Введение. Цензуроопасная тема нигилистов оставила заметный след в творчестве Чехова. Так, уже в «Безотцовщине», она проступает в словах отставного полковника Ивана Ивановича и в слегка завуалированных деталях биографии Платонова. Образ постаревшего нигилиста встречается в рассказе «На пути» (1886). Во время пребывания на Сахалине, несмотря на прямое запрещение губернатора Приамурского края А.Н. Корфа общаться с политическими ссыльными [Т14/15, с. 64], Чехов встречался с И.П. Ювачёвым и А.И. Александриным, своим земляком, осуждённым в 1887 г. по «Делу о тайной типографии и метательных снарядах, обнаруженных в гг. Новочеркасске и Таганроге» [32, с. 322]. Переписные карточки дают серьезные основания полагать, что были встречи и с другими политическими ссыльными [27, с. 751—758].
«Рассказ неизвестного человека», заглавный герой которого — террорист-народоволец, не относится к числу самых известных произведений А.П. Чехова. Создававшаяся практически одновременно с «Палатой № 6» (1892), столь сильно поразившей молодого В.И. Ульянова и тем самым определившей «модус восприятия» чеховского творчества в СССР в целом, эта повесть, лежащая в русле антинигилистической традиции, в советское время по понятным причинам оставалась на периферии внимания отечественных литературоведов. Но в последние годы интерес к ней заметно вырос как в России, так и за рубежом.
Обзор литературы. Большинство отечественных исследователей отмечают проявление в ней традиций тургеневской прозы [3, 7, 9, 19, 24, 26, 30, 35], а также интертекстуальные связи с «Евгением Онегиным» [17], романтической традицией [22], «Анной Карениной» [2], творчеством Ф.М. Достоевского и А.С. Суворина [3—4, 21], А.Н. Островского [18], «Петербургом» А. Белого [29], произведениями писателей Серебряного века, схожесть её поэтики с комедиями ошибок XVII—XVIII вв., построенными на мотивах quiproquo и recognitio, которые затем перекочевали в водевили XIX в., и с произведениями Ален-Фурнье, М. Пруста и Т. Манна [3, с. 327—334]. Кроме того, повесть даёт повод для разработки новых подходов к изучению творчества Чехова [1, 10, 20, 23, 28, 33].
По данным английского чеховеда П. Генри [42], только за 10 лет — с 1998 до 2008 гг., в Великобритании и США вышло 5 изданий, включающих перевод этой повести: 1) Hingley, Ronald 1 «Ward Number Six» and Other Stories. 1888—1903 (Оксфорд, 1998); 2) Garnett, Constance Black; Ford, Richard. The Essential Tales of Chekhov (Нью-Йорк, 2000); 3) Garnett, Constance Black; Ford, Richard. The Essential Tales of Chekhov (Хоупуэлл, Нью-Джерси, 2000); 4) Aplin, Hugh; Bernières, Louis de The Story of a Nobody (Лондон, 2002); 5) Bauer, Andrea; Garnett, Constance Black «The Lady with the Dog» and Other Stories (Rodgers Books, 2005). В 2010-х увидели свет ещё шесть англоязычных переизданий повести в переводах К. Гарнет (Dodo Press, 2009) и Хью Эплина (Alma Books 2012, 2020, 2022; Oneworld Classics 2012), а также билингвальное издание в издательстве CreateSpace (2015). Недавно были опубликованы переводы П. Урбана повести на немецкий [35—37] и новое издание перевода Эллен Рюделиус на шведский (2016; En okänd människas berättelse). Во второй половине 2010-х повесть появилась на греческом в переводе Леонидаса Карацаса [39], на фарси в переводе Фатимы Абеди (2017) и на арабском в переводах Абубакра Юсефа (2016) и Махмуда аш-Шенейти (2018).
«Петербургская повесть», важная часть действия которой происходит в Венеции, вызывала большой интерес у итальянских книгоиздателей (публикации под различными вариантами перевода названия выходили в 1924, 1944 (!), 1986/1997 и 2017, в 2021 году записана аудиоверсия «Рассказа...» — «Il racconto di uno sconosciuto racconto lungo di A. Cechov).
Материалы и методы исследования. Повесть была опубликована в 1893 г., но работу над ней Чехов начал ещё в 1887—1888 гг. и после длительного перерыва опять вернулся к «либеральной повести» [П5, с. 87] летом 1892 г.
Автор чётко осознавал риски, связанные с избранной темой. На это указывает такая деталь, как растянувшаяся во времени неопределенность с выбором названия произведения. Во время создания текста Чехов использовал рабочий вариант заглавия: «Рассказ моего пациента», — который сам признавал не совсем удачным. Даже в феврале 1893 г., передавая законченное произведение в печать, автор не выбрал окончательный вариант заглавия. В письме издателю В.М. Лаврову (от 9 февраля 1893 г. из Мелихово) Чехов написал: ««Рассказ моего пациента» — не годится безусловно: пахнет больницей. «Лакей» — тоже не годится: не отвечает содержанию и грубо. Что же придумать?
1) В Петербурге. Рассказ моего знакомого.
2) Первое — скучно, а второе — как будто длинно. Можно просто «Рассказ знакомого». Но дальше:
3) В восьмидесятые годы. — Это претенциозно.
4) Без заглавия.
5) Повесть без названия.
6) Рассказ неизвестного человека.
Последнее, кажется, подходит. Хотите? Если хотите, то ладно. Но что цензура? Я побаиваюсь (курсив мой — Т.К.)» [П5, с. 168].
Использованные Чеховым приёмы (аллюзии, завуалированные, неочевидные смыслы и т. д.), позволившие обойти цензурные ограничения, прочитывались между строк современниками писателя. Сегодня их смыслы утрачены или требуют комментария и обращения к историко-культурному контексту 1887—1893 гг., времени рождения и реализации замысла этого произведения.
В 1887—1888 гг. произошли два резонансных события. В 1887 г. завершились судебные процессы над революционными народниками: «Второго 1 марта» (апрель) и «Процесс 21» (июнь). Кроме того, бурные обсуждения в русском обществе и крайнее возмущение среди сочувствующей народовольцам части интеллигенции вызвало покаянное письмо императору Александру III, направленное 12 сентября 1888 г. видным народовольцем Л.А. Тихомировым, причастным к убийству Александра II.
Обсуждение. Отзвуки судебных разбирательств отражены в коллизиях повести. Так, мотив чахотки террориста-неудачника вероятно основан на странной истории П.Я. Шевырева (процесс «Второго 1 марта»), в которой создатель и руководитель подпольной группы за несколько дней до покушения на царя передал всё управление терактом молодому энтузиасту А.И. Ульянову и срочно «уехал на лечение» в Крым. А тема морального релятивизма как общей поколенческой черты, в равной мере характерной для «борцов с тиранией» и «государственников», — в феномене «дегаевщины» и судьбе двойного агента народовольца С.П. Дегаева, который убил в 1883 г. полицейского провокатора, инспектора Петербургского охранного отделения, жандармского подполковника Г.П. Судейкина.
Интересовала Чехова и история раскаявшегося лидера народовольцев. Писатель знал и о публицистической исповеди «Почему я перестал быть революционером» (1888), и, весьма вероятно, о попытках бывшего идеолога террора предложить свои услуги в качестве автора редактору «Нового времени».
В письме Суворину от 30 декабря 1888 г. содержится чеховская оценка ситуации: «Социализм — один из видов возбуждения. Где же он? Он в письме Тихомирова к царю. Социалисты поженились и критикуют земство. Где либерализм? Даже Михайловский говорит, что все шашки теперь смешались. А чего стоят все русские увлечения?» [П3, с. 111—112]. Полтора месяца спустя письме А.Н. Плещееву от 11 февраля 1889 г. Чехов описал свою дискуссию с П.Н. Островским: «Спорили между прочим о социализме. Он хвалит брошюру Тихомирова «Отчего я перестал быть социалистом», но не прощает автору его неискренности. Ему не нравится, что Тихомиров своё прошлое называет «логической ошибкой», а не грехом, не преступлением. Я же доказывал, что нет там греха и преступления, где нет злой воли, где деятельность, добрая или злая — это всё равно, является результатом глубокого убеждения и веры» [П3, с. 151].
Чеховские слова «нет греха и преступления» — аллюзия на название романа «Преступление и наказание», т. е. история Тихомирова в той или иной мере проецировалась участниками описанной в письме Плещееву дискуссии на судьбу и эволюцию взглядов другого раскаявшегося и помилованного царём Александром II в 1856 г. бывшего государственного преступника — Достоевского.
В связи с интересом автора «Рассказа неизвестного человека» к раскаявшемуся террористу заметны определённые параллели между историями Льва Тихомирова, известного в народовольческих кругах как «Старик» или «Тигрич», и чеховского героя «Степана» — Владимира Ивановича. Причиной разочарования в идеях революции бывшие единомышленники Тихомирова называли усталость, нездоровье и «жену-мещанку». Интересно, что практически те же мотивы движут и персонажем повести Чехова (к ним добавилась только жажда жизни, вспыхнувшая в душе чахнущего от болезни заговорщика).
Ещё одна общая деталь. Оба — реальный террорист и литературный герой — получили от подпольщиков средства на временный отпуск «для поправления здоровья» за границей.
Повесть интертекстуально насыщена. Чаще всего персонажи говорят о Тургеневе, сравнивают себя с его героями (например: «Тургенев писал, а я вот теперь за него кашу расхлебывай», «всегда терпеть не мог тургеневские романы и вдруг, словно на смех, попал в самые настоящие герои», «Я не тургеневский герой» — об Инсарове). В прямых отсылках к именам, произведениям, ситуациям и в цитатах упоминаются произведения зарубежных авторов (Шекспира, Гёте, Бальзака, Эдуарда-Луи Бризбара и Эжена Ню) и русских — Грибоедова (две ироничные парафразы), Пушкина, Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина (например: «я обыкновенный чиновник, щедринский герой»). Явные параллели между историями Анны Карениной и Вронского, с одной стороны, и Зинаиды Фёдоровны Красновской и Орлова (и в пандан к нему отставного флотского офицера Владимира Ивановича из «Рассказа неизвестного человека») отметил ещё Н.Я. Берковский.
Внешне менее заметны, но не менее важны для «Рассказа неизвестного человека» сюжетные и композиционные параллели чеховской повести и антинигилистических произведений Тургенева и Достоевского. В первом случае — это последний и самый большой тургеневский роман «Новь» (1877).
Во втором — «Преступление и наказание» (1866) и «Бесы» (1872). Особое место в этом ряду занимают написанные молодым членом тайного кружка петрашевцев незадолго до ареста в 1849 г. повести «Двойник» (1846) и «Белые ночи» (1848), которые дали Чехову интересный материал как для анализа особенностей романтической психологии политических заговорщиков той эпохи, так и для создания своего произведения о революционере-идеалисте.
Очевидна схожесть трагических судеб народника Алексея Нежданова, героя «Нови», и Владимира Ивановича из чеховской повести. Оба в конспиративных целях устраиваются на работу в дом к крупным 40-летним чиновникам, где неожиданно встречают свою любовь, при этом оба оказываются недостойными этой любви. Оба фразёры, безуспешно пытающиеся «общим делом» (от лат. res publica) преодолеть внутреннюю раздвоенность и справиться с кажущейся беспричинной, но томительной скукой. Оба стремятся изменить не себя, а окружающий мир и общество по лекалам некоей абстрактной теории, социальной доктрины. Различаются герои-неудачники только в избранной каждым из них «революционной тактикой»: один — пропагандист, готовящий крестьянский бунт в духе призыва «К топору зовите Русь!», второй — сам вступил на путь террора.
При этом многое из сказанного о Нежданове вполне применимо и к образу «неизвестного человека»: «Романтик реализма!» («Новь», гл. XXXVIII), «Ведь у нас до сих пор на Руси как было: коли ты живой человек, с чувством, с сознанием — так непременно ты больной!» («Новь», гл. XXXVIII), «Вспоминай обо мне, как о человеке тоже честном и хорошем, но которому было как-то приличнее умереть, нежели жить. Любил ли я тебя любовью — не знаю, милый друг, но знаю, что сильнее чувства я никогда не испытал и что мне было бы еще страшнее умереть, если б я не уносил такого чувства с собой в могилу» («Новь», гл. XXXVII) и т. д.
Отметим параллелизм построения любовной, даже мелодраматической, линии в повестях «Белые ночи» и «Рассказ неизвестного человека». Романтичные герои-мечтатели в обеих повестях противопоставлены удачливым любовникам, привязанность к которым героини так и не смогли преодолеть. (В «Белых ночах» это пара «мечтатель vs безымянный молодой человек», а в чеховской повести — «идейный заговорщик Владимир Иванович vs безыдейный чиновник Георгий Иваныч Орлов»).
Однако изображения пары «романтик vs его возлюбленная («горячее сердце» — Настенька и увлекающаяся, романтичная Зинаида Фёдоровна)» у Достоевского и Чехова не совпадают. Несмотря на сходство повествовательной формы Ich-Erzählung'а обоих произведений, отношение авторов к своим персонажам принципиально различно. Сентиментальный мечтатель «Белых ночей» — это фактически alter-ego автора. Политический мечтатель «Рассказа неизвестного человека» — пациент, объект медицинского исследования.
Мечтатель «Белых ночей» без лишней рефлексии воспринимает своё недолгое знакомство с девушкой, как блаженство: «Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..». Чехов, напротив, ставит диагноз: восторженный пафос речей персонажей, их экзальтированность — проявления неврастении. Орлов в споре с «неизвестным» Владимиром Ивановичем сам говорит: «наше поколение всплошную состоит из неврастеников и нытиков, мы только и знаем, что толкуем об усталости и переутомлении, но виноваты в том не вы и не я: мы слишком мелки, чтобы от нашего произвола могла зависеть судьба целого поколения» [Т8, с. 212]. И только в этот момент с ним согласны все: и автор повести, изучающий дневник как historia morbi пациента, и сам рассказчик — разочаровавшийся в прежней путеводной великой идее террорист [П3, с. 151].
Практически теми же словами характеризует своё поколение Чехов в письме А.С. Суворину от 30 декабря 1888 г.: «Разочарованность, апатия, нервная рыхлость и утомляемость являются непременным следствием чрезмерной возбудимости, а такая возбудимость присуща нашей молодежи в крайней степени. Возьмите литературу. Возьмите настоящее... Социализм — один из видов возбуждения» [П3, с. 111].
Повесть Достоевского «Двойник», рассматриваемая как художественный фон к «Рассказу неизвестного человека», открывает зеркальность отношений Орлова и лже-«Степана» — Владимира Ивановича. Это проявляется и в отношениях персонажей с Зинаидой Фёдоровной: сначала она влюбляется в одного, считая его «человеком идеи», разочаровывается, потом в другого, и по той же причине разочаровывается. Мотив двойничества лежит в основе взаимоотношений двух центральных мужских персонажей — «фальшивых людей»: лже-лакея (террориста) и его квази-хозяина, лже-прогрессиста-чиновника, циника, который, согласно замыслу заговорщиков, исполняет volens nolens роль приманки перед совершением политического теракта.
Двойничество проявляется также и в смене социальных ролей героев: «лакей — барин» в начале повести в конце её уже стоят в паре ««крамольник» — бывший господин», которого бывший хозяин побаивается и к которому обращается в последнем письме иронично почтительной фразой: «Примите уверение в искреннем уважении и преданности вашего покорного слуги...» [Т8, с. 213].
Но главное отличие художественной реализации темы двойничества в повестях Достоевского и Чехова в том, что и автору «Рассказа неизвестного человека», и обоим его героям в конце концов становится ясно, что они всего лишь дети одного поколения эпохи Fin de siècle, герои своего времени. Принятие ими этой истины обнаруживается в их диалоге в момент естественного перехода в обращениях друг к другу от «вы» к местоимению «мы»: «Мы неврастеники, кисляи, отступники» (Орлов; [Т8, с. 212]), «будет наш опыт» (Владимир Иванович; [Т8, с. 212]) и в итоговой фразе: «Только полчаса посидели, а сколько вопросов [мы] решили, подумаешь!» [там же].
Результаты. Антинигилистические романы Тургенева, Лескова и Достоевского ставят ту же проблему, что и «Рассказ неизвестного человека», — психологические, философские и религиозные причины появления нигилизма.
При этом Тургенев, Достоевский и Чехов указывают на постоянно существующую причину обращения молодых людей к идеологии тотального отрицания и далее к социопатическим настроениям — банальную скуку. «Скука есть ощущение аристократическое», — говорит Ставрогину Пётр Верховенский. В черновиках к роману эта тема подчёркивается Достоевским особо: «Итог. Ставрогин как характер: все благородные порывы до чудовищной крайности (Тихон) и все страсти (при скуке непременно)». Лейтмотив романа Лескова «Некуда» (1864) — противопоставление веры и скуки как соблазна (особенно в среде нигилистов).
В «Рассказе неизвестного человека» эволюция заглавного героя и Зинаиды Фёдоровны, нарастание их равнодушия, усталости и потери веры в прежние идеалы, чётко маркируется словами «скучно», «скучать» (15 словоупотреблений на весь текст).
Скука — хандра, состояние душевного томления, характеризуемое подавленным настроением, уныло-пессимистическим отношением к происходящему, ослаблением или отсутствием интереса к действительности, по мысли Достоевского, имеет мистические, религиозные корни. Неслучайно слова «скука», «скучать» — ключевые в описании Свидригайловым причин своих поступков. Хандрит, по словам Разумихина, и Раскольников. В тургеневской «Нови» скучает Нежданов, а Машурина замечает, что в Петербурге «в обществе застой совершенный; все скучают адски! (курсив мой — Т.К.)» (гл. XXXVIII).
Этот грех, отвлекающий от веры и сбивающий с пути к самопознанию и познанию Бога, имеет своим источником лень, безделье. Увлечение, «заражение» ложными идеями-обманками, акциями мечтателей-доктринёров (ср. в «Нови»: «Молодые люди «обменялись мыслями»... занятие большей частью довольно скучное <...> и необыкновенно бесплодное» (гл. XVIII).
Чехов рассматривает скуку как психологический феномен с медицинской точки зрения: «Разочарованность, апатия, нервная рыхлость и утомляемость являются непременным следствием чрезмерной возбудимости, а такая возбудимость присуща нашей молодежи в крайней степени. <...> Утомляемость (это подтвердит и д-р Бертенсон) выражается не в одном только нытье или ощущении скуки. <...> Все утомленные люди не теряют способности возбуждаться в сильнейшей степени, но очень ненадолго, причем после каждого возбуждения наступает еще большая апатия» (из письма А.С. Суворину от 30 декабря 1888 г.; [П3, с. 112]).
Владимир Иванович потерял веру, а взамен обрёл скуку: «Хорошо быть художником, поэтом, драматургом, думал я, но если это недоступно для меня, то хотя бы удариться в мистицизм! Эх, к этому безмятежному спокойствию и удовлетворению, какое наполняет душу, хотя бы кусочек какой-нибудь веры» [Т8, с. 119].
Чехов не верил в «идолы сознания» политических прожектёров-прогрессистов. В письме Суворину от 24 декабря 1890 г. он сформулировал свое кредо: «Изучающему теперь медицину время, бывшее 20 лет тому назад, представляется просто жалким. Милый мой, если бы мне предложили на выбор что-нибудь из двух: «идеалы» ли знаменитых шестидесятых годов или самую плохую земскую больницу настоящего, то я, не задумываясь, взял бы вторую» [П4, с. 148—149].
В том же письме Суворину Чехов говорит о своей «практической» вере в прогресс и человеческий разум: «Я верю и в Коха, и в спермин. Все эти кохины, спермины и пр. кажутся публике каким-то чудом, выскочившим неожиданно из чьей-то головы. Но все это естественные результаты того, что было сделано за последние 20 лет» [там же, с. 148].
«20 лет тому назад» для Чехова в то время — это рубеж 1860-х — 1870-х — именно это время и написания антинигилистических романов, и революционных открытий в медицине и физиологии: работ Луи Пастера в области иммунологии, разработки микробной теории болезней и первых вакцин, фундаментальных исследований психологии цветовосприятия (Э. Геринг и др.), публикаций «Исследования бактерий» (1872) Роберта Коха, его доклада «Этиология туберкулёза» (1882) и появление «Постулатов Коха» (1884), открытия фагоцитоза И.И. Мечниковым (1882/1883), фундаментальных трудов по психофизиологии мозга (П. Брока, 1865; К. Вернике, 1874), неврологии и психиатрии Ж.-М. Шарко и экспериментальной психологии (В. Вундт, 1879/1883; Г. Эббингауз, 1885), изучения оптических иллюзий и т. д.
Обсуждение. В эпилоге «Преступления и наказания» Раскольникову грезится, «будто весь мир осуждён в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические (курсив мой — Т.К.), вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные». Во время работы над «Рассказом неизвестного человека» Чехову-медику уже была очевидна наивность представлений Достоевского о микробиологии.
Уже само слово «трихин» воспринималось как архаизм, допустимый только в мистических грёзах недоучившегося студента-юриста Раскольникова, поскольку с 1878 г. в европейские языки пришёл термин «микроб» (от греческих μικρό — маленький + βίος — жизнь), предложенный французским врачом Ш.-Э. Седийо. Молодой Чехов иронизировал в 1885 г. в юмореске «Жизнь прекрасна! (Покушающимся на самоубийство)»: «Радуйся, что ты не лошадь конножелезки, не коховская «запятая, не трихина» [ТЗ, с. 235].
Исследования Л. Пастера, Р. Коха, Ф. Кона и других учёных, динамизм развития микробиологии позволили к концу 1880-х чётко выделить и систематизировать классы микроорганизмов, различить бактерии (бациллы, кокки, спириллы, вибрионы и т. д.) и эукариоты (простейшие и грибы), а с 1892 г. и вирусы. На этом фоне использованное Достоевским в эпилоге романа «Преступление и наказание» слово трихин, название мелких червей-паразитов, было для рубежа 1880—1890-х уже чрезмерно устаревшим и не отвечающим научной парадигме новой эпохи. Это обстоятельство в ещё большей степени подчёркивало в сознании Чехова межпоколенческий разрыв и ментальную дистанцию — для медицины и психологии рубежа веков были неприемлемы романтические представления о «заражении живыми идеями» и логичнее было говорить о массовых социогенных заболеваниях (истериях, мономаниях, неврозах, феноменах памяти, изменённых состояниях сознания и т. п. психопатологиях), имеющих естественные причины.
Выводы. Таким образом, автор «Рассказа неизвестного человека» был более склонен воспринимать ситуацию не столько с точки зрения «греха и наказания», сколько в позитивистском ключе как психологические реакции на углубления духовного кризиса эпохи на фоне утраты религиозной веры, что сопровождалось как возникновением сопутствующих неврозов и иных травмирующих факторов, так и попытками найти религии рациональную и моральную альтернативу (отсюда проистекала склонность к «социальным миражам»).
Отличие взглядов Чехова на человека и его будущее от идей представителей предшествующего поколения русских писателей точно выразил М.П. Громов: «Чехова занимали не инфернальные бездны религиозной одержимости, не воинствующий атеизм, а возникающее с утратою веры душевное одиночество: боги отцов развенчаны, «вера есть предрассудок, тщетная попытка консервативных умов продолжать то, что уже отслужило свою службу и... сходит со сцены»; прошлого нет, а наступит ли будущее и что оно принесёт — «если бы знать, если бы знать...»» [6, с. 164—165]. В целом же «Рассказ неизвестного человека» явно следует традиции русских антинигилистических романов и продолжает её в новом культурно-историческом контексте.
Список использованных источников
1. Абиева, Н.М. Поэтика костюма в прозе А.П. Чехова / Н.М. Абиева. — Барнаул: АлтГПУ, 2018. — 230 с.
2. Берковский, Н.Я. Чехов: от рассказов и повестей к драматургии // Берковский Н.Я. Литература и театр: Статьи разных лет / Н.Я. Берковский. — М.: Искусство, 1969. — С. 48—182.
3. Бицилли, П.М. Творчество Чехова. Опыт стилистического анализа [опубл. 1942] // Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: исследования, статьи, рецензии / под ред. Л.М. Суриса. — М.; Берлин: Директ-Медиа, 2017. — С. 179—336.
4. Головачева, А.Г. «...Непременно в палаццо...»: Пушкин — Достоевский — Чехов / А.Г. Головачева // Пушкин и Достоевский. Международная научная конференция. — Новгород Великий; Старая Русса: Новгородский гос. ун-т им. Ярослава Мудрого; Дом-музей Ф.М. Достоевского в Старой Руссе, 1998. — С. 169—172.
5. Головачева, А.Г. «Плывя в таинственной гондоле...». «Сны» о Венеции в русской литературе золотого и серебряного веков / А.Г. Головачева // Вопросы литературы. — 2004. — № 6. — С. 157—178.
6. Громов, М.Н. Чехов / Н.М. Громов. — М.: Молодая гвардия, 1993. — 394 с.
7. Гульченко, В.В. Поздние смыслы, или Чехов и Тургенев / В.В. Гульченко // А.П. Чехов и И.С. Тургенев: Сб. статей по материалам Международной научной конференции. К 200-летию со дня рождения И.С. Тургенева. — М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2020. — С. 212—223.
8. Зубков, К.Ю. «Антинигилистический роман» как полемический конструкт радикальной критики / К.Ю. Зубков // Вестник Московского университета. Серия 9: Филология. — 2015. — № 4. — С. 122—140.
9. Козубовская, Г.П. Мотив мертвого жениха в прозе А.П. Чехова / Г.П. Козубовская // Культура и текст. — 2005. — № 9. — С. 192—208.
10. Козубовская, Г.П. «Рассказ неизвестного человека» А.П. Чехова: мотив еды / пищи / Г.П. Козубовская, О.В. Артемова // Высшая школа: научные исследования: материалы Межвузовского международного конгресса. — М.: Инфинити, 2022. — С. 26—34.
11. Коренькова, Т.В. PLATE ON/OFF: Замысел пьесы Чехова «Безотцовщина» и его интерпретация в переводах и инсценировках / Т.В. Коренькова // Русский язык в Центре Европы (Словакия, Братислава). — 2021. — № 21. — С. 116—130.
12. Коренькова, Т.В. «Дом с мезонином»: импрессионизм в рассказе художника и в повести Чехова / Г.В. Коренькова // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Литературоведение. Журналистика. — 2017. — Т. 22. — № 4. — С. 575—587. DOI 10.22363/2312-9220-2017-22-4-575-587
13. Коренькова, Т.В. Коллизия «казалось — оказалось» и Weltempfindung. (К вопросу об импрессионизме Чехова) / Г.В. Коренькова // Чеховские чтения в Ялте. Чехов на мировой сцене и в мировом кинематографе. Сб. науч. трудов. Вып. 22. — Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2017. — С. 67—81.
14. Короленко, В.Г. Антон Павлович Чехов // Полное собрание сочинений Владимира Галактионовича Короленко. Т. 1. — СПб.: Т-во А.Ф. Маркс, 1914. — С. 388—400.
15. Лесков, Н.С. Николай Гаврилович Чернышевский в его романе «Что делать?» (Письмо к издателю «Северной пчелы») / Н.С. Лесков // Н.Г. Чернышевский: pro et contra: личность и творчество Н.Г. Чернышевского в оценке русских писателей: [антология]. — СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2008. — С. 427—435.
16. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Т. 2. 1889 — апрель 1891. — М.: ИМЛИ РАН, 2004. — 592 с.
17. Литовченко, М.В. Повесть А.П. Чехова «Рассказ неизвестного человека»: диалог с «онегинским» сюжетом / М.В. Литовченко // Вестник Томского государственного педагогического ун-та. — 2012. — № 3 (118). — С. 132—136.
18. Мокина, Н.В. Мотив «веселья» и функции смеха в произведениях Островского и Чехова / Н.В. Мокина // А.П. Чехов и А.Н. Островский: По материалам V международных Скафтымовских чтений. — М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2020. — С. 297—317.
19. Новикова, Е.Г. Тургеневские мотивы в «Рассказе неизвестного человека» А.П. Чехова (к проблеме героя) / Е.Г. Новикова // Проблемы метода и жанра: Межвузовский сб. статей. — Томский гос. ун-т им. В.В. Куйбышева. — Томск: Изд-во Томского ун-та, 1989. — С. 219—235.
20. Новосельцева, В.А. Об этических концептах в ценностной картине мира А.П. Чехова (на материале рассказа «Студент» и повести «Рассказ неизвестного человека») / В.А. Новосельцева // Вестник Краснодарского ун-та МВД России. — 2013. — № 3 (21). — С. 88—91.
21. Нымм, Е.Ю. Восприятие литературных текстов героями «Рассказа неизвестного человека» А.П. Чехова / Mena Nõmm // Юрьевские чтения: материалы междисциплинарной конференции молодых филологов. Вып. 1. — СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1999. — С. 103—111.
22. Парфенов, А.И. Мотив мечты в «рассказе неизвестного человека» А.П. Чехова: диалог с романтической традицией / А.И. Парфенов // Современные проблемы науки и образования. — 2014. — № 2. — С. 529.
23. Пименова, Е.А. Сюжеты и герой русской литературы XIX века в «Рассказе неизвестного человека» А.П. Чехова / Е.А. Пименова // Проблемы поэтики А.П. Чехова: Межвуз. сб. науч. трудов. — Таганрог: Изд-во Таганрогского гос. пед. ин-та, 2003. — С. 65—76.
24. Ребель, Г.М. Чеховские вариации на тему «тургеневской девушки» / Г.М. Ребель // Русская литература. — 2012. — № 2. — С. 144—170.
25. Репников, А.В. Л.А. Тихомиров. «Схимник от самодержавия» / А.В. Репников // Россия и современный мир. — 2002. — № 3 (36). — С. 202—223.
26. Семанова, М.Л. «Рассказ неизвестного человека» А.П. Чехова (К вопросу о тургеневских традициях в творчестве Чехова) / М.Л. Семанова // Уч. записки Ленинградского пед. ин-та. Кафедра русской литературы. — 1958. — Т. 170. — С. 125—134.
27. Семанова, М.Л. Примечания / М.Л. Семанова // Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 тт. Сочинения: В 18 тт. Т. 14/15. Из Сибири. Остров Сахалин. 1889—1895. — М.: Наука, 1976. — С. 739—886.
28. Сендерович, С.Я. Чехов — с глазу на глаз. История одной одержимости А.П. Чехова. Опыт феноменологии творчества / С.Я. Сендерович. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1994. — 286 с.
29. Смирнова, Н.В. «Рассказ Неизвестного человека» А. Чехова и роман «Петербург» А. Белого (к вопросу малых жанров в историко-литературных связях) / Н.В. Смирнова // I Лужские научные чтения. Современное научное знание: теория и практика: Материалы международной научно-практической конференции. — СПб.: Ленинградский гос. ун-т им. А.С. Пушкина, 2013. — С. 193—201.
30. Собенников, А.С. Миф о любви в русской литературе и его рецепция А.П. Чеховым / А.С. Собенников // Сибирский филологический журнал. — 2019. — № 1. — С. 82—91. DOI 10.17223/18137083/66/7
31. Филат, Т.В. «Рассказ неизвестного человека» А.П. Чехова и Петербургский текст русской литературы: проблема интертекстуальности / Т.В. Филат // Вісник Університету ім. Альфреда Нобеля. Серія: Філологічні науки. — 2013. — № 2 (6). — С. 186—194.
32. Хроника социалистического движения в России. 1878—1887: Офиц. отчет. — М.: Изд-во В.М. Саблина, 1906 [на обл. 1907]. — 364 с.
33. Чубарова, В.Н. О «философии жизни» в повести А. Чехова «Рассказ неизвестного человека» / В.Н. Чубарова // Известия Южного федерального ун-та. Филологические науки. — 2011. — № 1. — С. 8—13.
34. Янина, М.М. Человек в художественном мире Чехова и Тургенева (Гамлеты и Дон Кихоты. Структура образа) / М.М. Янина // Литературный календарь: книги дня. — 2010. — Т. 4. — № 1. — С. 37—53.
35. Anton Čechov. Krankenzimmer Nr. 6 / Erzählung eines Unbekannten. Kleine Romane II. — Zürich: Diogenes (Verlag), 2000. — 195 s.
36. Anton Čechov. Krankenzimmer Nr. 6 / Erzählung eines Unbekannten. Kleine Romane II. — Zürich: Diogenes (Verlag), 2004. — 208 s.
37. Anton Čechov: Erzählung eines Unbekannten. Kleiner Roman. Ungekürzte Lesung. Gelesen von Rolf Boysen. Aus dem Russischen von Peter Urban. Regie und Bearbeitung Volker Gerth. 4 stereo CDs. Diogenes, Zürich, 2009.
38. Antun Tshikhuf. Kitab al-riwayat (al-A>amal al-mukhtarah) [Антон Чехов. Книга романов (Избранные работы)]. 2016.
39. Αντον Τσεχωφ. Η ιστορία ενός αγνώστου. Μετάφραση Λεωνίδας Καρατζάς. Αθήνα: Ερατώ, 2018. — 239 / 240 σ.
40. Carter, R. «Anton P. Chekhov, MD (1860—1904): dual medical and literary careers». The Annals of thoracic surgery vol. 61,5 (1996): 1557—63. doi: 10.1016/0003-4975 (96)00091-4
41. Goulet, Andrea. «Neurosyphilitics and madmen: The French fin-de-siècle fictions of Huysmans, Lermina, and Maupassant». Progress in brain research vol. 206 (2013): 73—91. doi: 10.1016/B-978-0-444-63364-4.00022-3
42. Henry, P. Anton Chekhov in English 1998. 2004. 2008 Compiled and ed. by Peter Henry. — Oxford: Northgate Books, 2008. — 110 pp.
43. Koehler, Peter J. «Charcot, la Salpêtrière, and hysteria as represented in European literature». Progress in brain research vol. 206 (2013): 93—122. doi: 10.1016/B978-0-444-63364-4.00023-5
44. Niemi, J. «Some perspectives on Chekhov's short story A Case History». Medical humanities Vol. 32,1 (2006): 11—3. doi: 10.1136/jmh.2004.000209 Walusinski, Olivier. «Hysteria in fin de siècle French novels». Frontiers of neurology and neuroscience vol. 31 (2013): 35—43. doi: 10.1159/000343250
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |