Многие произведения современной поэзии можно условно объединить под названием «Перечитывая Чехова» или «Как сказал Чехов». Поэтические произведения по мотивам чеховских текстов являются частью мифа о Чехове. Авторы, говоря о героях произведений классика, часто говорят, по сути, об авторе этих героев. Но это нельзя считать за правило. Иногда темой «лирических вариантов» произведений классика являются темы «первоисточника», а иногда и собственно поэтические темы, то есть лирическое переживание поэта. В такой разнородной поэзии есть только одно объединяющее начало: поэтическим «поводом» для их написания явился Чехов. Пафос этих стихотворений может быть восторженным, как мы видели в стихотворениях о Чехове, а может быть и ироническим. Миф о Чехове распространяется не только на личность автора, но и на его произведения, нам кажется, что произведения классика являются поводом выразить свое отношение к их автору.
Рассмотрим стихотворение И. Сидоренко «Три сестры: «В Москву! В Москву!». Автор «пересказывает» судьбу чеховских сестер, выражает свое отношение к столице, но, по сути, пытается выразить свое отношение к Чехову. Впечатление, произведенное пьесой, вносит в список персонажей стихотворения и автора «Трех сестер», и «гордую актрису», как главный источник вдохновения Чехова, по мысли Ирины Сидоренко. Первые две строфы являются вводными: автор делает своеобразное предисловие для выражения главной идеи, обозначает ее источник. Пересказ судьбы трех сестер дается «с комментариями», в «авторском понимании». «Высокий слог», театральная патетичность стихотворения, безусловно, являются шаблонами. Но чеховский миф живет ими, шаблоны являются неотъемлемой частью мифа, благодаря им, мы можем выделить особенности массового отношения к Чехову:
У старшей сестрицы — судьба вековухи:
Читает диктанты для малых детей.
У средней сестрицы — сердечные муки:
Муж умный да бедный. Жизнь, смерть ли над ней?У младшей сестрицы — безжалостный фатум:
Убийство иль самоубийство любви?
Отец благородный назначил им дату
Поминок, небесный бокал пригубив...1
Обозначив источник идеи, автор переносит внимание читателя с чеховских героев на Чехова. Поэта привлекает «всемогущество» писателя, его власть над своими героями, ощущения «творца» в процессе творчества. В этом стихотворении вновь возникает преимущество мифологемы «писатель» над мифологемой «Чехов». Несмотря на то, что вводятся конкретно биографические детали из жизни Чехова, идея И. Сидоренко заключается в «неизведанности» помыслов творца (писателя). Судьбы трех сестер, которые волнуют человечество, возможно, просто сконструированы с целью написания пьесы для любимой актрисы. Предположение автора стихотворения может быть отнесено к любому писателю. Чехов, в своем «мифологическом» облике (доктор, пенсне, бородка), кроется за кулисами театра. «Нить бытия», о которой говорит поэт, находится в руках Чехова:
Религии-сёстры единую Книгу
Читают, но доля у каждой своя...
Москва, ты обитель судьбы многоликой.Но только у Автора — нить бытия...
К дыханью прислушался врач за кулисой:
Он пьесу измыслил для гордой актрисы...2
«Единая Книга», которую читают сестры, «Автор» с большой буквы, смешивают религиозное и художественное понятие «творец». Всемогущество писателя, человека от Бога, составляющие мифа о писателе в русской литературе. Таким образом, Чехов становится своенравным Богом с человеческими чувствами. Обладатель «нити повествования» становится обладателем «нити бытия». Возвеличивание образа писателя является характерной чертой массовой литературы. Ролан Барт говорит о социальном мифе, в котором понятие творчества становится чем-то священным. Процесс творчества сравнивается с магией, а любые попытки «аналитического проникновения» в святая святых считаются дурным тоном. Версифицированная поэзия эксплуатирует этот миф с особым усердием, превращая его в своеобразный щит от нападок критики. Классика, в данном случае Чехов, являются мощным подтверждением этого мифа, словом Чехов пользуются как абсолютно непререкаемым, таким же, как слово Бог. То есть понятиями, которые не предполагают дальнейшего обсуждения литературного качества. Ролан Барт говорит, что этот миф имеет коммерческую подоплеку, поддерживается «буржуазным» обществом. Огромное количество «окололитературных» и «околотеатральных» людей поддерживают этот миф бессознательно. Обсуждение литературы и театра представляются «дурным тоном», так как невозможно познать «магию творчества». У подобного «поэтического» и небесспорного суждения есть вполне «прозаическая» цель — создается ложная идентичность классической литературы и массовой. Ролан Барт называет это «квантификацией качества»3. Следует отметить, что «квантификация качества» не идеологический и осознанный призыв, а всего лишь риторическая фигура, свидетельствующая о том, насколько глубоко миф укоренился в сознании и (как следствие) в языке. «Мифический» писатель (упрощенный и искаженный, но обязательно возвеличенный до уровня абсолютной непререкаемости) в данном случае просто необходим, так как миф о писателе позволяет говорить «Чехов тоже...». Поэзия, как самый интуитивный и «магический» род литературы, эксплуатирует миф о собственной непознанности в большей степени, чем другие виды непрофессионального литературного творчества. Так появляется очередная содержательная ветка чеховского мифа. Стихотворения о произведениях классика чаще всего добавляют новые смыслы в каталог мифа об авторе, а не в прозу и драму Чехова. Потребность в творческой свободе проецирует мифологическую тему «Чехов-творец».
Для поэзии о произведениях Чехова характерно «выяснение отношений» между героями Чехова и их автором. При этом «богочеловек» — писатель — обязательно должен обладать как качествами «абсолютного» (идеального, безгрешного) Бога, так и качествами человека, которому не чуждо все человеческое. Миф о писателе приближает Чехова к богам мифическим, которые, несмотря на свое божество, терзаются человеческими страстями. Чехов, сошедший с Олимпа, может держать «нить бытия» и одновременно писать пьесы для покорения сердца «гордой актрисы». Стихотворения о чеховских произведениях широко распространены, практически каждый «известный» герой классика «отметился» своим поэтическим воплощением. Тем не менее, Чехов непременно будет присутствовать рядом со своими героями, смещая внимание на себя. Стихотворения о чеховских произведениях как продукт интеллигентского сознания создаются не для литературного диалога, а для воспроизведения чеховского мифа. То есть воспроизведение мифа, конечно, не является целью поэтов, но большинство попыток говорить о классике оборачиваются «разговором» о «мифическом герое». Стихотворение Анатолия Елинского называется «Перечитывая Чехова». Поэт «перечитывает» «Даму с собачкой»:
Приезжайте в Ялту, Гуров!
Ждёт вас Анна Дидериц.
Не для флирта и амуров —
Для любви! И с нею шпиц4.
Это ироническое стихотворение пересказывает фабулу чеховского рассказа, как современный курортный роман. Культурные образы смешиваются, в изголовье Анны появляется «пастернакова свеча». Елинский говорит, прежде всего, о нравственной стороне поступка Гурова. Ирония поэта направлена не столько на «высокоморального» автора «Дамы с собачкой», сколько на мифологический образ Чехова, который превратился в общественную совесть. Возвеличенный Чехов, в этом стихотворении выставлен в роли «полиции нравов». Мифологический контекст представляет абсурдный образ классика, который «отслеживает» моральные преступления и выставляет их в качестве вечного урока потомкам в своих произведениях. Образ, созданный, вероятно, школьной программой и мифологической верой русской культуры в «воспитательную функцию» литературы, в стихотворении «Перечитывая Чехова» становится главным героем: не Гуров, не Анна и даже не шпиц, а их создатель:
Вы попали, Гуров, очень.
Доктор Чехов ой не прост.
Вам бы, Гуров, ехать в Сочи
И резвиться в полный рост.Аня так любви хотела
Книжной — яркой и большой.
Вам её хотелось тела?
Ваше! С сердцем и душой!5
Поэт проявляет сочувствие к Гурову, который «попался на глаза», а затем и на перо к доктору Чехову. Географическая привязка классика к Ялте лишает этот город «очарования» курортных романов («Вам бы, Гуров, ехать в Сочи»). Там был Чехов, там происходили события «Дамы с собачкой» и теперь там каждому должно быть «стыдно» — таково ироническое изложение чеховского мифа. Сочувствие к героине рассказа Чехова выглядит не менее издевательским («Аня так любви хотела»). Произведение классика упрощено до крайности, но именно такое мифологическое упрощение произошло в массовом сознании. Гуров представляется обычным совратителем, а весь рассказ обычным курортным романом с разбитым женским сердцем. Для массового сознания нужен злодей и жертва, такие образы могут стать архетипами. Герои Чехова упрощаются, рассказ Чехова «перечитывается» в стихотворении Елинского и в массовом сознании только до середины. «Мифические» герои должны быть «однозначными». Отсутствие «склонности» к однозначности у Чехова не учитывается, поскольку это «сложно» и мешает функционированию мифа об идеальном писателе, воспитателе и общественной совести.
Стихотворение Николая Шапарева «Современный романс. — По раннему Чехову» по большому счету является обычным «переписыванием» чеховского произведения. Немногие ранние произведения Чехова стали объектом массового сознания, то есть частью чеховского мифа. Рассказ «Отвергнутая любовь» не известен широкому кругу читателей, но нам кажется, что «чеховские источники» не ограничиваются этим произведением. Рассмотрим подробнее:
За окошком сидит Нина.
Под окошком растёт маслина
И поет соловьём мандолина:
— Синьорина, синьорина,
Поскорее окошко открой!
Ай, ай, ай. Ой, ой, ой!Но окно не откроет Нина.
Сердце Нины — холодная льдина.
Постепенно засохнет маслина,
Перестанет звенеть мандолина,
А гидальго покончит с собой!
Ай, ай, ай. Ой, ой, ой!Невесёлая это картина! Ой, ой, ой!6
Н. Шапарев превращает чеховский рассказ в романс, видимо, по аналогии с гидальго, который у классика эти романсы «распевает» «мучительное количество» часов. Однако термин «романс» введен в стихотворение, вероятно, для контраста, поскольку форма и содержание скорее напоминают произведение детской литературы. Целью автора, по всей вероятности, было максимальное упрощение смысла чеховского произведения, а точнее, выделение из рассказа «Отвергнутая любовь» архетипического сюжета с «гидальго», «романсом», и «синьориной». На это направлено и некоторые изменения, внесенные поэтом. У Чехова была гитара, а не мандолина, чеховская героиня — донна, а не синьорина, и в чеховском рассказе совершенно отсутствуют маслины в качестве антуража. Чехов в этом рассказе проявил большую долю иронии, так как события сопровождают «экзотические» подробности («воркующие под тенью померанца и апельсина», «запах гелиотропа», «шляпа с широкими полями») в соединении с чисто русскими («милостивый государь» и «городовой»). Николай Шапарев заменил детали из «Отвергнутой любви» на «более узнаваемые», то есть «пропечатанные» в сознание каждого человека, тем самым сделал сюжет «обезличенным». Таким образом, «Современный романс» становится совершенно «несовременным». Вероятно, так поэт пытается донести до читателя «вечность» и «банальность» темы с «сердцем неприступной красавицы». Интересно, что в другом произведении Чехова («Вишневый сад») герои сами говорят о неизбежности подмены деталей, если не в реальности, то в сознании человека любовь всегда гитару превращает в мандолину:
Епиходов (играет на гитаре и поет). «Что мне до шумного света, что мне друзья и враги...» Как приятно играть на мандолине!
Дуняша. Это гитара, а не мандолина (Глядится в зеркальце и пудрится.)
Епиходов. Для безумца, который влюблен, это мандолина... (Напевает.) «Было бы сердце согрето жаром взаимной любви...»7
«Влюбленный безумец» с мандолиной в руках — образ, который укрепился в сознании очень давно, именно поэтому поэт «корректирует» чеховские детали с целью большей мифологической узнаваемости ситуации.
Однако самым любопытным фактом нам кажется то, что у героини «Отвергнутой любви» не было имени, а в стихотворении Шапарева синьорину зовут Нина. Мы допускаем возможность, что весь ряд «Нина — синьорина — мандолина — маслины» был продиктован исключительно требованием рифмы, а не бессознательной мифологизацией сюжета. Но имя могло быть и иным, так как в данном случае русский язык предусмотрел много вариантов. Если отталкиваться от заголовка стихотворения, то имя должно было появиться из одного из ранних рассказов Чехова, однако ни одной героини с этим именем, соотносящейся с сюжетом стихотворения у Чехова нет8. Мы предполагаем, что Нина появилась в стихотворении из пьесы «Чайка». Чеховская драма является главным источником мифологем писателя в современности. Нина Заречная является одной из первых в списке ассоциаций с понятием «чеховская героиня». Вероятно, для автора стихотворения, как и для большинства носителей русской культуры такой метонимический перенос является естественным и узнаваемым. Таким образом, Николай Шапарев воспроизводит не только сюжет рассказа «Отвергнутая любовь», но и мифологемы, связанные с творчеством Чехова. Такая тенденция характерна для современной версифицированной поэзии, автор не принадлежит себе, миф диктует ему содержание и номинации.
Как видим, и Чехов, и Шапарев воспроизводят в своих произведениях архетипический сюжет, но стоит отметить, что ирония Шапарева в заглавии («Современный романс») не учитывает более тонкой, как в языке, так и в содержании, иронии Чехова. В результате «запланированная» опустошенность стихотворения не производит должного эффекта, поскольку поэт в разрушении устоявшегося образа оказался вторичен по отношению к Чехову. Попытки внести новые смыслы в классический текст не учитывают глубины этих произведений и того факта, что русская классика тоже имеет культурную основу в западной литературе, русской классике тоже знакомы способы «осовременивать романсы».
Чеховское творчество может служить примером того, что в воспроизведении архетипического сюжета не обязательно прибегать к самым избитым и заштампованным средствам. Иногда яркая и контрастная деталь вносит больше определенности в вопрос о месте автора по отношению к шаблону. При этом деталь не обязательно должна быть значимой и существенной, поэтому гитара не мешает мандолине, а маслины могут уступить место запаху гелиотропа. Описываемая поэзия-версификация по-иному относится к художественному тексту, особенно к тексту Чехова. Вопрос, что считать существенным в произведении, в частности, в рассказе «Дама с собачкой», решается Чеховым и массовым сознанием по-разному. В чеховском творчестве очень сложно выделить существенные и несущественные детали и перипетии сюжета. То, что в литературе «до Чехова» было «случайным», у Чехова становится «равнозначимым». А.П. Чудаков назвал чеховский реализм «случайностным»: «Нельзя сказать: все внимание автора направлено на случайное. Дело именно в равнораспределенности авторского внимания, в свободном, непредугаданном и не регламентированном сочетании существенного и случайного»9. Для массовой литературы это неприемлемо. У героя должна быть «существенная» черта, сюжет должен нести однозначную мораль. Читательское сознание вместо Чехова «регламентирует» сочетание существенного и случайного. Существенно — «Аня так любви хотела» и Гурову «резвиться в полный рост», а все остальное является случайным. Лишение творчества Чехова указанной «равнораспределенности» является очередным способом мифологического упрощения с целью функционирования писательского образа в качестве народного мифа. Редукция чеховского текста создает «общедоступность» классики, по-настоящему общее культурное поле. Но упрощенный смысл — это новый смысл. «Чехов-творец» в окружении своих героев есть следствие попытки интеллигентского сознания сформулировать определение творчеству. Современность диктует появление «востребованных» проблем в этом определении: проблему вторичности слова и власти автора над своими героями.
Примечания
1. Сидоренко, И. Три сестры: «В Москву! В Москву». — Режим доступа: https://poezia.ru/works/34603. — Ирина Сидоренко (Здесь и далее текст цитируется с указанного электронного ресурса с обозначением режима доступа).
2. https://poezia.ru/works/34603
3. Ролан Барт: «Сводя всякое качество к количеству, миф экономит на умственных усилиях, и осмысливание реальности обходится дешевле. Я уже приводил несколько примеров такого механизма, к которому буржуазная и прежде всего мелкобуржуазная мифология прибегает без всяких колебаний при рассмотрении эстетических фактов, связываемых к тому же с нематериальными сущностями. <...> театр представляется как сущность, не выразимая ни на каком языке и открывающаяся лишь сердцу, интуиции; это качество придает театру легко уязвимое чувство собственного достоинства (говорить о театре ПО-УЧЕНОМУ считается «оскорблением сущности»; иными словами, всякая попытка рационального осмысления театра неизбежно дискредитируется и оценивается как сциентизм или педантизм)». Барт, Р. Миф сегодня. — Режим доступа: http://lib.ru/CULTURE/BART/barthes.txt. — Миф сегодня.
4. Елинский, А. Перечитывая Чехова. — Режим доступа: http://www.stihi.ru/poems/2006/10/07-1624.html — Анатолий Елинский «Перечитывая Чехова» (Здесь и далее текст цитируется с указанного электронного ресурса с обозначением режима доступа).
5. http://www.stihi.ru/poems/2006/10/07-1624.html
6. Шапарев, Н. Современный романс. — По раннему Чехову. — Режим доступа: http://www.stihi.ru/author.html?shapa. — Николай Шапарев.
7. Чехов, А.П. Полное собрание соч. и писем: в 30 т. / А.П. Чехов. — М.: Наука, 1976. — Т. 13. — С. 215—216. (Далее произведения А.П. Чехова будут цитироваться по данному изданию с указанием тома и страницы).
8. В ранних произведениях Чехова имя Нина встречается четырежды: в рассказах «Живая Хронология», «Дамы», «Дачники» и «Событие». В трех из них — так зовут ребенка, а в рассказе «Дамы» упоминается Нина Сергеевна как эпизодический персонаж.
9. Чудаков, А.П. Поэтика Чехова / А.П. Чудаков. — М., 1971. — С. 282.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |