В период между первой и второй мировыми войнами пространство русского зарубежья включало бывшую Бессарабскую губернию, в 1918 г. оккупированную и аннексированную Румынией. Бессарабия — исторически многоэтничное пограничье России — стала румынской провинцией, где, под предлогом борьбы с большевизмом, был установлен особый режим управления, предусматривавший осадное положение, цензуру и всеобъемлющий контроль военной администрации. В течение двадцати двух лет (до ультимативного решения «бессарабского вопроса» в июне 1940 г. и вхождения Бессарабии в состав СССР) власти осуществляли политику румынизации и дерусификации, так как в русле официальной доктрины румынизма русское наследие Бессарабии считалось угрозой безопасности государства. Агрессивной румынизации подверглись система образования и православная церковь. «Все русские начальные школы были упразднены в 1919 г. на том основании, что в Бессарабии будто бы не существовало русского населения. <...> Все средние учебные заведения, с русским преподавательским языком, румынизированы» [27, л. 6, 7]. Задачам так называемой унификации отвечала церковная реформа, которая, как свидетельствуют документы и мемуарные источники, «проводилась в жизнь по всем правилам полицейского государства — при помощи полиции и жандармов, а это значительно усилило глубокую антипатию, которая всегда существовала между коренным населением и оккупантами» [22, л. 92]. Православные бессарабцы — молдаване, украинцы, русины, болгары и другие этнические группы — были солидарны с русским населением, которое «никогда не могло примириться с насильственной румынизацией своей церковной жизни и неоднократно протестовало против этого», но «всякие попытки к сохранению русской национальной церкви подавлялись самым энергичным образом, вплоть до арестов, высылки и применений вооруженной силы» [27, л. 4].
Правители Румынского королевства, заявлявшие о создании «Великой Румынии», провоцировали конфликт культур, отказывая в праве на самобытность не только русским, но и молдаванам (историческое самоназвание молдавского народа и языка заменялось этнонимом «румыны» и лингвонимом «румынский»). Существенным препятствием процессу румынизации бывшей российской губернии являлась бессарабская региональная идентичность. Бессарабизм, по сути своей, объективно противоположен идеологии румынского превосходства, так как в отличие от доктрины румынизма «бессарабизм включал уважительное отношение к молдавской национальной самобытности, молдавскому самосознанию, к культурной и лингвистической специфике Бессарабии, к существующему в области молдавско-русскому двуязычию. <...> Характерной чертой бессарабизма являлась приверженность не только русских и украинцев, но и молдаван, других национальностей русскому языку, литературе, искусству» [17, с. 133].
Проблемы функционирования русской культуры в сложном социально-политическом контексте межвоенной Бессарабии представляют интерес не только в сугубо историческом аспекте, что подтверждается исследованиями ряда авторов [3, 18, 30].
Предлагаемый нами подход позволяет проследить особенности бытования русской культуры в Бессарабии на примерах восприятия личности и творчества русских писателей; первые опыты в этом направлении были посвящены И.А. Бунину и Л.Н. Андрееву [20, 21]. Тема чеховского наследия в культурной жизни Бессарабии подсказана эмпирическим материалом: выявленными в бессарабской прессе публикациями, архивными документами, мемуарными и эпистолярными источниками.
Вопреки действиям румынских властей русский язык и культура не исчезли из бессарабской повседневности, из общественной и профессиональной деятельности бессарабцев — бывших российских подданных, а также русских эмигрантов и беженцев, нашедших пристанище в Бессарабии. «И мы сохраним тебя, русская речь, / Великое русское слово...» — строки, продиктованные ахматовской музой во время Великой Отечественной войны, могли бы стать эпиграфом к летописи культурной жизни Бессарабии: в ней запечатлены спектакли, концерты, лекции, во время которых — вместе с творениями русских писателей — звучала живая русская речь. События, связанные с именем Чехова, вписаны в панораму культурной жизни пограничной провинции, где сохранялась преемственность традиций, берущих начало в дореволюционной российской Бессарабии.
В апреле 1920 г. драматическая труппа режиссера И.Н. Дубровина (многие актеры оказались в губернском Кишиневе как беженцы — еще в годы первой мировой войны), воодушевленная успехом спектакля по пьесе Андреева «Тот, кто получает пощечины», обратилась к постановке «Вишневого сада» [13, с. 3]. В этот период Бессарабия, уже не в первый раз за свою историю, оказалась на пути многих тысяч бездомных. «Беженцы, беженцы, как песок морской <...> дети оборванные, загнанные мужчины, обезумевшие, с сухими, потрескавшимися губами женщины» — сообщения о них не сходили со страниц бессарабских газет [4, с. 3]. «А беженцы все прибывают и прибывают. <...> Вот они, русские раневские», которым «до конца дней будут сниться только и единственно сны прошлого» [28, с. 3].
Начало 1921 г. отмечено культурными событиями, «озвучившими» для широкой публики несколько произведений Чехова. 25 января в здании бывшего Благородного собрания, реквизированном для румынского театра, играли «Свадьбу». 27 февраля «Вечер памяти Чехова» собрал многочисленную аудиторию в стенах Епархиального дома, некогда названного Серафимовским по имени основателя, епископа Кишиневского и Хотинского Серафима (Л.М. Чичагова). Вечер начался лекцией критика и журналиста П.М. Пильского, оставившей «впечатление, как от молитвы, тепло произнесенной верующим». Актриса Е. Кузнецова и актер К. Константинов (беженцы из большевистской Одессы) исполнили фрагмент пьесы «Дядя Ваня» и рассказы «Длинный язык», «После театра», «Брожение умов», «Юристка» [5, с. 4]. В марте и апреле этого же года чеховские рассказы исполнялись в нескольких концертных программах, объединивших актеров-беженцев, местных певцов и музыкантов. Слово Чехова звучало вместе с произведениями Римского-Корсакова, Бородина, романсами Рахманинова и Метнера. У спешные выступления перед кишиневской публикой вдохновили на подготовку гастрольных поездок по Бессарабии, и первым на очереди был город Аккерман. Но проведение гастролей с чеховским репертуаром оказалось невозможным, так как 15 апреля 1921 г. стало известно о том, что в Аккермане «по распоряжению высших военных властей, спектакли на русском языке впредь разрешаться не будут» [1, с. 4].
В дореволюционной Бессарабии произведения Чехова появлялись на сцене не только в исполнении профессиональных актеров: создававшиеся в городах и местечках общества любителей драматического искусства также обращались к чеховскому наследию. Подобные энтузиасты существовали и в аннексированной Бессарабии. Сведения о любительских спектаклях существенно дополняют картину культурной жизни, а в некоторых случаях высвечивают проблемы не столько эстетические, сколько социальные. В этом отношении примечательна история инсценировки чеховской «Жалобной книги». Идея принадлежала актеру А.Ф. Городецкому, обосновавшемуся в Кишиневе после бегства из Одессы. В новых обстоятельствах Городецкий, став режиссером и антрепренером в одном лице, занялся организацией любительских спектаклей. Постановка «Жалобной книги» отличалась тем, что роли распределялись между подростками-беспризорниками, не мечтавшими о театральных лаврах. По словам мемуариста, вспоминавшего о необычном спектакле, репетиции проходили в «мало-уютном казарменном подвале» детского приюта при благотворительном обществе «Бессарабец». Работа продвигалась медленно: подростки «не могли запомнить незнакомого им текста, ибо в своем большинстве эта молодежь принадлежала к новому поколению, получившему свое культурное воспитание на футбольных полях и состязаниях, а посему довольно безразличному и к прошлому быту, да и к русской литературе» [10, л. 130]. День премьеры, 11 ноября 1922 г., остался в памяти мемуариста А.И. Дашкова по многим причинам. В отличие от других участников спектакля он был человеком среднего возраста; случайная встреча с антрепренером Городецким изменила жизнь тридцатидевятилетнего беженца (бывшего присяжного поверенного, покинувшего Москву в 1920 г.). Дашков выступил в двух ролях — дьякона Духова и телеграфиста Козьмодемьянского. Неожиданно успешный дебют положил начало долгой сценической карьере. По словам историка Г.Г. Безвиконного, лично знакомого с Дашковым, тот «испробовал свои актерские способности и обнаружил недюжинный талант. Мимика, дикция, память и общее знание сцены создали из Алексея Ивановича одного из наиболее выдающихся актеров Бессарабии» [2, л. 54].
Многие годы Дашков играл в драматической труппе под руководством актера и режиссера В.М. Вронского, стремившегося сохранить в репертуаре русскую классику и при этом удержаться от разорения. Театральный коллектив большую часть времени проводил в дороге, выступая в городах, местечках и селах Бессарабии. Основной репертуар состоял из востребованных зрителем комедий, мелодрам и водевилей. Кроме того, необходимо было учитывать требования цензуры и предубежденное отношение местных властей к спектаклям на русском языке. Например, в пьесе Андреева «Дни нашей жизни» цензор, среди прочих, вычеркнул реплику «Москва зазвонила!» и заменил ее на «Зазвонили в церквах», чтобы избежать ассоциаций с Советской Россией [10, л. 151]. Выступления нередко отменялись по явно надуманным поводам. «Дни нашей жизни» были временно запрещены по доносу некоего клеветника, утверждавшего, что он был «живым свидетелем недопустимой русской пропаганды со сцены в форме песен, причем один из исполнителей даже носил головной убор красноармейского образца» [10, л. 133].
В условиях, когда задача выживания русской театральной труппы была первоочередной, имя Чехова появлялось на афишах не часто. Тем более ценны сведения о том, как бессарабская публика воспринимала чеховские спектакли. 5 февраля 1926 г. в кишиневском театре «Орфеум» труппа Вронского представила «Вишневый сад». Поток желающих попасть на спектакль превысил ожидания, и, чтобы не допустить столпотворения, дирекция театра поспешила «отделить вход в зрительный зал для избежания скопления публики». Проникновенная игра Вронского — Лопахина во многом определила главную тональность спектакля «о невозвратном прошлом, об испытанных разочарованиях, о несбывшемся счастье» [14, с. 3].
Спустя три года бессарабцы вновь увидят «Вишневый сад», и вновь судьбы персонажей будут восприниматься сквозь призму недавнего жизненного опыта — катастрофических событий периода революции и вооруженной иностранной интервенции. Эта встреча с Чеховым произойдет во время вторых бессарабских гастролей Пражской группы артистов Московского Художественного театра. 21 и 24 октября 1929 г. «Вишневый сад» сыграли в Кишиневе, 26 октября — в Бендерах. Газеты отмечали верность коллектива театральной традиции: зрители были благодарны русским актерам, которые «даже в скитании сохранили старые заветы» и сумели найти «чеховские тона и экспрессию для изображения повседневного, обыденного трагизма былой русской жизни, лежавшей на смертном одре» [7, с. 3].
Знакомство бессарабцев с чеховским репертуаром Пражской группы М.Х.Т. началось еще в декабре 1928 г., во время первых гастролей, когда «между публикой и сценой протянулись крепкие нити взаимной любви и взаимного понимания». На спектаклях, в том числе и на трех представлениях «Дяди Вани», публика слушала и смотрела «молитвенно, благоговейно. Точно на сцене очень дорогие и очень ей близкие люди говорят и рассказывают о чем-то тоже очень близком, дорогом и важном» [16, с. 3]. «Близкое, дорогое, важное» волновало актеров и за пределами сцены: 28 декабря они сыграли спектакль «Дядя Ваня» в пользу частной русской гимназии [6, с. 2]. Гастроли завершились «Чеховским спектаклем»: 31 декабря 1928 г. в кишиневском театре «Одеон» были представлены «Предложение» и «Юбилей», «Ночь перед судом» и «Хирургия» [9, с. 3].
На протяжении 1930-х гг. местные профессиональные труппы и любители охотно исполняли инсценировки рассказов и одноактные пьесы, но крайне редко обращались к многоактным драматическим произведениям Чехова. В мемуарах Дашкова есть небольшой фрагмент о спектакле «Дядя Ваня», представленном труппой Вронского в городе Бельцы, на севере Бессарабии. Дашков, игравший «раздавленного жизнью» Войницкого, вспоминает об исполнителе роли Телегина, который говорил по-русски «с бессарабским акцентом». Это был популярный комик «Константин Диомидович Дарьял, очень хороший актер, чистой воды бессарабец по рождению, воспитанию, всему умственному и моральному складу» [10, л. 120—121]. Летом 1932 г. газета «Бессарабское Слово» сообщила о редкой в то время возможности увидеть на сцене «Трех сестер» — «лучшую пьесу Чехова», включенную в гастрольный репертуар труппы рижского Театра русской драмы. Анонсируя представление, назначенное на последний день гастролей, 3 июля, газета писала: «Спектакль обещает быть блестящим не только потому, что в нем участвует вся труппа, все прекрасные и талантливые артисты, так полюбившиеся нам, но и потому что рижане готовятся к нему с особенным усердием, желая показать всю стройность, всю слаженность, все совершенство своей обычной работы, своих постановок, своего ансамбля. Все это, конечно, можно показать лучше всего в пьесах Чехова и лучше всего именно в «Трех сестрах», этой чудесной чеховской поэме» [19, с. 3].
Чеховские страницы культурной летописи Бессарабии еще предстоит дополнить в ходе дальнейших разысканий. Однако уже выявленный материал дает представление о некоторых особенностях развития русской культуры в Бессарабии — румынской провинции и одновременно восточно-европейской окраины русского зарубежья. С 1918 г. до конца 1920-х гг. публичные мероприятия, связанные с творчеством Чехова, были значимыми событиями культурной жизни, в них участвовали преимущественно профессиональные творческие силы. В 1930-х гг. наблюдаются серьезные изменения. «Русская культура в Бессарабии нашла убежище в семейном кругу» — статья под таким заголовком, напечатанная в апреле 1934 г. румыноязычным журналом «ViataBasarabiei» (Жизнь Бессарабии), содержит анализ существенных изменений в социально-культурном ландшафте. «Русский язык, наконец-то, был изгнан из школы, церкви и государственных учреждений, его заменил румынский язык. <...> Русские публичные библиотеки и библиотеки средних школ были заперты на замок, а на их месте появились библиотеки с книгами на румынском языке» [31, с. 31]. Мероприятия «под сенью Чехова» реже появлялись в публичном пространстве, их организаторами и участниками становились энтузиасты-любители, учащаяся молодежь. Например, 11 января 1930 г., во время традиционного бала, устроенного профессиональным союзом врачей Кишинева, исполнялась юмористическая программа с «полуживыми картинами», «хором бывших зайцев» и «Хирургией» Чехова [23, с. 3].
Информация о концерте («ученическом спектакле») в консерватории «Унирий», возможно, была одним из последних печатных сведений о публичных мероприятиях, связанных с Чеховым. Программа, представленная 4 декабря 1937 г., состояла из отдельных номеров, подготовленных студентами оперного класса и класса драмы под руководством профессоров А. Дическул и М. Космачевской, известных в свое время актрис, любимых бессарабской публикой. Выбор произведений был продиктован педагогическими задачами, и все же нельзя не оценить изящного соединения в одной программе пьесы Чехова «Медведь» с дуэтами из «Севильского цирюльника», «Сельской чести», «Кармен» и сценой «Письмо Татьяны» из оперы «Евгений Онегин» [12, с. 3].
Упоминание о последних печатных сведениях не случайно. В феврале 1938 г., после государственного переворота и введения так называемой «королевской диктатуры», в Румынии был запрещен выпуск периодических изданий и книг на языках национальных меньшинств. Во всех сферах деятельности населению предписывалось использовать исключительно румынский язык. Таким образом прекратила существование русская пресса Бессарабии — для читателей-современников неоценимый источник текущей информации, для последующих поколений — источник информации исторической. Но периодические издания не являются лишь регистраторами, отражающими действительность. Благодаря двойственной природе, будучи одновременно хроникером общественной жизни и ее участником, пресса представляет собой важный социально-культурный феномен. Материалы русских газет Бессарабии, выходивших до февраля 1938 г., дают возможность проследить воздействие художественного слова — творчества Чехова — на читателей, оказавшихся в социально-политических условиях, неблагоприятных для существования и развития русской культуры.
Обращение к Чехову, упоминание созданных им персонажей, цитаты, отсылки к прозаическим и драматическим произведениям были характерны для дискурса русскоязычных газет Бессарабии. Чеховские интертекстемы в разножанровых публикациях «Бессарабского Вестника», «Звезды», «Недели», «Бессарабии», «Нашего Слова», «Нового Слова», «Молвы», «Бессарабского Слова», «Аккерманского Курьера», «Искры», «Бессарабской Почты» отражают определенный культурный уровень журналистов, предполагавших наличие необходимых фоновых знаний и у читательской аудитории. Диалог с писателем, реализованный в чеховском интертексте, служит иллюстрацией продуктивного присутствия авторского слова в долговременной памяти и сознании читателей.
Чеховские интертекстемы, выявленные в газетных публикациях, восходят к широкому кругу прецедентных текстов, среди которых преобладают такие популярные рассказы, как «Толстый и тонкий», «Унтер Пришибеев», «Жалобная книга», «Хамелеон», «Хирургия», «Rara avis», «В бане», «Руководство для желающих жениться», «В вагоне», «Ванька», «Мальчики». Полный перечень произведений Чехова, актуализированных в бессарабской прессе, довольно представителен, но в рамках данной статьи рассматриваются лишь отдельные показательные примеры. Диалог с Чеховым, воссоздаваемый на основе анализа газетных публикаций и биографий журналистов, обогащает наше представление о роли русской прессы в культурной жизни Бессарабии.
Большинство публикаций, заголовки которых содержат чеховские интертекстемы, относятся к 1920-х гг. Анонсируя в заголовке содержательно-смысловое развертывание текста, авторы и / или редакторы выбирали лексику и стилистические средства, рассчитанные на адекватное понимание. В сильной позиции заголовка интертекстуальные элементы должны были безошибочно опознаваться читателем, обладавшим достаточными фоновыми знаниями для восприятия таких газетных заголовков, как «Музыкальный Пришибеев», «Душечка в Берлине», «Пролетарская хирургия», «Советский хамелеон (По Чехову)», «Жалобная книга», «Жалобная книга. По Чехову и по-кишиневски», «Толстый и тонкий». Можно предположить, что редкое появление подобных заголовков в газетах последующего десятилетия связано с изменением, в первую очередь, состава читательской аудитории. Предположение подтверждается тем, что в 1930-х гг. журналисты, используя прецедентные феномены в газетном тексте, чаще прибегали к пояснениям. При этом сами экспликации, как видно из следующих примеров, могли выполнять не только информативную функцию: «В одном из чеховских рассказов», «нижеприводимый тип принадлежит гениальному перу А.П. Чехова», «незабываем чеховский железнодорожный обер-кондуктор Стычкин», «Списал: Антип Чеховский», «Хочу в Кишинев! В Кишинев, Кишинев, Кишинев! Это не из Чехова, не крик его «Трех сестер» — «В Москву, в Москву, в Москву» — а стон одного брата, который даже братьев не имеет».
В отличие от заголовков, эпиграфы (для большинства газетных жанров явление редкое) предполагают большую степень эксплицитности, так как чаще всего являются атрибутированными цитатами. Псевдо-чеховская фраза, предпосланная стихотворному фельетону «Через 300 лет», — один из примеров творческого решения коммуникативной задачи с помощью чеховской интертекстемы. Шутливый эпиграф «Через 200—300 лет все небо будет в алмазах» с подписью «А. Чехов» служит отсылочным индикатором и камертоном, определяющим тональность юмористического текста. «Когда зажжется в небе первый / Чистейший — чеховский — алмаз, — / Тогда внезапно дрогнут нервы / От устремленных к небу глаз...» — фельетон бессарабского раздела газеты «Наша Речь» высмеивает появившийся в европейской печати прогноз о том, что «через 300 лет все человечество будет состоять исключительно из сумасшедших» [11, с. 2].
Виды интертекстем и способы их применения разнообразны. Бессарабские журналисты активно использовали цитаты, парафразы, аллюзии, пародийные приемы. Такие прецедентные феномены, как имена и характеристики чеховских персонажей придавали убедительность высказываниям, выявляли отношение к событиям, социальным явлениям, усиливали публицистическое звучание выступлений в прессе. Приведем примеры из публикаций внелитературной тематики. Полемическая статья на злобу дня: «Система бесправия, террора и насилия господствующая в нашем крае питается главным образом администрацией, воспитанной в духе грубого своеволия и самодурства <...> Безграмотные Пришибеевы должны уступить свое место истинно культурным силам» [15, с. 2]. Заметка о социальных проблемах: «Наше местечко напоминает сейчас ту несчастную чеховскую деревню, где свирепствовал блаженной памяти унтер Пришибеев» [8, с. 4]. Критическая статья о деятеле культуры: «Г. Булычев стал писать о музыкальном оскудении города Кишинева, <...> ухитрился писать об искусстве угрюмо, сердито, по-пришибеевски» [29, с. 3].
Чеховские персонажи попадали на страницы бессарабских газет в разном качестве. При обсуждении злободневных вопросов персонажи нередко упоминались без имен, которыми наделил их Чехов. «У дежурящего ночью не то мелкого казначейского, не то почтово-телеграфного чиновника образуется час-другой свободного времени. <...> — А не написать ли доносик?» — намеренно-небрежный парафраз служит зачином сатирической публикации о доносчиках, поощряемых румынскими властями [25, с. 2]. Журналист В.К. Мончинский (псевдоним «Фауст») не раз писал об эпидемии доносительства — этом «биче Бессарабии», используя персонажей рассказов «Мелюзга» и «В бане».
Примером актуализации чеховских произведений является сатирическая рубрика «Жалобная книга» в газете «Молва». Редактор М.Н. Бялковский сочинял тексты «жалоб», подписывая их именами реально существовавших бессарабцев и публикуя под разными названиями: «Жалобная книга. По Чехову. Записи за неделю», «Жалобная книга. По Чехову и по-кишиневски». Так создавалась многолетняя сатирическая хроника и галерея общественных типов.
Социальные предпосылки существования чеховских мотивов в бессарабской прессе попытался объяснить в 1934 г. журналист Мончинский: «Типы, созданные А.П. Чеховым, конечно, неразрывно связаны с русской действительностью, и, тем не менее, в них есть и много общечеловеческого, не вымершего и в дни нашей жизни, особенно на нашей бессарабской почве» [26, с. 2]. Между тем диалог с писателем не сводился исключительно к типам. В газетных материалах влияние Чехова прослеживается и в творческом, и в этическом плане. Свидетельство тому находим в публикациях А. Вершховского, В.К. Мончинского, М.Н. Бялковского, Н.С. Бенони, В.О. Недзельского, Ю. Калугина. Их многолетняя деятельность в бессарабской периодике, отмеченная яркой индивидуальностью, представляет интерес в историко-литературном и культурологическом аспекте. Предметом специальных исследований могут быть, наряду с интертекстуальным компонентом, содержательно-фактуальные, композиционные, лексические, стилистические и образные структуры. Кроме того, публикации бессарабских журналистов, образующие коллективно-авторский сверхтекст, служат подтверждением нерасторжимой духовной связи с русской культурой — вопреки антирусской государственной политике и агрессивной румынизации Бессарабии в период с 1918 по 1940 гг.
Воссоздание чеховских страниц культурной летописи бывшей российской губернии — задача сугубо исторического плана. Однако мы вопрошаем прошлое не из праздного любопытства. «Наш бессарабский быт положительно достоин кисти талантливого художника. Живи среди нас А. Чехов, он, несомненно, зарисовал бы своим пером тысячи гениально исполненных эскизов» [24, с. 2].
Список использованных источников
1. Аккерман // Звезда. — 1921. — 15 апреля.
2. Безвиконный, Г.Г. Портретов длинный ряд // НА РМ. Ф. Р-2983. Оп. 1. Ед. хр. 7. 81 л.
3. Брысякин, С.К. Культура Бессарабии. 1918—1940 / С.К. Брысякин. — Кишинев: Штиинца, 1978. — 252 с.
4. Вершховский, А. Два дня // Бессарабия. — 1921. — 23 апреля.
5. Вечер памяти А.П. Чехова // Новое Слово. — 1921. — 2 марта.
6. Вечер русской гимназии // Бессарабское Слово. — 1928. — 28 декабря.
7. «Вишневый сад» А.П. Чехова. Гастроли Пражской группы М.Х.Т. // Бессарабская Почта. — 1929. — 24 октября.
8. Ганчешты // Искра. — 1921. — 8 мая.
9. Гастроли артистов Московского Художественного театра (Пражская группа) // Бессарабское Слово. — 1928. — 29 декабря.
10. Дашков, А.И. Воспоминания // НА РМ. Ф. Р-2983. Оп. 1. Ед. хр. 19. 155 л.
11. Калугин, Ю. Через 300 лет // Наша Речь. — 1934. — 5 октября.
12. Консерватория «Унирий». Ученический спектакль // Бессарабское Слово. — 1937. — 4 декабря.
13. Любитель. «Тот, кто получает пощечины» // Бессарабия. — 1920. — 21 апреля.
14. М-ский, В. «Вишневый сад» // Бессарабская Почта. — 1926. — 8 февраля.
15. Муров. Conditio sine qua non // Бессарабия. — 1920. — 25 августа.
16. Н.Б. Художественники // Бессарабское Слово. — 1928. — 24 декабря.
17. «Натиск на восток»: агрессивный румынизм с начала XX века по настоящее время: Сб. ст., док. и восп. / Сост. Н.В. Бабилунга. — Бендеры: Полиграфист, 2011. — 608 с.
18. Скворцова, А.Ю. Русские Бессарабии: опыт жизни в диаспоре (1918—1940) / А.Ю. Скворцова. — Кишинев: Pontos, 2022. — 276 с.
19. Театрал. К бенефису труппы Рижской драмы // Бессарабское Слово. — 1932. — 30 июня.
20. Тиховская, О.А. Бессарабская аудитория Леонида Андреева: диалог с писателем в динамичном социокультурном контексте // Орловский текст российской словесности. Вып. 14. — Орел: Картуш, 2022. — С. 63—71.
21. Тиховская, О.А. Бессарабская буниниана: из истории русско-молдавских литературных контактов // Орловский текст российской словесности: творчество И.А. Бунина. Вып. 12. — Орел: Картуш, 2020. — С. 61—67.
22. Толмачевский, Н.Н. Что я слышал и видел на своем веку // НА РМ. Ф. Р-2983. Оп. 1. Ед. хр. 50. 111 л.
23. Традиционный врачебный вечер-бал профессионального союза врачей // Бессарабская Почта. — 1930. — 10 января.
24. Фауст. Бытик // Бессарабская Почта. — 1929. — 17 июня.
25. Фауст. «Его Величество» — Донос // Бессарабская Почта. — 1936. — 28 октября.
26. Фауст, А.П. Чехов и современная действительность // Бессарабская Почта. — 1934. — 15 июля.
27. Цамутали, Ю.М. Русское национальное меньшинство в Румынии // ГА РФ. Ф. Р-9145. Оп. 1. Ед. хр. 368а. Л. 3—8.
28. Четыре дьявола. Сегодня // Наше Слово. — 1921. — 16 июня.
29. Читатель. Музыкальный Пришибеев // Бессарабия. — 1920. — 3 августа.
30. Шорников, П.М. Бессарабский фронт. 1918—1940 / П.М. Шорников. — Тирасполь: Полиграфист, 2011. — 287 с.
31. Sageata, F. Cultura rusa in Basarabia s'a refugiat in familie // Viata Basarabiei. — 1934. — № 4. — P. 31—34.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |