В апреле 1981 года в Ялте торжественно отмечалось 60-летие Дома-музея А.П. Чехова. С 23 по 25 апреля в большом зале литературной экспозиции музея (тогда залов было два — большой и малый) прошла пятая научная конференция «Чеховские чтения в Ялте» по теме «Чехов в Ялте». Сюда съехались именитые чеховеды, директора музеев Чехова: из Москвы — Галина Фёдоровна Щеболева, из Мелихова — Юрий Константинович Авдеев и Любовь Яковлевна Лазаренко, из Таганрога — директор с чеховской фамилией А.С. Дымов, из Александровска-Сахалинского — Илья Георгиевич и Георгий Ильич Миромановы, из Сум — Надежда Алексеевна Капитоненко. МХАТ им. Горького представили артисты тогда единственного, еще не расколотого на две труппы во главе с главным режиссёром Олегом Ефремовым. В городском театре имени Чехова был показан спектакль «Иванов» в постановке О. Ефремова с Иннокентием Смоктуновским в заглавной роли.
Официальные мероприятия перетекали в вечерне-ночные посиделки в номере гостиницы «Украина» по ул. Боткинской, где жила племянница писателя Евгения Михайловна Чехова. События этих трёх дней Зиновий Самойлович Паперный воспел в поэме, сочинённой по горячим следам сразу же после возвращения в Москву. Рукопись этой поэмы была обнаружена мною в Российском государственном архиве литературы и искусства. Думается, по прошествии четырёх десятков лет будет уместным дополнить историю ялтинского Дома-музея Чехова этим текстом, своеобразно запечатлевшим один из важных моментов его существования и развития.
По примеру писателей-классиков, выносящих в заглавие имя главного героя, Паперный дал своей поэме название «Женечка Михайловна». Здесь выстроена цепочка сюжетов: какой-то скрыт в одном слове или свёрнут в одной строке, какой-то динамично развёрнут в детально-подробную картину. Многие из них теперь нуждаются в пояснениях для новых поколений музейных работников. Поэтому, прежде чем перейти к самому тексту, поясню в меру своей компетенции те детали, которые представляются наиболее зашифрованными.
Например, такая строка: «Там чудеса! Директор бродит!» Директором тогда был Николай Фёдорович Шевцов, инвалид войны, назначенный руководителем музея по партийной линии. «Чудеса» заключались в том, что за 2 года до описываемых событий в «Литературной газете» было опубликовано письмо в редакцию под названием «Чужие руки», где говорилось о проблемах чеховского музея, вызванных в том числе и непрофессиональным руководством [1]. После такого письма, подписанного авторитетными деятелями культуры (О.Н. Ефремовым, С.П. Залыгиным, И.С. Козловским, З.С. Паперным, С.Т. Рихтером, Д.М. Холендро, Е.М. Чеховой), казалось странным, что Шевцов встречал гостей по-прежнему в роли директора. В сюжете Паперного упоминается и Геннадий Шалюгин как его преемник, намеченный Министерством культуры.
Паперный перечисляет чеховедческие ряды, заполнившие тогда зал обновлявшейся литературной экспозиции. Здесь упомянуты: Катаев — это Владимир Борисович Катаев; Марьяна С. — это Марианна Николаевна Строева; Татьяна Шах — это Татьяна Константиновна Шах-Азизова; Женя Сахарова — Евгения Михайловна Сахарова, Эмма — Эмма Артемьевна Полоцкая, Василий — Василий Иванович Кулешов, открывавший конференцию. Встречается такая строка — Костя и Бачелис: это чета Рудницких, Константин Лазаревич Рудницкий и Татьяна Израилевна Бачелис. И много других имён, известных в чеховедении и отечественной культуре. Под конец упомянута Ирина Александровна, вышестоящий друг — это Ирина Александровна Родимцева, начальник Управления музеев Министерства культуры СССР, которому в то время подчинялся ялтинский музей Чехова.
Два интересных сюжета связаны с научной летописью конференции. Паперный упоминает об Анне Сергеевне Мелковой, захомутавшей какого-то старика. В подтексте скрыта такая история. Мелковой удалось разыскать жившего в Харькове Виктора Валентиновича Морозова — сына ялтинской знакомой Чехова Капитолины Васильевны Морозовой. В семье Морозовых хранилась книга «Дуэль» с автографом Чехова, одно его письмо, сигнатура от лекарства, выписанного рукой Чехова, и воспоминания Морозовой о встречах с писателем в Ялте. Эти документы Морозов, по рекомендации Мелковой, передал в ялтинский Дом-музей Чехова. Упоминая о докладе Анатолия Смелянского, рассказывавшего о постановке «Чайки» во МХАТе, Паперный иронично обыгрывает такой момент спектакля Олега Ефремова 1980-го года: в первом действии спектакля, где по сюжету Нина Заречная приезжает в усадьбу Сорина, работник проводил по сцене белую лошадь, которую для этого брали напрокат в Большом театре. Такая режиссёрская находка вызывала бурные дискуссии и лично Паперным не одобрялась.
В тексте поэмы зашифровано несколько сюжетов из музейной жизни того времени. Здесь встречается упоминание о неком младотурчике, который почему-то колобродит и нервно на море глядит. В подтексте — история Юрия Сергеевича Турчика, научного сотрудника, затем — заведующего научно-исследовательским отделом музея. Паперный остроумно объединил в одном слове фамилию реального человека, историческое понятие «младотурок» и намек на то, что незадолго до описываемых событий Юрий Сергеевич женился (в третий или четвёртый раз) и потому может считаться «молодым». Характеристика Турчика — «колобродит и нервно на море глядит» — вызвана тем, что в феврале 1981 года, не поладив с Шевцовым, Турчик уволился из музея. В апреле на конференции он присутствовал уже как гость.
И еще надо напомнить, что в мхатовском спектакле «Иванов» Марк Исаакович Прудкин с 1976 г. исполнял роль графа Шабельского, затем роль перешла к Виктору Николаевичу Сергачёву.
Таким же внутренним сюжетом был и намёк на собак, которых таскают на музейных дорожках. Речь идёт об истории, случившейся с мемориальным чеховским экспонатом — раскрашенной скульптурой собаки, подаренной А.П. Чехову Софьей Павловной Бонье. В статье «Памяти Чехова» Куприн писал об этом подарке: «...одна добрая и суетливая дама, большая поклонница Чехова, подарила ему, кажется, в день его именин, огромного сидячего мопса, сделанного из раскрашенного гипса, аршина в полтора высотою от земли, то есть раз в пять больше натурального роста. Мопса этого посадили внизу на площадке, около столовой, и он сидел там с разъяренной мордой и оскаленными зубами, пугая всех забывавших о нём своей неподвижностью» [2, с. 554]. Все годы существования музея мопс оставался на нижней террасе у входа в дом. В апреле 1944 года при бомбёжке в него попало несколько осколков, потом его реставрировали. В 1980 году, в один из первых вечеров после возобновления работы музея этот мопс был кем-то украден, несмотря на сторожевую охрану. В милицию было подано заявление, но похитителей не нашли. Через полгода этот мопс был обнаружен туристами в лесу возле водопада Учан-Су в прошлогодней листве, в замечательно сохранившемся состоянии. По отметинам реставрации на скульптуре старейшая сотрудница музея Ксения Васильевна Жукова определила, что мопс тот самый, чеховский. С тех пор его уже не выносили из дома и держат в прихожей первого этажа под наблюдением музейного смотрителя.
Текст поэмы Паперного публикуется впервые по машинописному экземпляру с подписью-автографом. В фонд РГАЛИ он попал в числе других семейных документов, переданных в архив братом Е.М. Чеховой — Сергеем Михайловичем Чеховым.
Женечка Михайловна
Дорогой Е.М. Чеховой
Идут года, мелькают дни,
несутся сутки и недели...
А я всё тот же. Я при деле,
я воспеваю Эжени́.
Державин был певцом Фелицы,
Некрасову — Авдотья снится,
лелеет Пушкин Натали,
был Блок певцом прекрасной дамы,
весь в Беатриче Дант упрямый,
но — возбудить волненье
Зямы сии красотки не смогли.
Вышеозначенный Зиновий,
одной исполненный любови,
ведя веселое житьё,
знавал из дам одну её...
...Итак, она звалась Евгенья,
творила добрые дела
и вот на «Ялтинские чтенья»
как королева поплыла.
Там чудеса! Директор бродит,
Ханило на ветвях сидит,
там младотурчик колобродит
и нервно на море глядит.
Там на неведомых дорожках
собак таскают понемножку,
хотя случается и так —
отлавливают вновь собак.
Вот павильон. И враз расселись
в мемориальнейших рядах —
Катаев, Костя и Бачелис,
Марьяна С., Татьяна Шах.
Вперед, вперед, моя поэма!
Там Женя Сахарова, Эмма,
Владимир Яковлич Лакшин,
Семён Владимирыч Букчин.
Там был Шалюгин. Между прочим,
он на престол властями прочим,
хотя — Шевцова не столкнуть,
ни козьей ножкой сковырнуть.
И вот встает Василий важный,
и авантажный, и вальяжный,
чтоб не теряя мысли нить
вступсловом тему очертить.
Затем, даруя нам услады,
как волны, пенятся доклады.
В одном как будто автор ищет,
в другом как будто ветер свищет,
и только охнет вдруг толпа,
как ставят тему на-попа́.
Смелянский любит огорошить
с улыбкой милого лица:
разгадка «Чайки» — это лошадь,
обычный мерин, конь хороший,
живой и только — до конца.
Калигула, твой конь в сенате,
Олег, Олег, твой конь во МХАТе,
и подчеркнуть приятно мне:
опять Ефремов на коне!
Рудницкий был и современен
и вместе с тем нововременен.
Кричал: Суворина не трожь! —
вгоняя нас, марксистов, в дрожь.
Богоподобная царевна
Мелкова Анна-свет-Сергевна
захомутала старика,
везла его издалека,
затем, взнуздав его умело,
забрать автограф захотела,
засупротивился старик,
потрепыхался и затих.
Тут выступленья стали кратки,
кто — о мамаше, кто — о бабке,
а кто — про деда своего,
а кто — вообще ни про кого.
И что всё это говоренье,
реченья, реплики, слова,
когда бы Чехова Евгенья
главу из книги не прочла.
В притихший зал, насквозь весенний,
незримые влетают тени,
и Чехов сам, сестра и брат
как будто с нами говорят.
А дальше — МХАТ. В спектакле новом
Сменился Прудкин Сергачёвым,
и тот же самый Сергачёв
дать роль Десницкому готов.
Театр полон. Ложи блещут,
у местной знати чуть трепещут
программок плотные листки.
Но дальше катятся стихи, —
они спешат тихонько, втайне,
бегом к гостинице «Украйна»,
там у хозяйки полный сбор,
и смех, и грех, и разговор.
Рудницкий, слабый в обобщеньи,
в застольном трёпе сущий гений.
Шалюгин как бы на столе
выводит вензель «О» да «Е».
Ефремов, славой чуть примятый,
с улыбкой мило-виноватой,
смиренно пепси-колу пьет,
окидывает Ксюшу рядом
педагогичным, что ли, взглядом
и как наставник руку жмет.
А что хозяйка? Просто, мило
она поила и кормила;
и награждала остряка
весёлозвонким «ха-ха-ха!»
К финалу движется исторья...
Прощайте, Крыма крутогорья,
как бы нездешний вешний дух,
адью, Ливадия, Массандра,
салют, Ирина Александрна,
Вы — наш вышестоящий друг.
Уже взлетают самолеты,
уже отходят поезда,
но грустно, грустно отчего-то,
как свечка, теплится звезда.
Друзья, коллеги, аксакалы,
подымем пенные бокалы,
простим друг другу все грехи.
— За ту, что нас объединяет,
с великим дядей породняет
и вдохновляет на стихи.З. Паперный. 28—30 апреля 1981 г. [3, л. 24—28]
Поэма Паперного — это своеобразная летопись теперь уже легендарной эпохи чеховедения, написанная талантливым и остроумным пером очевидца и соучастника. Кроме того, это замечательный литературный текст, наполненный литературными аллюзиями, которые усиливают юмористическое и ироничное звучание всей этой поэмы.
Список использованных источников
1. Чужие руки. Ещё раз о Доме-музее А.П. Чехова в Ялте // Литературная газета. — 1979. — № 44. 31 окт. — С. 6.
2. Куприн, А.И. Памяти Чехова // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. — М.: Гослитиздат, 1960. — С. 539—569.
3. РГАЛИ. — Ф. 2540. — Оп. 3. — Ед. хр. 119. — Л. 24—28.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |