Руслан Ахметшин. Ваш Чехов

Сцены из жизни в одном действии.

Режиссер — Анна Артамонова, художник-постановщик — Павел Ухлин.

Театр «Et Cetera», 27 января 2021 г. Премьера — 25 февраля 2015 года.

Белая стена задника благодаря надписям на ней, цитатам из писем, превращается в листы, листочки. Если зритель поднимется со стула, увидит, что надписи и на полу сцены — подписи, каракули, иные автографы. Надписи облегченные, без еров и ятей, но это, кажется, никого не смущает, как и режущие глаз грамматические ошибки, которых, конечно, не было.

Мало ли, чего не было, мало ли, что было. Родителей, например, на сцене не было. Сюжет с урывками взрослеющим писателем оставляет ощущение неукорененности, однако спорить с этим выбором/отказом Анны Артамоновой не то чтобы трудно, а нет смысла: растерянность всех молодых Чеховых перед обстоятельствами взрослой жизни, их одиночество, легкой темперой нанесенное на грунт спектакля, обретает в этом умолчании обоснование аргументаций многих тяжелей. Но это неточно... зависит от знакомства зрителей с контекстом, хотя сакраментальное «в детстве у меня не было детства» из уст Чехова-гимназиста уже звучит со сцены. Так усиливается эффект сиротства, который в реальной жизни имел, конечно, иные мотивы и иначе воплощался. И решение режиссера-компилятора обойтись без деспотичного и художественно одаренного отца и заботливой, хлебосольной матушки худо-бедно работает и для зрителя, понаслышке представляющего себе как XIX век, так и чеховский семейный колорит.

В тексте спектакля используются не только письма и мемуарные отрывки, но и некоторые другие эпизоды и фразы, вроде той знаменитой, приписываемой протоиерею Ф. Покровскому: «Из ваших детей, Евгения Яковлевна...», — дальше все помнят. Законоучитель (Иван Косичкин) возникает на сцене единожды и исчезает так же быстро, наказав Антона розгами.

Но в самом начале на сцене молодеет «наш» Чехов, тот, каким мы его обычно себе представляем, превращается, слайд за слайдом, неторопливо минуя ялтинский, мелиховский, сахалинский, студенческий, гимназический образы, в детский. Мы листаем альбом в обратном порядке. Фотографическая реконструкция на минуту отменяет драматический ход жизни, возвращая писателю, «прозевавшему здоровье», силу, юность, детскую резвость... словом, жизнь. А дальше все знают, что тут рассказывать, знают гораздо больше, чем могло вместиться в «одно действие». Вместиться и, я добавил бы, выстроиться. Не одним объемом, но и порядком запоминается «одно действие» чеховской жизни, хотя и пробегает перед зрителями на одном дыхании, словно и не жил.

Порядок этот, рассмотрим пару подробностей фабулы, будоражащий. Вот Николай рядом с Ликой. Вот Антон, уже составивший все сахалинские карточки, пишет Лике с байкальского берега...

19 июня 89-го похоронили Николая, а осенью Антон познакомился с Ликой. А каторжную перепись он повезет океаном-морем. Значит, дело принципа. И уже не важно, мог Николай разговаривать с Ликой или нет. Потому что мизансцена, в которой Чеховы собрались сделать фото и в которой Николай уходит «из кадра» и покидает деревянный подиум с перилами и ступенькой, обыгрываемый то как крыльцо дома, на котором не раз делались семейные фото, то как беседка для распивания подаренного Чехову (по летописным заветам — знаменитым Д.П. Кувшинниковым) коньяку, с тем чтобы писатель пригубил его «на берегу Великого океана» (фляжка возвратилась, сделав круг и превратившись в бутылку, так что пили из высоких бокалов что-то вроде «моэт», но и это неточно), то как дебаркадер, с которого Чехов сообщает о своих встречах и открытиях, — эта сцена удивительна. Она сделана композиционно блестяще и без Лики, наверное, не была бы так хороша и эмоциональна. И даже если Николай умер, он должен был бы воскреснуть ради нее и провести вечерок в родной компании с возвратившимся из ада братом по-человечески — свободный от своей чахотки и запоев, легкий и изящный, как ангел. Вот они, молодые и веселые, за миг до утраты, а спустя минуту — те же и словно припорошенные пеплом грусти. Хорошо! Плакать хочется.

Поэтому, когда Николай возвращается к Антону в облике черного монаха и говорит с ним ласково и заботливо, в зрителе, даже если он немного знает биографию писателя, ничего не восстает, потому что и эта сцена хороша, выразительна и превращает монотонную, как ожидалось, читку писем в подлинное зрелище и действо.

Вообще и не удивительно, что письма Чехова так «работают» со сцены. В юбилейном 2010-м по письмам Чехова и к Чехову был сложен изысканный спектакль на сцене МХТ. Очень хорошо помню взгляды зрителей, то и дело оборачивавшихся к А.М. Смелянскому и одобрительно оценивавших потрясающие по интонации и смыслу мгновения (и я бесконечно благодарен судьбе и человеку, благодаря которому смог увидеть это воочию), — и тогда даже Михаил Пореченков как-то немного подтянулся и встал вровень с патетическим Горьким.

Удивительно и то, как идут молодым актерам их старомодные костюмы. Создатели спектакля, художники по костюмам (Наталья Лысякова), гриму (Николай Максимов), пластике (Сергей Грицай), добились своего: герои этой жизни, особенно юные дамы, привлекательнее, чем той. Трудно поверить в привлекательность Ариадны Черец и трудно, наверное, понять, как Лика Мизинова увлекла Антона, разглядывая их фотографии, но со сцены Лика производит подлинный фурор — точно такой, каким он был описан «тогда». Немного даже не верится, что ей надо учиться сценическому искусству, не верится, когда она, «примеряя крылья» Нины-Чайки, сетует, что не умеет многого. Разве что в минуту, когда, сопровождаемая прилежно пишущим Потапенкой (Иваном Косичкиным), она покидает Антона, хочется спросить — «нельзя ли мягче?», но это, думаю, также послужит комплиментом искусству Елизаветы Рыжих. (Кстати, основные «пункты» неравенства Чехова и Потапенко выведены довольно рельефно, хотя, кажется, в спектакле они лишены нагрузки.)

И, пожалуй, совсем неправдоподобным кажется сходство исполнителя главной роли Федора Бавтрикова с его героем в молодости. Ракурс в три четверти, линии век, особенно если взгляд обращается вверх, — просто не верится... до того, что надо-надо посмотреть еще раз. Очень жалею, что не мог видеть премьерный спектакль. Но есть интервью со зрителями, не жалевшими теплых слов благодарности. Актеры прекрасно вошли в свои роли и сумели преодолеть многие трудности. Остались только грамматические.