспир и сказал неправду. Нужно было сказать: ах вы, женщины, женщины!» (Д. 1, явл. XIII; 11, с. 31), острит: «Вельзевул Буцефалович» (Д. 1, явл. XIV; о Щербуке; 11, с. 35). Его литературные остроты точны, по-своему оригинальны и изобретательны, но назойливы. Они раз за разом вызывают неприятие у Анны Павловны, Платонова, Софьи. Радуется им только бестолковый Войницев-младший.
Выявляется одна из художественных задач литературных реминисценций в пьесе. Они не только характеризуют каждого персонажа «Безотцовщины», но и довольно чётко разделяют их на две поколенческие группы: «старших и младших», т. е. отцов (Щербука, Глаголева, Петрина. В его кабинете рядом с фамильными портретами стоят бюсты Крылова, Пушкина и Гоголя (11, с. 150). Сюда же отнесём внесценический образ покойного генерала Войницева и детей (Анну Петровну, Платонова, Трилецкого, Софью).
В плане поколенческой маркированности персонажей (с т. зр. представляемых ими литературных эпох) особняком среди «детей» стоит сын генерала от первого брака, а среди «отцов» — полковник Иван Иванович Трилецкий. Сергей Войницев, кандидат столичного университета, практически сверстник Платонова. Степень кандидата присваивалась в 1803—1884 годах в Российской империи лицам, которые с отличием окончили курс университета и сдали экзамены по специальности, но она не давала права занимать кафедру. Будучи немногим моложе maman, Анны Петровны, он, как своего рода «вечный ребёнок», ощущает себя младшим в семье и таким образом выпадает даже из группы «детей». С ним, филологом по образованию, связано знаковое обыгрывание шекспировских мотивов в пьесе. Он предлагает Платонову устроить дачный театр: «Я — Гамлет, Софи — Офелия, ты — Клавдий, Трилецкий — Горацио... Как я счастлив! Доволен! Шекспир, Софи, ты и maman! Больше мне ничего не нужно!» (К 2, явл. XVI; 11, с. 117). При этом фантазия Войницева встроить всех персонажей в шекспировскую матрицу обнаруживает полное трагическое непонимание им реальной ситуации. Клавдий-Платонов оказывается любовником не только Гертруды-Войницевой, но и Офелии-Софьи, а самому «Гамлету» — Войницеву вообще нет места в этой пьесе. Иван Иванович Трилецкий, наверное, один из самых недооценённых персонажей. В театральных постановках «Платонова» обычно его изображают вечно пьяным солдафоном, воякой в отставке. Но именно ему начинающий драматург дал произнести заключительные трагические слова отца в финале «Безотцовщины»: «Забыл Господь... За грехи... За мои грехи... Зачем грешил, старый шут? Убивал тварей божиих, пьянствовал, сквернословил, осуждал... Не вытерпел Господь и поразил» (Д. 4, явл. XIII; 11, с. 179).
Через этот образ Чехов создаёт явную интертекстуальную отсылку к «Отцам и детям» Тургенева: «Базаристей меня и человека не было... Материя! Штоф унд крафт!» (Д. 2, явл. III; 11, с. 59). Молодой драматург иронично обыграл омофонию немецкого слова Stoff (субстанция, вещество, материя) и названия русской меры объёма алкогольных напитков «штоф» (бутылка, 1/10 ведра или примерно 1,2 литра. Это производная от прусско-лифляндской меры жидкости Stof). В черновиках мысль была выражена менее изобретательно, но давала слишком прямолинейное указание на литературные прообразы честного отставного полковника: «в молодости — Печорина и Базарова разыгрывал» (11, с. 345). Читательская парадигма Трилецкого-старшего явно шире, чем у его сверстников соседей-помещиков. Он в своих репликах шутливо и ненавязчиво обыгрывает античные мотивы: «Диана божественная, ваше превосходительство, Александра Македонская!» (Д. 1, явл. VI; Анне Петровне; 11, с. 22), «Ганнибалами да Гамилькарами пахнет» (там же; о любви Анны Петровны к оружию), «В жизнь мою ни разу не грабил ни отечества, ни пенатов!» (Д. 2, явл. III; 11, с. 58). Также его слова свидетельствуют о настоящем интересе отставного полковника к литературе (в отличие от Базарова, равнодушного к художественным вымыслам).
Реконструкция биографии отставного полковника-артиллериста, пунктирно намеченная Чеховым и вполне понятная его современникам, опирается на высказывание: «В генеральном штабе служил, дети мои... Я головой против неприятеля действовал, мозгами турецкую кровь проливал... Штыка не знаю, нет, не знаю...» (Д. 2, явл. III; 11, с. 58). Скорее всего, Трилецкий начал служить в начале 1840-х и перед Крымской войной за проявленные на войне (на Кавказе или в Венгерском походе?) таланты и успехи в службе был переведён в Военно-учёный комитет Генерального штаба [10; 30].
Читательскую парадигму Венгеровича-младшего, студента Харьковского университета, характеризуют два высказывания на литературные темы: «Я изучаю на вас современных Чацких и... я понимаю вас! <...> Вы, господин Чацкий, не правды ищете, а увеселяетесь, забавляетесь...» (Д. 1, явл. XXI; обращённое к Платонову; 11, с. 50) и «Все говорят, а между тем сколько у нас настоящих поэтов, не Пушкиных, не Лермонтовых, а настоящих! Ауэрбах, Гейне, Гёте...» (К 2, явл. V; 11, с. 99).
В первом случае русских зрителей должна была удивить необычная трактовка образа героя «Горя от ума». Взгляд Венгеровича на Чацкого, как на человека, ищущего развлечения в конфликте с фамусовским обществом, явно расходится с общепринятыми в России интерпретациями.
Вторая фраза, в которой выражена априорная непоколебимая вера студента-юриста в то, что Гёте еврей, а Пушкин и Лермонтов «не настоящие» поэты, приводит к спору Платоновым.
Финальная реплика этой, на первый взгляд, окололитературной полемики Платонова с Венгеровичем-младшим опять возвращает зрителя к теме «отцов и детей»: «С одной стороны, Шекспир и Гёте, а с другой — деньги, карьера и похабство! <...> Бедные сироты! (курсив мой. — Т.К.) Нет ни званых, ни избранных! Пора их сдать в архив или запереть в приют незаконнорожденных...» (11, с. 350). В переводе на старославянский оба эти эпизода связаны с этническим стереотипом о высоковыйности (послушности) и жестоковыйности (от греч. σκληραύχην и лат. quia populus durae cervicis es (которые народ законом сдерживает. Определение Людіе жестоковһйніи суть / <...> вы людіе жестоковһйніи [Исх. 33:3, 5] касалось состоятельных евреев. Жестоковыйный — непослушный, непокорный, своевольный. В основе этих определений лежит образ упряжного животного, которое не сгибает шею и не дает надеть на себя упряжь. Определение «жестоковыйный» применяется главным образом к народу Израиля, который упрямо противостоит Божьей воле, упрямо отвергая руководство Господа [Исх. 32:9; Иер 7:26; Деян 7:51]. Этот стереотип был довольно широко распространён в христианской традиции и отразился в рассказе Чехова «Перекати-поле» [6, с. 253—267], что вызвало известные нарекания в адрес автора [17].
В круге чтения Платонова присутствуют образы античных мифов и древнегреческой литературы (Одиссей, сирены, Эдип), древнерусских былин и апокрифов (Илья Муромец, Соловей Разбойник, Земля на трёх китах и др.), Цезарь, Христофор Колумб, Шекспир («Гамлет»), Гёте, Байрон, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, персонажи «Недоросля» Фонвизина.
Платонова (другие и он сам себя) сравнивают с Байроном, Клавдием, Эдипом, Одиссеем, Дон Жуаном, Чацким, общей чертой которых в рамках тематической интенции «Безотцовщины» оказывается выморочность рода, т. е. отсутствие детей, роковая судьба потомства, смерть без наследников. При этом начинающий автор a priori уходит от возможности дополнить «донжуанский» мотив пьесы мифопоэтической отсылкой к параллели «суд Париса», где «Парис»-Платонов выбирает между «Афродигой»-Анной Петровной, «Афиной»-Софьей (имя героини отсылает к эпитету Афины) и «покровительницей брака Герой»-Сашей и тем самым накликает себе смерть.
Особый интерес интерпретаторов пьесы вызывает круг семейного чтения Платоновых сочинения Майн Рида и Л. фон Захер-Мазоха. Первые переводы произведений Майн Рида вышли в России в 1860—1870-е годы. (Майн Рид, Сочинения, тт. 1—20. СПб.: М. Вольф, 1864—1876). Именно этой развлекательной литературой учитель, вероятно, хотел без особого энтузиазма, если не развить ум своей жены, то хотя бы привить ей привычку к чтению: «Пил, ел, спал, Майн Рида жене вслух читал... Скверно!» (Д. 1, явл. V; 11, 19).
О месте в читательской парадигме Платонова творчества Захер-Мазоха И.Н. Сухих кратко отметил: «Платонов рассказывает, что зимой вслух читал жене Майн Рида. А чуть позднее она сама будет читать «по совету Миши» роман Захер-Мазоха «Идеалы нашего времени», бестселлер конца 1870-х годов, который появился в 1877 г. в разных переводах одновременно в Москве и Петербурге. Суждения одного из героев этого романа, графа Ривы, об отсутствии идеалов у современного молодого поколения весьма близки разглагольствованиям Глагольева» [31, с. 37—38].
Адекватному восприятию современным читателем сцены с упоминанием публицистического романа Л. фон Захер-Мазоха «Идеалы нашего времени» (1876 г.) зачастую мешает сложившаяся уже позже создания пьесы репутация австрийского писателя и особенно термин «мазохизм», введённый в научный обиход профессором Р. Крафт-Эбингом в 1886 году в исследовании «Половая психопатия» (первое издание: Psychopathia sexualis. Eine klinisch-forensische Studie. Dr. R. v. Krafft-Ebing. Stuttgart: Verl. v. Ferdinand Enke, 1886). Позже Чехову, как практикующему врачу, могли быть известны русские переводы других трудов немецкого психолога: Краффт-Эбинг, Рихард. Наш нервный век: Популярное сочинение о здоровых и больных нервах (русск. издание: СПб., 1885, 1886), Учебник психиатрии: На основании клинических наблюдений для практикующих врачей и студентов (СПб.: К.Л. Риккер, 1890).
Подробнее см. [26]. Между тем именно в 1886 году популярный в то время во всей Европе писатель-экспериментатор за свои сочинения был удостоен Ордена Почётного легиона Франции. А французские литературные критики с 1870-х называли его «австрийским / немецким / украинским / галицийским Тургеневым» или «малороссийским Шопенгауэром». Роман, который Платонов дал читать Саше, к мазохизму имеет весьма отдалённое отношение. В своё время журнал «Дело» в один ряд ставил «Захер-Мазоха с Данте, Байроном и Брет Гартом» [36, с. 22]. На выход русского перевода «Идеалов...» откликнулись «вожди умственного движения русского общества», «властители дум» молодёжи 1870-х критики народнического направления Н.В. Шелгунов и Н.К. Михайловский. Шелгунов, назвав Захер-Мазоха романистом-обличителем [35, с. 34], отметил: «Немецкая критика преувеличивает, превращая Захер-Мазоха в малороссийского Шопенгауера. <...> Захер-Мазох устами своих героев и героинь, проповедует повсюду: «трудитесь — спасение в труде» [35, с. 33, 50]. Оценка Шелгуновым общей направленности произведения Захер-Мазоха во многом перекликается с кругом проблем «Безотцовщины»: «Герои романа, о котором мы говорим, не идут дальше простых, немногосложных стремлений к тому, чтобы добыть во чтобы то ни стало денег, пожуировать с женщинами и вкусно поесть. Каких же титанов можно создать из такого материала, можно ли сделать их жертвами заевшей их среды, оскорбившей и выкинувшей из себя жизни, можно ли навязать им борьбу страстей, когда они их не имеют, и когда они сами создают среду и слагают жизнь, поедающую других» [35, с. 35]. Оценка критиком характера графа Рива, резонёра в романе Захер-Мазоха: он «немного похож на беззубого старика, для которого в жизни не осталось ничего в настоящем, ни в будущем и потому он живёт только прошедшим» [35, с. 45], вероятно, учтена Чеховым при создании образа полковника Трилецкого.
Более строго подошёл к роману австрийского прозаика-русофила Михайловский: «И в предисловии к «Идеалам нашего времени», и диссертациями, вложенными в уста героев, Захер-Мазох требует правды от романа и громит ходульную идеализацию. Но когда сам он принимается рисовать положительные типы, то перед читателем встают люди, добродетельные до глупости и, притом, столь обширного ума, сколько только его имеется в распоряжении самого автора. Этот недостаток творческой силы [курсив в цитате мой. — Т.К.], оставаясь, разумеется, недостатком, не играет, однако, большой роли в произведениях Захер-Мазоха. Он романист-философ, романист-публицист. Он говорит, что нельзя «воспретить поэзии строгое и серьёзное изучение социальных вопросов», и прямо объявляет себя одним из представителей этого рода поэзии» [25, с. 214]. Михайловский акцентирует внимание именно на пессимизме австрийского автора: «Веруя и исповедуя, что пессимизм есть истина и Шопенгауер — пророк её, Захер-Мазох, как это часто бывает с верующими людьми, даже не задаёт себе вопроса об общественно-исторических корнях истины. <...> Он просто неразборчивый и малоталантливый художественный комментатор Шопенгауера...» [25, с. 229, 244]. В том же духе Михайловский говорит о новелле «Любовь Платона»: «Такое истинно нелепое произведение <...> нужно было Захер-Мазоху в качестве лишней иллюстрации к шопенгауеровскому тезису горя от любви [курсив мой. — Т.К.]. А этот тезис составляет лишь частный случай общего положения о горе от существования — положения, усердно развиваемого Захер-Мазохом» [25, с. 223]. Названия произведений Захер-Мазоха в переводе на русский язык в 1877 году: «Коломейский Дон-Жуан» и «Любовь Платона», перекликаются с некоторыми мотивами «Безотцовщины», но говорить на этом основании о влиянии «австрийского Шопенгауэра» на молодого Чехова было бы некорректно. С учётом такого мнения отечественной критики становится ясно, что идея Платонова дать Саше прочитать «обличительный роман» в большей мере характеризует Платонова, а не произведение Захер-Мазоха. При этом, говоря об идеалах своего времени, Чехов оставляет зрителям возможность самим ответить на вопрос, почему подававший большие надежды студент вдруг бросил университет, уехал в провинцию и начал учительствовать в земской школе. Связано ли это со смертью его отца и необходимостью зарабатывать на жизнь или с «хождением в народ»? Намекает ли фраза героя: «Люди в театре, а я на площади... Люди в театре, а я на площади... Раису выкупил... Собрал со студентами триста целковых и другую выкупил... Показать ее письма?» (Д. 4, явл. XI; 11, с. 177) на некую романтическую историю с политическим подтекстом (выкуп «камелии» у владельцев публичного дома) или на что-то более радикальное? И каким может быть итог этой платоновской борьбы с несправедливостью мироустройства? Таким образом, воспроизведение Чеховым читательских парадигм персонажей его первого драматургического опыта используется не только как способ характеристики героев, но и направлено на выявление вечного конфликта «отцов и детей», противоречий между некогда активным, но теперь постаревшим «поколением Базарова» и бесцельно существующим «поколением детей», «нови». Тема межпоколенческого конфликта со схожими мифопоэтическими подтекстами и структурой системы персонажей также встречается в пьесе «Дядя Ваня». См.: [19, с. 222]. Трагическая диалектика отрицания преемственности опыта отцов детьми проявилась (пусть пока ещё несколько смутно, а не в виде законченной художественно-философской концепции) уже в пьесе 19-летнего начинающего драматурга, представителя поколения наследников базаровского скептицизма по отношению к незыблемости любых авторитетов, в том числе отрицания тотального отрицания. Это «...типический аналитик-материалист, «сын Базарова», неутомимый атомистический поверщик жизни, враг всякой априорности и приятия на веру» [6, с. 203]. Интертекстуальная привязка сложного, даже местами переусложнённого текста пьесы к матрицам мировой литературы позволяла эффективнее раскрывать трагические глубины семейных конфликтов, кажущихся повседневными, рутинными, едва ли не пошлыми.
Опробованный Чеховым в «Безотцовщине» приём обыгрывания случаев ложной / альтернативной интерпретации, пародирования классических схем открывал ему новые экспрессивные возможности и способы преодоления инерции театральных шаблонов.
Список использованных источников
1. Baltyn, Hanna. Usidlony przez kobiety // Elektroniczna Encyklopedia Teatru polskiego. 01.04.1997. URL: http://www.encyklopediateatru.pl/artykuly/21563/usidlony-przez-kobiety (о постановке Ежи Яроцкого «Platonow — Akt pominięty» («Платонов. Пропущенный акт», 1996)
2. Senelick, L. The Chekhov Theatre: a Century of the Plays in Performance, Cambridge: Cambridge University Press, 1997.
3. Puchau de Lecea, A., Pérez de León, V. Guide to the classics: Don Quixote, the world's first modern novel — and one of the best // The Conversation. June 25, 2018 / August 10, 2018. URL: https://theconversation.com/guide-to-the-classics-don-quixote-the-worlds-first-modem-novel-and-one-of-the-best-94097
4. Алехина, И.В. «В Париж!» (Пространственная характеристика героя в пьесе «Безотцовщина») // Таганрог и провинция в творчестве А.П. Чехова: Материалы Международной научной конференции «XXIV Чеховские чтения в Таганроге» 2011. — Таганрог, 2012. — С. 11—21.
5. Алехина, И.В. Человек и действительность в пьесе А.П. Чехова «Безотцовщина» // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. — 2013. — № 1 (51). — С. 226—234.
6. Амфитеатров, А.В. Десятилетняя годовщина (2.VI.1904—2.VI.1914.) // Амфитеатров А.В. Собрание сочинений. Т. XXXV. Свет и сила. — Пт.: Тов-во «Просвещение», типо-литография АО «Самообразование», [1915]. — С. 191—253.
7. Бигильдинская, О.В. Ранние пьесы А.П. Чехова: диалог с И.С. Тургеневым // Вестник Костромского государственного университета. — 2021. — Т. 27. — № 1. — С. 166—171. DOT https://doi.org/10.34216/1998-0817-2021-27-1-166-171
8. Бродская, Б.Ю. Алексеев-Станиславский, Чехов и другие. Вишневосадская эпопея: в 2-х тт. Т. I. Середина XIX века — 1898. — М.: Аграф, 2000.
9. Воронин, В.С., Кулькина Л.В. Законы фантазии и психологическое время русской драмы // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 8: Литературоведение. Журналистика. — 2010. — № 9—8. — С. 38—49.
10. Вейсман, П.А., Самокиш, Н.С., Скалон, Д.А. Столетие Военного министерства: 1802—1902. Т. 4: Главный штаб. [ч. 2, кн. 2, отд. 1], вып. 2. Исторический очерк возникновения и развития в России Генерального штаба в 1825—1902 гг.: исторический очерк. — СПб.: Тип. т-ва М.О. Вольф, 1910. — 414 с.
11. Кульченко, В.В. Три «Платонова» // Чеховский вестник. — 1998. — № 3. URL: http://chekhoviana.narod.ru/vest_3teatr.htm
12. Иванова, В.Н. Проявление синергии в пьесе А.П. Чехова «Безотцовщина» и в фильме Н.С. Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино» // Литература — Театр — Кино: Проблемы диалога. — 2014. — С. 167—172.
13. Иванова, В.Н. Синергетическая модель в драматургии А.П. Чехова // Вестник Самарского государственного университета. — 2015. — № 11 (133). — С. 113—119.
14. Иванова, Н.Ф. Песенка «Стрелок» в творчестве Чехова // Литература. — 2003. — № 3 (531). — С. 10—11.
15. Птокава, К. (Koiti Itokawa). Чехов, Достоевский и Толстой о прелюбодеянии // Материалы научных сессий 2019 года в Государственном музее Л.Н. Толстого. — М.: РГ-Пресс, 2020. — С. 268—273.
16. Катаев, В.Б. Литературные связи Чехова. — М.: Изд-во Московского университета, 1989. — 261 с.
17. КЕЭ (Краткая Еврейская Энциклопедия). Чехов // Краткая Еврейская Энциклопедия. Т. 9 (Фейдман-Чуэтас). Иерусалим: Общество по исследованию еврейских общин, Еврейский Университет в Иерусалиме, 1999. — Стлб. 1214—1217.
18. Коренькова, Т.В. PLATE ON/OFF: Замысел пьесы Чехова «Безотцовщина» и его интерпретация в переводах и инсценировках // Русский язык в Центре Европы (Словакия). — 2021 (2022). — № 21. — С. 116—130.
19. Коренькова, Т.В. Мифопоэтика женских образов в пьесе «Дядя Ваня» // От «Лешего» к «Дяде Ване». По материалам международной научно-практической конференции «От «Лешего» к «Дяде Ване»» (Москва, Мелихово, 25—27 сентября 2017 г.): Сбор. науч. работ в 2-х чч. / Редкол.: В.В. Гульченко [и др.]. Ч. 1. — М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2018. — С. 219—228.
20. Королькова, Г.Л. Конфликт в первой пьесе А.П. Чехова // Вестник ЧГПУ им. И.Я. Яковлева. — 2014. — № 1 (81). — С. 60—64.
21. Кочеткова, Н.Д. Герой русского сентиментализма. Чтение в жизни «чувствительного героя» // Русская литература XVIII — начала XIX века в общественно-культурном контексте. — Л.: Наука, 1983. — Сб. 14. — С. 121—142.
22. Купреева, Ир.В. Рецепция чеховской традиции российской драматургией конца XX — начала XXI веков // Гуманитарные и юридические исследования. — 2016. — № 4. — С. 227—234.
23. Литовченко, М.В., А.П. Чехов и Ф.М. Достоевский: диалог культур // Мир науки, культуры, образования. — 2017. — № 6 (67) — С. 504—506.
24. Марченко, Т.А. «Незнакомый» Чехов: магия театра, воды и джаза // Петербургский театральный журнал. — 1998. — № 15. URL: https://ptj.spb.ru/archive/15/the-petersburg-prospect-15-1/neznakomyj-chexov-magiya-teatra-vody-idzhaza
25. Михайловский, Н.К. Палка о двух концах // Михайловский Н.К. Сочинения Н.К. Михайловского: в 6 тт. — Т. 6, [вып. 1] — СПб.: Издание Эл. Зауэр, 1885. — С. 211—246 [Август 1877]
26. Полубояринова, Л.Н. Гроза Леопольда фон Захера-Мазоха в литературном контексте эпохи реализма: диссертация ... доктора филологических наук. — СПб., 2007. — 757 с.
27. Пьянова, Н.М. Чеховский «Платонов» («Пьеса без названия») в интерпретации М. Фрейна // Известия Саратовского ун-та. — 2009. — Т. 9. Серия: Филология. Журналистика. — Вып. 4. — С. 75—78.
28. Разумова, Н.Е. Онтология судьбы в драматургии А.П. Чехова // Вестник Томского государственного университета. — 2006. — № 291. — С. 103—112.
29. Собенников, А.С. Миф о Дон-Жуане и Дон-Жуан как психотип в драме А.П. Чехова «Безотцовщина» // Известия Южного Федерального университета. Филологические науки. — 2020. — № 2. — С. 18—26.
30. Струков, Д.П. Столетие Военного министерства. 1802—1902. Т. 6. Ч. 1. Кн. 1: Главное артиллерийское управление: Исторический очерк. — СПб.: Тип. т-ва М.О. Вольф, 1902. — 552 с.
31. Сухих, И.Н. Проблемы поэтики Чехова. 2-е изд., доп. — СПб.: Филологический ф-т СПбГУ, 2007. — 492 с.
32. Тамарли, Г.И. Поэтика драматургии А.П. Чехова (от склада души к типу творчества). 2-е изд. перераб. и доп. — Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та им. А.П. Чехова, 2012. — 236 с.
33. Хохлова, Н.А. Об особенностях концепта охоты в рассказах А.П. Чехова первой половины 1880-х тт. // Вестник Томского государственного университета. — 2015. — № 400. — С. 11—19.
34. Чавдарова, Д. Homo Legens в русской литературе XIX века. — Шумен (Болгария): Аксиос, 1997. — 142 с.
35. Шелгунов, Н.В. [подписано: Языков Н.]. Утратились ли идеалы (Статья первая. Захер-Мазох. «Идеалы нашего времени». Роман в 4-х частях. Перевод с немецкого. Москва 1877 г.) // Дело. Журнал литературно-политический. Год одиннадцатый. — 1877. — № 6. — Разд. Современное обозрение. — С. 32—55.
36. Эткинд, А.М. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. — М.: ИЦ-Гарант, 1996. — 413 с.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |