Вопрос о русской национальной самобытности, о русскости сегодня как никогда актуален. Многие мыслители пытались ответить, что значит быть русским, но ответ на него нередко ускользал от них. Каждый из ответов похож на некую попытку увидеть большую картину, но, к сожалению, удается уловить только отдельные ее части. Русскость — очень сложная и загадочная вещь. Толковые словари русского языка не дают определения термину «русскость», тем не менее современные исследователи обращаются к данному понятию, соотнося его, прежде всего, с проблемами идентичности в современной русской культуре. Быть русским — это больше, чем просто быть из России; в размышлениях о русскости речь также идет об определенном образе мышления и чувствования. Так, Митрополит Калужский и Боровский Климент, отвечая на этот непростой вопрос, писал: «Русскость — это еще и особое состояние духа, свойство души человека» [5]. О русскости как относительно новом понятии (новом по звучанию, но не по содержанию) рассуждают и современные философы, в частности А.А. Корольков: «Русскость — это проявление русской национально-культурной идентичности» [6]. Корольков отмечает, что быть русским — это значит не только быть религиозным, но и носить в себе духовное богатство: «Русскость в философии столь же определенна и неуловима, как и русскость в музыке, литературе, во всех личностных проявлениях культуры. Тем не менее в искусстве, в литературе с большей уверенностью можно указать на русскость как выражение народных мотивов, народной души» [6]. В определении русскости часто содержится отсылка к действиям и образу мышления русского человека (А. Белый, Н. Бердяев, В. Иванов, В. Розанов и др.). Исследователи анализируют ценности и идеи русского человека и обсуждают то, как он ведет себя в обществе (Г. Гачев, А. Гуревич, А. Сергеева и др.). Понятие русскость также включает в себя историю и культуру русских людей (Н. Бердяев, С. Булгаков, Г. Гачев, А. Гудзенко, Л. Гумилев, А. Гуревич, К. Касьянова, Н. Лосский, Б. Марков, К. Соколов, С. Трубецкой и др.). Концепт «русскость» интересует и современных исследователей, стремящихся понять стереотипы русского мышления и поведения и проанализировать повседневную культуру русских людей (В. Артемова, И. Кон, И. Малыгина, А. Сухарев, Я. Филиппова) [3]. Более того, данный концепт приобретает огромную популярность на телевидении и в других медиаресурсах.
Интересным представляется анализ концепта «русскость» в произведениях отечественных писателей. Исследователь В.Г. Зусман считает, что изучение концепта в литературе может помочь нам лучше понять произведение и увидеть новые грани его интерпретации: «Литературный концепт — такой образ, символ или мотив, который имеет «выход» на геополитические, исторические, этнопсихологические моменты, лежащие вне художественного произведения» [4, с. 14]. Художественные репрезентации концепта выражаются через детали предметной изобразительности и систему мотивов произведения; они могут быть тесно связаны с его содержанием (идеей) и формой, воздействовать на сюжет и композицию текста.
В нашей статье отражены результаты исследования концепта «русскость» как центрального концепта художественной картины мира А.П. Чехова. Концепт «русскость» в творчестве писателя не был предметом специального рассмотрения, что определяет новизну нашей работы.
Чехов известен своими произведениями о русской жизни и культуре. Критики и исследователи начала 1900-х годов изучали произведения художника, чтобы понять, как он описывает жизнь в России и что значит быть русским человеком. Одни исследователи считали, что писатель точно показывал, какой была жизнь в России (Л.Н. Толстой, А.М. Горький), а в своих произведениях он предстал как глубокий мыслитель (С.Н. Булгаков, В.В. Розанов и др.) [1]. Другие же полагали, что Чехов изображал русскую жизнь неточно и нереалистично (Ю. Александрович [А.Н. Потеряхин]) [2], поскольку был ограничен «рамками своего времени» и не совсем точно показывал, какой была русская жизнь на самом деле (Н.К. Михайловский, А.М. Скабичевский Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус и др.) [7]. Некоторые критики видели в Чехове социолога или мыслителя, не учитывая, как взаимодействуют между собой автор и персонажи рассказов и повестей писателя. Данная тенденция наблюдалась в литературной критике и в более поздние годы. В то же время, интересно, что «за рубежом в качестве «самого русского» писателя, в художественных произведениях которого наиболее полно воплощено русское бытие, нередко рассматривают именно А.П. Чехова. При этом представители других культур признают Чехова «своим», считая его творчество близким своей ментальности и указывая на поэтические особенности художественного мира писателя, которые воплощают «вненациональные» ценности и характеризуют принципы сознания человека любой культуры» [10, с. 127].
По нашему мнению, концепт «русскость» реализуется у Чехова такими репрезентациями, как: «Россия», «Русь», «русский», «русский человек», «Москва», «Петербург», «столица», «провинция», «дорога», «степь», «деревня», «дом», «сад», «усадьба» и др. Действие повестей и рассказов Чехова происходит преимущественно в провинциальных городах и в столицах — Москве и Санкт-Петербурге. Обратимся к прозаическим произведениям писателя.
«Степь» (1888): «Но ничто не походило так мало на вчерашнее, как дорога. Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дороги: то была серая полоса, хорошо выезженная и покрытая пылью, как все дороги, но шириною в несколько десятков сажен. Своим простором она возбудила в Егорушке недоумение и навела его на сказочные мысли. Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор? Непонятно и странно. Можно, в самом деле, подумать, что на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди, вроде Ильи Муромца и Соловья Разбойника, и что еще не вымерли богатырские кони» [С. 7, с. 48; курсив мой. — В.Л.]. В повести неоднократно употребляется национально идентифицирующее определение «русский», существительные «Россия» и «Русь». Действие происходит не просто в степи, но именно на Руси. В приведенном фрагменте слово «Русь» используется для обозначения прошлого России, полного вибрации стихии, свободы и широкого пространства. Это пространство, где сила природы, символизирующая волю, проявляется без ограничений общества. В событиях участвуют не просто «степняки», но русские люди.
«Дуэль» (1891): «Если бы этот городишко вдруг провалился или сгорел, то телеграмму об этом прочли бы в России с такою же скукой, как о продаже подержанной мебели» [С. 7, с. 427; курсив мой. — В.А.].
«В родном углу» (1897): «Молодые люди, служащие на заводах и шахтах, иногда пели малороссийские песни, и очень недурно. Становилось грустно, когда они пели. Или сходились все в одну комнату и тут в сумерках говорили о шахтах, о кладах, зарытых когда-то в степи, о Саур-Могиле... Во время разговора в позднее время, случалось, вдруг доносилось «ка-ра-у-ул!». Это пьяный шел или грабили кого-нибудь по соседству в шахтах. Или же в печах завывал ветер, хлопали ставни, потом, немного погодя, слышался тревожный звон в церкви; это начиналась метель» [С. 9, с. 318; курсив мой. — В.А.].
В приведенных фрагментах Россия представляет собой богатую страну с огромным потенциалом, но, к сожалению, используются только ее материальные богатства, а духовные, которыми также богата наша страна, подчас находятся в стагнации. Поэтому чтение прозы Чехова нередко создает у читателя общее впечатление тревоги, гнетущей скуки, мучительной тоски, неудавшейся жизни, множества серьезных противоречий, недоразумений и нелепых ошибок по всей России.
Любопытно отметить, что в сознании чеховских героев российская столица — это пространство возможностей, место, где можно «получить хорошее образование» и «получить от жизни максимум», и это настоящая Россия. А губернское пространство — это глушь, отвратительные дороги, грязь, тревога, грубость, равнодушие со стороны земской управы, трудности, неудобства, скука, то есть Россия ненастоящая. Посмотрим на примеры из рассказов и повестей писателя:
«Три года» (1895): «И Ярцев, и Костя родились в Москве, любили Москву, но почему-то враждебно относились к другим городам. Они были убеждены, что Москва — великий город, а Россия — великая страна» [С. 9, с. 70—71; курсив мой. — В.А.].
«На подводе» (1897): «Учительница смотрела на него и не понимала: зачем этот чудак живет здесь? Что могут дать ему в этой глуши, в грязи, в скуке его деньги, интересная наружность, тонкая воспитанность? Он не получает никаких преимуществ от жизни и вот так же, как Семен, едет шагом, по отвратительной дороге, и терпит такие же неудобства. Зачем жить здесь, если есть возможность жить в Петербурге, за границей?» [С. 9, с. 337; курсив мой. — В.А.].
Героя рассказа «По делам службы» (1899) следователя Лыжина угнетает атмосфера в селе Сырня: «Нужно было теперь ждать до утра, оставаться здесь ночевать, а был еще только шестой час, и им представлялись длинный вечер, потом длинная, темная ночь, скука, неудобство их постелей, тараканы, утренний холод; и, прислушиваясь к метели, которая выла в трубе и на чердаке, они оба думали о том, как все это непохоже на жизнь, которой они хотели бы для себя и о которой когда-то мечтали, и как оба они далеки от своих сверстников, которые теперь в городе ходят по освещенным улицам, не замечая непогоды, или собираются теперь в театр, или сидят в кабинетах за книгой. О, как дорого они дали бы теперь, чтобы только пройтись по Невскому или по Петровке в Москве, послушать порядочного пения, посидеть час-другой в ресторане...» [С. 10, с. 87—88; курсив мой. — В.А.]. Лыжин мечтает о Москве и объясняет свою подавленность пребыванием в провинциальном городе: «Если бы этот человек убил себя в Москве или где-нибудь под Москвой и пришлось бы вести следствие, то там это было бы интересно, важно и, пожалуй, даже было бы страшно спать по соседству с трупом: тут же, за тысячу верст от Москвы, все это как будто иначе освещено, все это не жизнь, не люди, а что-то существующее только «по форме», как говорит Лошадин, все это не оставит в памяти ни малейшего следа и забудется, едва только он, Лыжин, выедет из Сырни. Родина, настоящая Россия — это Москва, Петербург, а здесь провинция, колония: когда мечтаешь о том, чтобы играть роль, быть популярным, быть, например, следователем по особо важным делам или прокурором окружного суда, быть светским львом, то думаешь непременно о Москве. Если жить, то в Москве, здесь же ничего не хочется, легко миришься со своей незаметною ролью и только ждешь одного от жизни — скорее бы уйти, уйти» [С. 10, с. 92—93; курсив мой. — В.А.]. В деревне все кажется очень запутанным и хаотичным, и герой думает, что в провинциальном пространстве все происходит случайно и не имеет особого значения. При этом в Москве и Санкт-Петербурге Лыжину все представляется более организованным и осмысленным. Даже что-то столь печальное, как окончание собственной жизни, можно понять и рассматривать как важную часть жизненного цикла. Мысли и идеи героя не отличаются от мыслей большинства людей. В несобственно-прямой речи Лыжина встречаются слова, которые означают неуверенность и предположения: «Он полагал, что если окружающая жизнь здесь, в глуши, ему непонятна и если он не видит ее, то это значит, что ее здесь нет вовсе» [С. 10, с. 97; курсив мой. — В.А.]. Герой знакомится с трудолюбивым человеком по имени Илья Лошарин, который каждый день разносит людям важные бумаги. Илья не жалуется на жизнь и знает, что является частью большого сообщества. Встреча с Лошариным заставляет Лыжина задуматься о собственной жизни и о положении вещей в мире. Размышления Лыжина о различии столицы и провинции сменяются новыми мыслями героя о жизни как «организма, чудесного и разумного» и о человеке как «случайности», «отрывке». Именно общение с таким человеком, как «цоцкий», помогло развернуться «в его сознании широко и ясно» мысли о «какой-то связи, невидимой, но значительной и необходимой», которая существует «между всеми, всеми: в этой жизни, даже в самой пустынной глуши, ничто не случайно, все полно одной общей мысли, все имеет одну душу, одну цель, и, чтобы понимать это, мало думать, мало рассуждать, надо еще, вероятно, иметь дар проникновения в жизнь, дар, который дается, очевидно, не всем» [С. 10, с. 100; курсив мой. — В.А.]. И Лыжин, и Лошарин внутренне близки: один уже «свою жизнь считает частью этого общего и понимает это», живет по принципу «неправдой не проживешь», другой герой активно размышляет об этом и стремится к этому. Оба героя желают идти вперед и нести не себе «всю тяжесть этой жизни». Интересно и ценно для определения чеховской поэтики времени наблюдение И.И. Плехановой: «Творчество А.П. Чехова обязывает внести коррективы в устоявшийся стереотип, будто русский человек — это человек пространства. <...> Человек времени ориентирован на относительное и противоположен человеку пространства, ориентированному на очевидное» [8, с. 132—133]. Поэтому герой Чехова может достичь лишь «промежуточного» или мгновенного, но не поддающегося фиксации понимания себя и мира, чтобы затем вновь погружаться в неопределенность и двигаться сквозь нее с верой в возможность обретения смысла.
Иногда герои рассказов и повестей Чехова хотят переехать в какое-то другое место, потому что чувствуют себя одинокими, удрученными или недовольными своей жизнью там, где они находятся постоянно. Согласно Чехову, одной из особенностей русского менталитета является вечная неудовлетворенность тем, что есть, и постоянная тяга к чему-то запредельному, неиспытанному, чего русский человек опасается и жаждет одновременно. Герои писателя могут мечтать о больших городах, таких как Москва или Санкт-Петербург, но когда отправляются туда, то все равно чувствуют себя опустошенными и несчастными. На наш взгляд, это происходит потому, что дело не только в самом месте, но и в том, как человек к нему относится и чем он наполнен. Как мы полагаем, в прозе Чехова сам топос как таковой не обладает положительной или негативной коннотацией. Система ценностных отношений, существующая в пределах данного топоса, может превратить его как в культурное пространство независимого духовного развития, так и в «мирок», закрывающий от человека «весь мир». Поэтому в художественном сознании писателя уничижительное, пренебрежительное значение понятия «провинция» (или «столица») возникает, когда меняется система ценностей. Как следствие, маленькие города и деревни в прозе писателя могут быть как местом красоты и личностного роста («В овраге» (1900)), так и пространством, наполненным негативным смыслом («Моя жизнь» (1896), «В родном углу» (1897), «Печенег» (1897), «На подводе» (1897), «Учитель словесности» (1898). Все зависит от того, как персонажи видят то или иное пространство, и какая у них система ценностей. Характерно в этом отношении очень важное наблюдение А.С. Собенникова: «...Любая вещь в мире Чехова с аксиологической точки зрения нейтральна. Бумажки, пахнущие ворванью, кусок синей материи, горшочки со сметаной, крыжовник значат только то, что значат, но в определенной системе ценностных отношений они превращаются в знак «мирка»» [9, с. 149; курсив мой. — В.А.].
Описывая русских, Чехов обращается к характеристикам личности и поведения, типичным для русских людей. Изображение русского человека у писателя передано краткими штрихами и деталями. Художник часто связывает эти описания с национальными обычаями и атрибутами, традиционно сопряженными с русской идентичностью. Однако при более внимательном рассмотрении этих характеристик можно увидеть их стереотипность, то есть художник обращается к национальному стереотипу. Русскость включает в себя как отдельные качества, определяющие личность, так и русский народ в целом. Поэтому персонажи чеховских рассказов, будь то крестьяне или дворяне, в глазах читателя представлены одинаково. Так, у русских людей выделяются такие признаки, как «простота», «лень», «улыбка», «мечта», «душа», «одиночество». Примечательно, что художником отмечаются противоречивые характеристики русских: с одной стороны, стремление к культуре, цивилизации, образованию, динамизму, движению, с другой — страх Божий, задумчивость, равнодушие, душевная апатия, неподвижность, меланхолия, одиночество, несвобода. Приведем примеры из прозаических произведений.
«Обыватели» (1887): «Русский человек, ничего не поделаешь! — говорит Финкс, снисходительно улыбаясь. — У русского кровь такая... Очень, очень ленивые люди!» [С. 6, с. 192; курсив мой. — В.А.].
«Степь» (1888): «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить» [С. 7, с. 64; курсив мой. — В.А.]. В своих произведениях Чехов подчеркивает, что русский человек живет прошлым, поэтически идеализируя его, нередко пренебрегает настоящим, фантазируя о новой сказочной жизни. Наряду с этим в русском человеке проявляются такие характеристики, как отзывчивость, открытость миру, желание всеобщего счастья.
«Степь» (1888): «Когда долго, не отрывая глаз, смотришь на глубокое небо, то почему-то мысли и душа сливаются в сознание одиночества. Начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и все то, что считал раньше близким и родным, становится бесконечно далеким и не имеющим цены» [С. 7, с. 65; курсив мой. — В.А.].
«Степь» (1888): «Лицо его с небольшой седой бородкой, простое, русское, загорелое лицо, было красно, мокро от росы и покрыто синими жилочками» [С. 7, с. 80; курсив мой. — В.А.].
«Палата № 6» (1892): «Боже мой, боже мой... Да, да... Вы как-то изволили говорить, что в России нет философии, но философствуют все, даже мелюзга. Но ведь от философствования мелюзги никому нет вреда, — сказал Андрей Ефимыч таким тоном, как будто хотел заплакать и разжалобить» [С. 8, с. 122; курсив мой. — В.А.].
«По делам службы» (1899): «Это был старик за шестьдесят лет, небольшого роста, очень худой, сгорбленный, белый, на лице наивная улыбка, глаза слезились, и все он почмокивал, точно сосал леденец» [С. 10, с. 88; курсив мой. — В.А.].
Думается, что взгляд Чехова прежде всего обращен к человеческому сознанию, поэтому сюжеты произведений писателя строятся главным образом на процессах, происходящих в сознании персонажа. В рассказах и повестях художника представлены разнообразные варианты структурирования мышления персонажей, и природа связи между мышлением и представленной Чеховым реальностью также разнообразна. На наш взгляд, значимой и ценной для автора оказывается индивидуальность с высоким уровнем развития мышления.
Другая особенность представления Чеховым концепта «русскость» состоит в том, что он обогащается представлениями, связанными с разными культурами, и отражается в сопоставлении «своего» и «чужого». Важно отметить, что автор не признает противопоставления «свой — чужой», однако герой постоянно держит его в своем сознании, что приводит к авторской иронии в отношении взглядов персонажа.
За основу национальных особенностей сути иностранной культуры, а также представителя русской культуры взято типичное описание представителя той или иной культуры. Например, англичанка высока, худа и презрительна («Дочь Альбиона» (1883)); французы патриотичны и надушены («На чужбине» (1885)); немцы честны и сентиментальны («Учитель» (1886)). Чехов использует стереотипные представления о русских и людях других культур, показывая, что его интересует человек как таковой, независимо от национальности.
В рассказе «Свистуны» (1885) помещик Алексей Федорович Восьмеркин водит своего брата, приехавшего из Петербурга, по имению. Рассказ в основном построен как монолог Восьмеркина, речи брата сведены к минимуму. Отступления автора кратки, они больше отражают бытовую обстановку, действия персонажей: «А похлебка между тем простыла, и каша, которую вынули из печи, перестала уже испускать из себя дымок» [С. 4, с. 111]. В основе повествования — жалобы Восьмеркина, выражающего негодование в адрес себя и своих близких, и в то же время хвалебные речи в адрес русского народа и его представителей. Восьмеркин всячески противопоставляет самобытный русский народ и европейский, который, по его мнению, олицетворяет Петербург. Помещик обвиняет брата в том, что западники (так он называл магистра) учились у кого-то другого, но своего знать не хотят. Восьмеркин поет дифирамбы (на словах, конечно) русскому народу, унижая другие этносы: «Настоящая Русь! Народ на подбор! И что за народ! Какому, прости господи, скоту немцу или французу сравняться? Супротив нашего народа все то свиньи, тля!» [С. 4, с. 108; курсив мой. — В.А.]. Кажется, что подвыпившие братья ведут себя противоположно, но их отношение к дворовым не отличаются. Брат-магистр говорит, что у каждого народа есть свое прошлое, т. е. он будто не согласен с карикатурой Алексея Федоровича Восьмеркина на прославление своего народа, но в то же время курит сигару «для чистоты воздуха». Издевательства не закончились в комнате для слуг, где обедали дворовые. Людям не дали возможность спокойно принять пищу, так как хозяин велел им спеть, попутно обсуждая качества каждого «свободного наемника». На наш взгляд, ключом к повествованию в рассказе является не противостояние русского и европейского, а пустые разговоры, демагогия братьев, которые, якобы рассказывая о своей культуре, противопоставляя ее другой, обнажают перед читателем свою систему ценностей. Вот почему в фокусе внимания Чехова оказывается внутренний мир персонажа, а социальные и национальные особенности русских остаются на втором плане. Негативную оценку автора может вызывать человек с низким уровнем образования и общей культуры, пассивный, безнравственный, сосредоточенный только на материальном (а таким человеком может быть представитель любого этноса).
Таким образом, реконструкция концепта «русскость» в прозе А.П. Чехова, показала, что данное понятие включает обращение к зарисовкам действительности национальной жизни, изображение культурных традиций, использование стереотипных представлений о русских и России, при этом данный концепт у писателя не связан с аналитическим исследованием отечественной истории, размышлениями о судьбах России и русского народа. Как демонстрирует приведенный анализ произведений, писатель, с одной стороны, раскрывает ценностное сознание русского человека. С другой стороны, художник обращается к типичным представлениям о русских и других этносах. Конечно, Чехов не перестает чувствовать себя русским, но национальное самосознание и национальная идентичность уходят в глубину подсознания; писатель выделяет в своих произведениях не то, что разделяет и тем самым создает национальную специфику, а наоборот, то, что объединяет различные культуры. Близким художнику является свободный, независимый, морально и физически богатый герой, для которого духовные ценности превыше материальных.
Список использованных источников
1. Булгаков С.Н. Чехов как мыслитель: публичная лекция [Электронный ресурс] / С.Н. Булгаков // А.П. Чехов. Pro et contra. Творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. — СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2002. — С. 538—565.
2. Бушканец Л.Е. А.П. Чехов и А. де Вогюэ: русский писатель глазами иностранного критика [Электронный ресурс] / Л.Е. Бушканец // Текст, произведение, читатель: Материалы международной научно-практической конференции З—4 июня 2012 г. — Пенза—Казань—Решт, 2012. — С. 45—49. — Режим доступа: http://cyberleninka.ru/article/n/a-p-chehov-i-a-de-vogyue-russkiy-pisatel-glazami-inostrannogo-kritika (дата обращения: 02.10.2022).
3. Ерохина Т.И. Стереотипы и символы русскости: «Мелкий бес» Ф. Сологуба в кукольном театре / Т.И. Ерохина // Известия Уральского федерального университета. Сер. 1. Проблемы образования, науки и культуры. — 2018. — Т. 24. — № 4 (180). — С. 170—180.
4. Зусман В. Концепт в системе научного знания // Вопросы литературы. — 2003. — № 2. — С. 3—17.
5. Климент, митр. Калужский и Боровский. Митрополит Климент: Русскость — это особое состояние человеческой души. [Электронный ресурс https://zaweru.ru/1064-russkost-eto-osoboe-sostoyanie-chelovecheskoj-dushi-mitropolit-kliment.html] (дата обращения: 25.03.2023).
6. Корольков А.А. «Русскость культуры, русскость философии» [Электронный ресурс http://ruskline.ru/analitika/2011/03/22/russkost_kultury_russkost_filosofii] (дата обращения: 17.03.2023).
7. Мережковский Д.С. Чехов и Горький // Максим Горький: pro et contra [Электронный ресурс] / Вступ. ст., сост. и примеч. Ю.В. Зобнина. — СПб.: РХГИ, 1997.
8. Плеханова И.И. Человек времени в прозе А.П. Чехова («Степь» и «Скучная история») // Философия Чехова: Междунар. науч. конф. Иркутск, 27 июня — 2 июля 2006 г. — Иркутск, 2008. — С. 131—145.
9. Собенников А.С. Оппозиция дом — мир в художественной аксиологии А.П. Чехова и традиция русского романа // Чеховиана. Чехов и его окружение. — М.: Наука, 1996. — С. 144—149.
10. Abramova Viktoriia S. Ethnie stereotypes and the role they play in representation of foreigners in Chekhov's prose // Tomsk State University Journal of Philology. — 2018. — № 53. — P. 127—142.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |