К известному эпистолярному высказыванию А.П. Чехова о писательской артели поколения восьмидесятых годов: «<...> мы можем взять усилиями целого поколения...» [30, с. 173—174], — справедливо прибавить: усилиями участников интеллектуального процесса рубежа XIX—XX вв. И важны здесь не принадлежность к одному «направлению», не полное совпадение взглядов, но — существование в едином, одновременном историческом контексте. Представляя историю как «неопределенное множество биографий», Ирина Гитович (в статье 2007 года «Биография Чехова — вчера и завтра») так объясняет заимствованную у математиков метафору: «Движение совершается в бесконечных их пересечениях и переплетениях, через их взаимодействие и взаимоотталкивание» [9, с. 96]. Она сетует на утерянное сегодня не только читателем, но зачастую и исследователем чувство истории, так необходимое для литературного восприятия: «Сколько же знания фактов жизни Чехова, ее фактуры — деталей, подробностей, имен — и культуры этого знания, нужно нам сегодня?» [9, с. 93—94]. «Реальный исторический контекст творчества и судьбы писателя» [9, с. 95], периодика его времени — не только литературная, но и научная; реакция Чехова на актуальные философские, психологические, медицинские, социологические теории; выявление не только художественного, но и научного метода Чехова (а о последнем есть несомненные основания говорить) — это ли не серьезная злободневная задача чеховедения?
О значении московской школы медицины, сильно повлиявшей на выпускника медицинского факультета, усвоившего и принявшего ее принципы, о научном методе, более того — методе мышления, «<...> с которым он подходил ко всему — к представлениям о жизни и человеке, к чтению, к своим опытам в литературе» [9, с. 251], Гитович писала и в других своих работах, сетуя на отсутствие исследования, которое бы объяснило, «<...> как в механизме художественного мышления Чехова действует это самое медицинское образование, научный метод, что «выстроило» тот угол зрения, под которым Чехов видел людей так, а не иначе, — потому что был врачом не просто по образованию, но по мироощущению, мышлению, философии жизни, <...> как <...> это самое медицинское образование и мышление повлияло на его поэтику и даже стилистику» [9, с. 300].
Осмысление наследия писателя через историко-культурный контекст, через научные дискуссии чеховской поры действительно чрезвычайно плодотворно. Нашим личным опытом в этом отношении является обращение к материалам первого в России философского журнала «Вопросы философии и психологии» за 1889—1893 гг.: как к потенциальному предмету исследования чеховского магистра философии Коврина [3]; как к возможности провести аналогию между внехудожественными идеологемами (М. Бахтин) авторов первых научно-публицистических материалов по проблемам психологии и художественными структурами А.П. Чехова [4, 5].
Были выявлены совпадения гносеологических аспектов художественной картины мира А.П. Чехова (эпистолярные и художественные высказывания А.П. Чехова конца 1880 — начала 1890-х гг.) и научно-публицистических деклараций Николая Яковлевича Грота (1852—1899), редактора первого в России философского печатного органа: отказ от догматизма; объективность метода; стремление к синтезу знаний в цельное мировоззрение; терпимость, философская толерантность; интерес к отдельной личности и «живой жизни»; признание приоритетности правильной постановки онтологических и гносеологических вопросов; вера в силу мысли не просто отдельного человека, а целого поколения 1880-х гг. Более того, были отмечены перерастание гносеологической проблематики в онтологическую, философская постановка психологических вопросов — как у Чехова, так и у Грота.
Чеховский тип художественного мышления со «случайной» деталью, с дискретностью потока мысли, приводящей к созданию адогматической модели мира (А.П. Чудаков), коррелируется с интеллектуальными поисками 1880—1890-х гг., отразившимися в статьях «Вопросов философии и психологии»: проблемы взаимодействия различных психических процессов (гипнотизма, галлюцинаций, ассоциаций и пр.) и методов их исследования; «неопределенное и смутное явление чувства»; природа духа и материи; свобода воли; идеалы и действительность; психопатология; восприятие времени и пространства; причинная связь явлений и пр.
Донося до культурного сознания российской интеллигенции все самые актуальные идеи своего времени в их неустоявшемся, дискуссионном виде, печатный орган подпитывал массовое увлечение открытиями в естественных науках, их философскими и психологическими интерпретациями. Войдя в российское интеллектуальное, идейное пространство начала 1890-х гг., журнал сразу занял в нем значимое место и вызвал широкую дискуссию, если не сказать — осуждение в прессе.
А.А. Ермичев в статье «Первый год журнала «Вопросы философии и психологии» (ноябрь 1889 г. — январь 1891 г.)» [18] подробно комментирует реакцию читателей и критиков на издание, выделивших в его содержании три предмета особого внимания: терпимость; метафизику и общественно-культурную позицию журнала.
Привыкшее к обязательной конфронтации идеологических схем, писательских установок, социальных программ общество не готово было принять принцип терпимости, провозглашенный журналом Грота. То же самое происходило и с восприятием рассказов Чехова, чьи гносеологические установки удивительным образом совпали с редакторской позицией «Вопросов философии и психологии», но принимались далеко не всеми коллегами по цеху и критиками. Сомнение вызывали как принципы построения сюжета, так и объективная манера автора.
В сегодняшнем исследовании к диалогу А. Чехова и Н. Грота представляется интересным присоединить еще двух участников: русского философа, социолога, литературного критика Николая Константиновича Михайловского (1842—1904) и английского философии социолога Герберта Спенсера (1820—1903). Основанием для одновременного рассмотрения интересующих нас персоналий являются: 1) непосредственное либо опосредованное отношение каждого из них к журналу «Вопросы философии и психологии»; 2) свойственная первым трем авторам рефлексия по поводу социал-дарвинизма Герберта Спенсера (теория прогресса и цельности личности); 3) попытка разрешения дилеммы императивность / терпимость, в том числе через спенсеровские реминисценции.
Иначе говоря, нам интересна реакция трех современников на доктрину Спенсера как на важную составную часть общекультурного контекста второй половины XIX века, а именно — их интерпретация спенсеровской дихотомии прогресс-личность, имевшей в России широкий отклик, вызвавшей дискуссию по поводу основных положений концепции английского ученого.
Имена Чехова и Михайловского давно сопоставляются в истории литературы с точки зрения «писатель — литературный критик» (см., например, А. Чудаков [29], З. Паперный [26], Г. Бялый [8], А. Степанов [28], А. Гришунин [12], Е. Толстая [29] и др.). Но есть еще одна площадка их пересечения, хотя и опосредованная, а точнее — две: 1) оба имеют отношение к научной и культурной парадигме последней четверти XIX века, в том числе и как читатели журнала «Вопросы философии и психологии» (косвенное и прямое касательство к редакторской позиции названного печатного органа); 2) оба вступили в довольно обширный диалог с Гербертом Спенсером: Михайловский, целиком построивший одну из самых известных своих социологических работ «Что такое прогресс?» по принципу полемики с английским коллегой; Чехов — довольно частыми аллюзиями на Спенсера в своей прозе и драматургии, эпистолярными упоминаниями имени последнего (художественный метод Чехова еще при жизни писателя ассоциировался у многих критиков с научным методом английского ученого [см., напр.: 24, 7, 23, 21]. В современной чеховиане немало интересных наблюдений по проблеме Спенсер и Чехов [10, 11, 20, 17, 27]).
Из этого «странного сближенья» имен на платформе философского журнала мы выходим к известной традиции отечественной культуры — традиции «направленства», сформировавшейся в русском обществе с 1840-х годов и прочно вошедшей в картину мира второй половины XIX века. В центре внимания «направленцев» 1880-х годов опять-таки оставался вопрос о сущности прогресса и просвещения, но решался он несколько иначе. Именно на платформе названного журнала становилось наглядным появление новой генерации прогрессистов, обосновывавших прогресс не с помощью материализма и позитивизма, а с помощью идеализма и метафизики, причем, как пишет Ермичев А.А., «роль первой скрипки в этом философском оркестре принадлежала метафизикам» [18]. К числу активных противников позиции Грота принадлежал Н. Михайловский, идеолог народничества и мыслитель-позитивист, не желавший, чтобы философский журнал стал «складочным местом для исследований и статей разнородного направления» (цит. по: [18]).
Принято считать, что Н. Михайловский был категорически против как терпимости в философии, так и индифферентности в искусстве, — «направленец» и прогрессист в классическом понимании. Действительно, как можно выразиться яснее: «У нас, при малом уровне нашего философского развития, надо быть поистине безжалостным человеком, чтобы раздирать неустановившуюся мысль в разные стороны. Безжалостным и неверующим, ибо, веря в какую-то ни было правду, как могу я допустить, чтобы то, что я считаю неправдой, проповедовалось под одним со мной знаменем?» (Статья 1890-го года «Литературные призраки времени») (цит по: [18]), — это по поводу журнала Грота. А это — призыв, почти мольба к молодому писателю Чехову с его, по определению Михайловского и многих других современников, «пантеистическим миросозерцанием» [28, с. 978—979]: «Читая «Степь», я все время думал, какой грех Вы совершали, разрываясь на клочки, и какой это будет уж совсем страшный, незамолимый грех; если Вы и теперь будете себя рвать. Читая, я точно видел силача, который идет по дороге, сам не зная куда и зачем, так, кости разминает, и, не сознавая своей огромной силы, просто не думая об ней, то росточек сорвет, то дерево с корнем вырвет, все с одинаковою легкостью и даже разницы между этими действиями не чувствует. Много Вам от бога дано, Антон Павлович, много и спросится» [22].
В ставшей значительнейшим явлением чеховедения монографии 1976 года «Записные книжки Чехова» Зиновий Самойлович Паперный, цитируя фразу из приведенного отрывка о «прогулке не знамо куда и не знамо зачем», упоминая о Михайловском в ряду критиков — «рыцарей курсива и разрядки», воспринимавших Антошу Чехонте как шалуна, клоуна, фигляра [26, с. 102], отмечает, тем не менее: «Спор Михайловского с Чеховым был сложным, многолетним; критик, требовавший ясности, определенности и последовательности позиций художника, даже в такой прямолинейной форме, принес Чехову не один только вред. Пройдут годы, и писатель скажет: «Я глубоко уважаю Н.К. Михайловского с тех пор, как знаю его, и очень многим обязан ему»» [26, с. 103].
А в главе, посвященной повести Чехова «Мужики» и полемике вокруг последней, З. Паперный убедительно доказывает, что в анализе повести «<...> Михайловский обнаруживал не только свою народническую ограниченность» [26, с. 202]. «Можно только подивиться чутью Михайловского: не зная о продолжении повести, он уловил «двуоборотность» чеховских представлений об аде существования подневольного человека — в деревне и в городе» [26, с. 203].
В том же 1976 году Александр Павлович Чудаков во вступительной статье к примечаниям восьмого тома Полного собрания сочинений и писем (Сочинения) А.П. Чехова (опубликован в 1977 г.) проследит динамику размышлений Михайловского-критика: от мысли об отсутствии «<...> «общей идеи», четкого миросозерцания, объединяющего начала <...>» (Статьи «Об отцах и детях и о г. Чехове» 1890 г. и «Случайные заметки. «Палата № 6»» 1892 г.) [31, с. 422] у молодого новеллиста до признания перемен в творчестве Чехова 1892—1894 гг. (статья 1900 года «Кое-что о г. Чехове») [31, с. 426].
А в 1981 году в очерке «Чехов и Н.К. Михайловский» автор книги «Чехов и русский реализм» Г. Бялый, как писала в рецензии на книгу П. Овчарова, заметил, что «<...> литая фигура «властителя дум» и «идейного деспота» оказывается куда сложнее, чем считали некоторые современники и вслед за ними — недостаточно внимательные исследователи» [25, с. 237]. «Из привычной триады «не увидел, не принял, не оценил» относительно правомерной оказывается лишь формула «не принял», а остальные элементы, как показывает Г. Бялый, принадлежат ленивой легенде» [25, с. 237], — эти слова отнесены к пониманию Михайловским поэтики Чехова, но, думается, они звучат шире, применительно и к социологическим работам мыслителя. «Эстетическая чуткость критика и его же система ценностных установок предстают как конфликт «ума и сердца», доктрины и непосредственного ощущения» [25, с. 237], — отмечает П. Овчарова.
Современный исследователь В.В. Блохин в предисловии к Избранным трудам Н.К. Михайловского пишет: «Он привнес в понимание назначения науки нечто иное, выходящее за пределы ее позитивистского толкования, — этическое начало. <...> Он полагал, что необходимо отображать мир целостно, тотально, удовлетворяя запросы нравственного чувства. Такая мировоззренческая установка приводила к ревизии позитивизма, сказывалась в стремлении преломить его сквозь призму этики» [6, с. 12—13].
По-видимому, именно эти свойства мировоззрения и научного метода литературного критика и социолога вызывали интерес у редактора философского журнала Николая Грота. Мы уже упоминали об отклике Михайловского на журнал «Вопросы философии и психологии». Но Грот тоже не игнорировал маститого современника и коллегу по цеху: в 1884 году, за шесть лет до реакции первого на редакторские установки философа, он опубликовал статью «Еще о субъективизме в социологии» [13], посвященную методу «субъективной социологии» Михайловского.
Как уже упоминалось, не вызывает сомнений единомыслие Чехова и Грота в вопросах познания мира и человека, их установка на терпимость как методологический принцип: «<...> необходимо привлечь к делу все выводы и учения других специальных наук и попытаться этим путем построить цельное, чуждое логических противоречий, учение о мире и о жизни, способное удовлетворять не только требованиям нашего ума, но и запросам нашего сердца» [15, с. 9]. Последнее входит в задачи философии и еще раз подтверждает, «<...> как неотразима и велика в человеческом духе потребность синтеза знаний в цельное мировоззрение», — писал редактор журнала в 1889 году [15, с. 9]. А за десять лет до этого, в книге 1879—1880 г. «Психология чувствований в ее истории и главных основах», рассматривая одну из глав «Принципов психологии» Спенсера — теорию эволюции существ с точки зрения приспособления их к окружающим условиям при помощи чувствований удовольствия и страдания» [16, с. 363], он завершает последний раздел «Общие выводы» словами: «В настоящем сочинении мы и старались именно, при помощи исторического и теоретического разбора, выяснить точнее задачи «психологии чувствований» и основы и краеугольные камни этой науки, которые бы могли как содействовать объединению всех таких разрозненных попыток анализа, так и дать им правильное и вполне сознательное направление» [16, с. 551].
(О наследии Спенсера Грот писал и в монографии «К вопросу о классификации наук» (1884), посвятив первому две главы: «Критика классификации наук Конта и Спенсера» и «Исправление и классификация наук Конта и Спенсера в одной общей системе» [14, с. 24—48]. Вообще же в «Вопросах философии и психологии» имя английского ученого «прозвучало» в 1896 году, в рецензии Ю. Айхенвальда на книгу «Афоризмы из сочинений Герберта Спенсера», изданную в том же году в Петербурге [1]. А в 1913-м году была опубликована статья Ц. Балталона «Этические теории Г. Спенсера и А. Бэна» [2].)
Идея прогресса и цельности личности, по большому счету, — краеугольная для трех современников. Михайловский и Грот посвящают ей специальные научные и научно-публицистические работы, у Чехова она вкраплена в художественную ткань рассказов и пьес. Во многом — у всех троих прямо или косвенно присутствует имя английского коллеги. Подробный анализ этой интереснейшей проблемы требует отдельного обращения.
Первые подступы к ней, тем не менее, приводят к неожиданным выводам. Дело в том, что первоначальная гипотеза о непосредственном и опосредованном несогласии Михайловского с научным методом Грота и художественным методом Чехова, казавшаяся вполне однозначной, претерпела в процессе работы «возражения» со стороны материала. Да, Михайловский обвиняет коллегу-философа и писателя в «объективности» (терпимости), а Грот и Чехов говорят о недопустимости примата единственной точки зрения; да, первый одинаково категоричен, императивен в несогласии с позицией обоих.
«Пантеисты», к которым Михайловский вполне мог бы приписать и Грота, с «направленческой» точки зрения — слишком свободны от историко-культурных, социальных задач; судят с позиции отдельного самостоятельного человека, ведущего диалог с мироустройством вообще, а не с сиюминутной общественной ситуацией (экзистенциальное). Но неожиданным образом обнаруживается, что этическое начало как точка отсчета, как начало и конец любой человеческой деятельности (социологическая система Михайловского создается на основе категорий этики и нуждается в психологическом обосновании, так как личность для него — этический принцип, а человеческая индивидуальность — один из фактов действительности [19, с. 394]; Грот ищет естественнонаучные основания для этики, ратуя за создание «национальной нравственной философии»; этический кодекс эпистолярно формулирует и поведенчески воплощает Чехов), — объединяет трех авторов. Более того: в современной теории прогресса (остающейся по-прежнему чрезвычайно актуальной проблемной и многоаспектной) духовная составляющая является важнейшим мерилом социальной составляющей.
Таким образом, возвращаясь к высказыванию А.П. Чехова о коллективном труде поколения, к метафоре Ирины Гитович о движении бесконечного множества биографий в их пересечениях и переплетениях, через их взаимодействие и взаимоотталкивание, мы можем утверждать, что аналогии в духовных поисках трех современников (как бросающиеся в глаза, так и скрытые) свидетельствуют об их совместном участии в сложном процессе смены парадигм — научной и художественной.
Список использованных источников
1. Афоризмы из сочинений Герберта Спенсера. Извлечены и приведены в систему Юлией Рэймонд Гинджелл. Перевел с английского А. Гойжевский под редакцией Вл. Соловьёва. — СПб., 1896 // Вопросы философии и психологии. — 1896. — Кн. 4 (34). — С. 492—493.
2. Балталон, Ц. Этические теории Г. Спенсера и А. Бэна // Вопросы философии и психологии. — 1896. — V кн. (120). — С. 679—715.
3. Бесолова, Ф.К. Гениальность как предмет художественной и научной рефлексии (рассказ Чехова «Черный монах» и журнал «Вопросы философии и психологии») // Вестник СОГУ. — 2011. — № 3. — С. 245—250.
4. Бесолова, Ф.К. А.П. Чехов и журнал Н.Я. Грота «Вопросы философии и психологии» (к вопросу о реконструкции историко-культурного контекста биографии и творчества Чехова) // Мат. Межд. научного Круглого стола «Проблемы построения научной биографии писателя: к 150-летию А.П. Чехова» 21—22 декабря 2010 г. — М.: ИМЛИ РАН, 2013. — С. 154—173.
5. Бесолова, Ф.К. Психология как интрига в художественной и научной рефлексии А.П. Чехова // Мир исследователя: З.С. Паперный, А.П. Чудаков. — М.: РГГУ, 2022. — С. 249—262.
6. Блохин, В.В. Николай Константинович Михайловский / В.В. Блохин // Михайловский Н.К. Избранные труды. — М.: РОССПЭН, 2010. — С. 5—57.
7. Булгаков, С.Н. Чехов как мыслитель / С.Н. Булгаков // А.П. Чехов: pro et contra / Сост., предисл., общая редакция И.Н. Сухих; послесл., примеч. А.Д. Степанова. — СПб.: РХГИ, 2002. — С. 537—565.
8. Бялый, Г.А. Чехов и русский реализм / Г.А. Бялый. — Л.: Сов. пис., 1981. — 400 с.
9. Гитович, И.Е. Итог как новые проблемы. Статьи и рецензии разных лет об А.П. Чехове, его времени, окружении и чеховедении / И.Е. Гитович / Сост. Л.Е. Бушканец, Н.Ф. Иванова, Э.Д. Орлов. — М.: Лит. Музей, 2018. — 416 с.
10. Головачева, А.Г. О тех, кто читает Спенсера (Чехов и его герои накануне XX века) / А.Г. Головачева // Вопросы литературы. — 1998. — № 4. — С. 160—178.
11. Головачёва, А.Г. Спенсер и Чехов / А.Г. Головачева // Литература. — 2001. — № 18 (450). [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://lit.1sept.ru/index.php?year=2001&num=18 (Дата обращения: 16.04.2022).
12. Гришунин, А.Л. Примечания / А.П. Чехов. В сумерках / Очерки и рассказы. — М.: Наука, 1986. — 572 с. — С. 475—567.
13. Грот, Н.Я. Еще о субъективизме в социологии: Возражение проф. Н. Карееву / Проф. Николай Грот. — Одесса: Тип. П.А. Зеленого, 1884. — 6 с.
14. Грот, Н.Я. К вопросу о классификации наук (Научно-популярный этюд) / Н.Я. Грот. — СПб.: Типография А.С. Суворина, 1884. — 72 с.
15. Грот, Н.Я. О задачах журнала // Вопросы философии и психологии. — 1889. — Кн. 1. — С. 5—10.
16. Грот, Н.Я. Психология чувствований в ее истории и главных основах / Н.Я. Грот. — СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1879—1880. — 569 с.
17. Долженков, П.Н. Чехов и позитивизм / П.Н. Долженков. — М.: Скорпион, 2003. — 218 с.
18. Ермичев, А.А. Первый год журнала «Вопросы философии и психологии» (ноябрь 1889 г. — январь 1891 г.) / А.А. Ермичев // Вопросы философии. — 2016. — № 2. — С. 113—126.
19. Кареев, Н.И. Памяти Н.К. Михайловского / Н.И. Кареев // Михайловский Н.К. Герои и толпа. Избр. труды по социологии в двух т. Т. 2 / Отв. ред. В.В. Козловский. — СПб.: Алетейя, 1998. — 406 с.
20. Катаев, В.Б. К пониманию Чехова. Статьи / В.Б. Катаев. — М.: ИМЛИ РАН, 2018. — 247 с.
21. Мережковский, Д.С. Старый вопрос по поводу нового таланта / Д.С. Мережковский // А.П. Чехов: pro et contra / Сост., предисл., общая редакция И.Н. Сухих; послесл., примеч. А.Д. Степанова. — СПб.: РХГИ, 2002. — С. 55—79.
22. Михайловский, Н.К. Письмо к А.П. Чехову от 15 февраля 1888 г. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://chehov-lit.ru/chehov/letters-to-chehov/letter-98.htm (Дата обращения: 09.02.2022).
23. Неведомский, М. Без крыльев (А.П. Чехов и его творчество) / М. Неведомский // А.П. Чехов: pro et contra / Сост., предисл., общая редакция И.Н. Сухих; послесл., примеч. А.Д. Степанова. — СПб.: РХГИ, 2002. — С. 786—830.
24. Овсянико-Куликовский, Д.Н. Этюды о творчестве А.П. Чехова / Д.Н. Овсянико-Куликовский // А.П. Чехов: pro et contra / Сост., предисл., общая редакция И.Н. Сухих; послесл., примеч. А.Д. Степанова. — СПб.: РХГИ, 2002. — С. 482—536.
25. Овчарова, П. Чехов и его современники / П. Овчарова // Вопросы литературы. — 1982. — № 3. — С. 236—239.
26. Паперный, З.С. Записные книжки Чехова / З.С. Паперный. — М.: Сов. пис., 1976. — 392 с.
27. Пруайяр, Ж. Антон Чехов и Герберт Спенсер (Об истоках повести «Драма на охоте» и судьбе мотива грации в чеховском творчестве) / Ж. Пруайяр // Чеховиана. Чехов и его окружение. — М.: Наука, 1996. — С. 213—231.
28. Степанов, А.Д. Антон Чехов как зеркало русской критики / А.Д. Степанов // А.П. Чехов: pro et contra / Сост., предисл., общая редакция И.Н. Сухих; послесл., примеч. А.Д. Степанова. — СПб.: РХГИ, 2002. — С. 976—1007.
29. Толстая, Е.Д. Поэтика раздражения: Чехов в конце 1880-х — нач. 1890-х гг. / Е.Д. Толстая. — М.: Радикс, 1994. — 397 с.
30. Чехов, А.П. ПССП: В 30 т. Письма в 12 т. Т. 3. — М.: Наука, 1976. — 575 с.
31. Чудаков, А.П. Вступительная статья к примечаниям / А.П. Чудаков // А.П. Чехов. ПССП: В 30 т. Соч. в 18 т. Т. 8. — М.: Наука, 1977. — С. 416—428.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |