С. Артемова. Вещное и вечное

Наталия Няголова. Между бита и битието: герой и вещ в драматургията на А.П. Чехов. — Велико Търново, 2009.

В последнее время творчество Чехова стало востребованным в критике, литературоведении и в других дискурсах¹, и, как следствие, появляются работы, посвященные тем или иным аспектам его творчества, так или иначе связанные с глобальными проблемами поэтики: Чехов и онтологичность, Чехов и метафоричность, Чехов и вариативность... И все-таки за пределами внимания современных чеховедов остается принципиально важная мысль о том, что в реалистической поэтике одним из средств, моделирующих мир, является вещь. Это важно хотя бы потому, что «мир записывается в категориях бытовых представлений о нем, которые не считаются представлениями моделирующими — они воспринимаются как естественные свойства самого этого мира»².

Книга Н. Няголовой повествует о том, как бытовые представления и вещи моделируют художественный мир Чехова, точнее, даже не сами вещи, а их «тени», упоминания, номинации. Тезис А.П. Чудакова о том, что Чехов преобразует «вещное» в духовное (заявленный относительно эпической прозы, но справедливый и для драматургии), интуитивно принимается, вероятно, всеми: каждый читатель помнит обращение к «многоуважаемому шкафу». Попытки проанализировать вещный мир уже предпринимались³. Но автор монографии стремится найти тот уровень, который позволит подтвердить интуитивные догадки анализом поэтики, и обращается к анализу специфики чеховских вещных рядов, их структуры и функционирования в драматургических текстах А.П. Чехова. Реконструируя отдельные фрагменты вещного мира А.П. Чехова, автор выявляет и описывает принцип построения мира как такового, а также акцентирует внимание на деталях, создающих «чеховское настроение».

Настаивая во введении на том, что одна из главных задач — выявить и описать правила, по которым автор «овеществява своите драматургични сюжети» (с. 9), Н. Няголова выходит далеко за пределы этой локальной задачи и своей монографией доказывает гораздо большее. В книге заложены стратегии, позволяющие определять основные механизмы производства смыслов не только при «овеществлении сюжетов», но и при «развеществлении» вещи, превращении ее в символическую деталь, характеризующую бытие. И это далеко не весь спектр того, что содержится в монографии.

Книга состоит из 4 частей (глав), в каждой из которых решается своя локальная задача. В первой главе проблема чеховской предметности рассматривается как одна из составляющих научной парадигмы (подробно исследуются русские и болгарские чеховедческие исследования, общеевропейский контекст). Вторая глава посвящена соотношению категорий «вещь» и «персонаж» в ранних пьесах Чехова. Третья глава посвящена выявлению отношений «герой — предмет» в драме Чехова. При этом контекстный анализ выявляет децентрализацию художественного мира: в центре мира чеховских драм не человек с его «психологизмом», а ньютоновское пространство, «населенное» вещами. Поэтому именно предметный мир становится основой художественного пространства в пьесах Чехова. Наконец, четвертая глава повествует о способах воплощения предметности в речевой ткани чеховских пьес — анализу подвергаются как реплики персонажей, так и ремарки, являющиеся маркерами авторского отношения к миру.

Независимо от того, какую локальную задачу решает автор в своей книге, он все время говорит о влиянии на смыслообразование вроде бы «формальных» элементов художественного текста (к примеру, необъяснимого повтора слова или «случайной» детали). Поэтому текст представлен в монографии как система взаимодействующих, отнюдь не случайных элементов. А в результате объясняется не только «система от предметни значения» (с. 9), но и — через нее — восприятие чеховских пьес сегодня. Вопрос о том, почему и как Чехов остается актуальным в настоящее время, решается болгарским исследователем с помощью исследования трех важнейших аспектов: сочетаемости деталей, закономерности структурных отношений между деталями и, наконец, присутствия вещи в текстуальной ткани (репликах и ремарках).

Для того чтобы читатель не только поверил авторскому исследованию, но и мог проверить его и сделать самостоятельные выводы, в книге представлены таблицы частотности слов с предметным кодом, позволяющие не только соотносить количество именований тех или иных вещей, но и сопоставлять их употребление в разных пьесах.

Ценность книги еще и в том, что в ней исследуется собственно поэтика драматургии Чехова, с одной стороны, «отступающая от классической русской драмы», с другой стороны, представляющая собой обобщение сложившихся повествовательных стратегий. Следовательно, предметный код становится своеобразным «ключом» к новаторству творчества Чехова вообще и чеховской драматургии в частности.

В монографии Н. Няголовой литературное произведение рассматривается сквозь призму авторского слова о вещи и сочетания таких слов в художественном контексте. Так, в четвертой главе (пожалуй, самой интересной, поскольку там исследуется дискурс чеховской драмы и через предметный код выявляется авторская — имеется в виду автор не биографический, а внутритекстовый — позиция) рассматривается роль упоминания и повтора предметных деталей. Простые слова дом, стол, книга, карта становятся маркерами настроения героев, этапа сюжета пьесы и точки зрения автора, выраженной в ремарке.

Вообще монография радует тем, что позволяет прозревать смыслы «между строк», так как интуиция всякий раз подтверждается анализом контекстов, и в результате действительно доказывается, что «може да бъде разчетен иносказателният, най-малко двуслоен смисъл» (с. 179). А попутно разгадываются загадки звуков вообще и звука лопнувшей струны в частности, «темное» на первый взгляд перечисление множества жанров литературы (своеобразный метатекст чеховских пьес), выстраивается общая картина пьес Чехова, задающая соотношение быта и бытия. Не знаем, существовала ли для автора монографии задача убедиться в том, что механизмы соотношения «вещного» и «вечного» действительно существуют, или он решал более частный вопрос о роли вещи в тексте. Но в результате книга интересна и как частный анализ поэтики художественной детали, и как общая характеристика чеховского художественного мира со своими особыми законами и алогичными, но внутренне убедительными соотношениями.

Следует отметить особую манеру изложения материала в монографии — это не просто повествование, передающее готовые знания в форме, не требующей возражения, а диалог автора с читателем, исследовательская провокация. Н. Няголова разворачивает перед читателем логику научного поиска, показывает, как «вскрываются» чеховские контексты, иногда совершенно неожиданно оставляя читателя в раздумье над той объективной картиной механизмов производства смыслов, которую он виртуозно выстраивает.

Вот поэтому, при огромном количестве работ, посвященных творчеству Чехова, монография Н. Няголовой привлекает к себе повышенное внимание и может быть адресована и специалистам-филологам, и школьным учителям, и студентам, и аспирантам, а также широкому кругу читателей и почитателей А.П. Чехова, которые желают знать, как «вещное» в художественном мире драматургии Чехова становится в результате «вечным».

Примечания

1. Так, имя Чехова появляется даже в дискурсе политиков, напр., в блоге президента Д. Медведева за 2010 год читаем: «Все мы — часть огромного чеховского мира...». Упоминают Чехова и зарубежные политики, в частности, В. Янукович: «Чтобы и жители Украины, и других стран, приезжая в Ялту, приезжая в Крым, могли увидеть достопримечательности и биографии, и истории этого прекрасного поэта. Великого поэта Антона Павловича Чехова».

2. Фарино Е. Введение в литературоведение: Учебное пособие. — СПб., 2004. — С. 83.

3. Напр.: Абдуллаева З. Вещь в мире Чехова // Декоративное искусство СССР. — 1985. — № 4. — С. 194—201; Чан Юн Сон. Предметный мир прозы и драматургии А.П. Чехова: Дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01: — М., 2004.