Л.А. Мартынова. «Чайка» в сетях цензуры — миф или реальность?

Путь чеховской «Чайки» на сцену принято считать весьма нелёгким, так как не раз говорилось о том, что она немало времени «билась в сетях цензуры», прежде чем получила разрешение на сценическое воплощение, то есть, по сути, происходила борьба автора с цензурой. Но так ли это? Мы склонны думать, что это всего лишь идущий из советского литературоведения штамп, который призван был показать, как нелегко пробивалось новаторское произведение молодого талантливого автора сквозь препоны устаревших установок и социальных клише конца XIX века. Чтобы понять, что же происходило на самом деле, небезынтересным будет проанализировать временной отрезок с середины марта по конец сентября 1896 года — именно тогда чеховская «Чайка» ушла со стола автора, но так ещё и не попала на стол к режиссёру.

Начать нужно с того, что Чехов не сам занимался необходимыми для продвижения «Чайки» на сцену делами. Он поручил их И.Н. Потапенко.

15 марта Антон Павлович пишет из Мелихова прошение директору Императорских театров о том, чтобы передать пьесу на рассмотрение Театрально-литературного комитета для разрешения её к представлению в Императорских театрах (П VI, 130). И отсылает Потапенко в Петербург два экземпляра пьесы. То есть все дела по продвижению «Чайки» Чехов сразу поручает Потапенко, надеется на него, очевидно, думая, что тому, живущему в Петербурге, будет это делать удобнее, нежели ему самому, живущему в Мелихове.

Потапенко соглашается. После этого проходит три недели, но вестей от Потапенко нет. И 8 апреля Чехов пишет ему: «Прекрасный Игнациус! Что и как моя пьеса? Если черновой экземпляр освободился, то пришли мне его заказною бандеролью...» (П VI, 137).

Потапенко отвечает в апреле: «Пьеса в цензуре. Боюсь, что Всеволожский будет в Москве и некому будет сделать надпись: не в «очередь». Впрочем, может быть, Григорович согласится и так поставить её не в очередь» (П VI, 473).

Итак, пьеса не может попасть в Театрально-литературный комитет раньше того, как она пройдёт цензуру. Поэтому именно Потапенко отдаёт её прежде в цензурное управление и уверен, как мы видим, что с цензурой проблем не будет, поэтому он и рассматривает уже следующий шаг — Театрально-литературный комитет. Но цензура ещё не пройдена, поэтому прошение Чехова в Театрально-литературный комитет лежит без движения. Начинается история с цензурой! Итак, по сообщению Потапенко, это движение начинается уже в апреле 1896 года, т. е. пьеса «Чайка» с апреля 1896 года уже в цензуре — она попадает туда почти сразу после присылки её Чеховым в Петербург.

Однако до конца апреля в цензуре ничего не происходит, и И.Н. Потапенко, в конце апреля уезжая за границу, просит заняться рукописью чеховской пьесы Фидлера. Почему Потапенко перепоручает «Чайку» Фидлеру? Потому что его всё ещё не покидает уверенность, что цензуру пьеса пройдёт быстро, а значит, это случится в его отсутствие, поэтому, чтобы не задерживать её дальнейшее движение своим отсутствием, он поручает позаботиться о ней Фидлеру.

Фидлер в своём дневнике записывает: «За день до своего отъезда явился Потапенко, поручил мне забрать из цензуры драму Чехова «Чайка» и передать её в Театрально-литературный комитет; при этом передал мне и прошение Чехова от 15 марта. Дружеская услуга, разумеется, запоздала: Комитет прервал свою деятельность до осени»¹.

Таким образом, время для «Чайки» пока остановилось: препятствие неожиданное, но объективное: пьеса не может попасть на сцену, прежде чем не пройдёт цензуру, затем Театрально-литературный комитет, который не начнёт свою работу до осени. Но с цензурой у пьесы возникают проблемы.

Уже после отъезда за границу Потапенко, очевидно, от Фидлера получает какую-то информацию о задержке «Чайки». Потому что пишет именно Фидлеру и успокаивает его в связи с неудачной попыткой передать рукопись в Комитет: «Без сомненья, ты ни в чём не виноват»².

Узнав от Фидлера новости из Петербурга, Потапенко, находящийся в Карлсбаде, спешит рассказать о них Чехову: 9 мая он пишет о прохождении «Чайки» через Главное управление по делам печати. Информирует, что цензора Литвинова останавливает равнодушное отношение Треплева к роману его матери и Тригорина. Но пишет, что дело можно поправить в 10 минут. Итак, обратим внимание: 10 минут для правки! Но Потапенко в Карлсбаде, Чехов в Мелихове, а цензор напрямую с автором почему-то не связан. Потапенко пишет Антону Павловичу: «Но дело в том, что так торопиться теперь бесполезно, ибо театральный комитет закрыл свои действия по случаю коронации даже раньше обыкновенного. Если хочешь поручить мне зачеркнуть или вставить два-три слова, то я это сделаю в июле, когда приеду в Петербург искать квартиру»³.

Что обращает на себя внимание в этом письме?

То, что сделать эти цензурные правки можно уже сейчас, в мае, и они минимальны и непринципиальны настолько, что Потапенко сам готов это сделать за 10 минут. Но зачем торопиться, рассуждает Игнатий Николаевич, если отцензурированную пьесу можно представить в Театральный комитет только осенью. Поэтому он и предлагает внести правки только по его приезде в Петербург, т. е. в июле. По разумению Потапенко, пьеса может полежать в цензурном управлении до июля, то есть без движения 2 месяца. Чехова, очевидно, это почему-то устраивает. И он не форсирует события с цензурой. Во-первых, он сам как автор не пишет цензору, хотя это было бы логично. Во-вторых, ничего не отвечает Потапенко, а стало быть, разрешения на правку не даёт. Таким образом, мы видим, что на этом этапе Чехов игнорирует вопрос о цензуре и необходимых правках. Потапенко они волнуют больше, потому что о тех же правках для цензуры он запрашивает у Чехова ещё раз — 16 июня, находясь в Лейпциге: может ли он сам с согласия Чехова изменить два-три слова в «Чайке», чтобы пьеса цензуру прошла. Но сделать это он сможет только 15 июля, вернувшись в Петербург⁴.

Это, уже второе, письмо по поводу предстоящих цензурных правок ещё раз подтверждает, что правки, которые предлагал сделать цензор, во-первых, невелики и, во-вторых, непринципиальны. Но никаких распоряжений от Чехова на этот счёт Потапенко опять так и не получил. То есть сам Чехов оставляет вопрос цензурных правок своей пьесы без внимания и не подключается к нему ни в мае, ни в июне. Почему — непонятно.

Но в этот процесс, поднимая новую волну, неожиданно вмешиваются другие люди. Так, Е.П. Карпов 14 июня пишет А.С. Суворину: «Вчера, приехав в город, я узнал от Алексея Петровича (Коломнина, зятя Суворина. — Л.М.) о запрещении цензурой пьесы «Чайка» и тотчас же отправился к И.М. Литвинову. Он говорит, что и не думал запрещать пьесу, а хотел бы только, чтобы Чехов несколько «гасировал» (его подлинное выражение) отношение сына и матери по поводу её сожительства с беллетристом. <...> Он при мне отметил синим карандашом смущающие его места рукописи. Литвинов советует Чехову написать в Главное управление, в отделение драматической цензуры, чтобы ему возвратили рукопись для некоторых исправлений, а затем вновь её представить в цензуру...» (П VI, 492).

Что мы видим из этого письма? Во-первых, новая пьеса Чехова давно для многих не секрет, задолго до появления «Чайки» на сцене и в печати в определённых кругах Петербурга о ней говорят, её ждут, даже отслеживают определённые процессы, с нею связанные, — обо всём этом Чехов, очевидно, и не подозревал. Во-вторых, тот жар, с которым бросился за помощью к Суворину Карпов, говорит, безусловно, о том, что ему бы хотелось заполучить новую пьесу Чехова в Александринский театр. И самое главное — пьеса не запрещена, просто нужно смягчить несколько мест, что мог бы сделать Чехов, как мы помним, ещё в мае.

В «цензурной истории» начинается второй акт: вмешивается Суворин. И пересылает это письмо Е.П. Карпова А.П. Чехову.

«Подгоняемый» таким образом Сувориным, Чехов 18 или 19 июня встречается с приехавшим в Москву В. Крыловым и, очевидно, поручает ему разобраться в создавшейся ситуации. Однако упорно сам с цензором не связывается, хотя в письме Е.П. Карпов настойчиво просит это сделать.

Проходит ещё почти месяц. 6 июля В. Крылов пишет Чехову о своём разговоре с цензором И.М. Литвиновым. Тот объяснил, что «Чайка» пропущена цензурой. Речь идёт лишь об изменении нескольких строк, «не подходящих к условиям данных ему цензурных инструкций». Литвинов мог бы вымарать сам, но он ценит «уважаемых литераторов», предпочитает, чтобы автор отменил место, «найденное нецензурным»: «Литвинов говорит, что возбуждающих сомнение пунктов весьма мало, два-три, и, если Вы хотите, он вышлет Вам пьесу... для поправок. Это не потребует ни прошений, ни марок, это частное дело. Тогда он тотчас подпишет пьесу. Если Вы этого не хотите, то, по Вашему желанию, он просто вычеркнет то, что находит неудобным. Таким образом, Вы видите, что весь сыр-бор загорелся из желания цензора быть Вам любезным»⁵.

То есть уже второму человеку в течение месяца цензор И.М. Литвинов разъясняет суть вопроса. И так же, как и Е.П. Карпов, В. Крылов объясняет Чехову, что из уважения к автору цензор просит его сделать несколько исправлений, а это значит выйти с ним на связь.

11 июля Чехов пишет Суворину о том, что получил письмо от Виктора Крылова: «Он говорил с цензором, и цензор выразил готовность прислать мне пьесу, чтобы я сам вычеркнул или изменил места, которые он находит сомнительными. Сегодня я написал цензору. Теперь, значит, очередь за комитетом. Пожалуй, и этот ещё придерётся» (П VI, 163). Как видим, Чехов лично связывается с цензором только 11 июля.

15 июля пьеса отсылается из Петербурга, из цензурного комитета, автору в Мелихово для некоторых исправлений. Итак, проходит 4 бесплодных месяца с начала движения пьесы на сцену. Чехов, как мы видели, сам не проявляет никакой активности и заинтересованности. И если бы не вмешательство Суворина и настойчивость самого цензора, то дело не сдвинулось бы с мёртвой точки.

В тот же день, 15 июля, цензор написал Чехову: «Милостивый государь Антон Павлович. Очень рад, что благодаря содействию В.А. Крылова я могу надеяться на Вашу помощь относительно исправлений «Чайки». Я отметил синим карандашом несколько мест, причём считаю нужным пояснить, что я имел в виду не столько самые выражения, сколько общий смысл отношений, определяемых этими выражениями. <...> В цензурном отношении было бы желательно совершенно не упоминать об этом вопросе, но если с художественной точки зрения Вам необходимо охарактеризовать отношения Тригорина к Треплевой, надеюсь, Вы это сделаете так, что цензурная санкция явится беспрепятственно» (П VI, 492).

Во-первых, цензор «надеется на помощь» и благодарит автора за содействие. И, очевидно, недаром. Потому что исправления можно было сделать, как мы помним из письма Потапенко, уже в мае, то есть три месяца назад.

Во-вторых, с вмешательством Крылова история с прохождением «Чайкой» цензуры развивается по другому сюжету, нежели планировали «медленные» Потапенко и Чехов: Чехов сам получает пьесу от цензора, не должен ждать возвращения Потапенко из путешествия, а должен самостоятельно внести правку. То есть наконец-то устанавливаются прямые отношения «автор — цензор», которых по непонятной причине так избегал Чехов.

Однако мы видим, что Чехов опять не торопится. 20 июля уезжает из Мелихова к Суворину в Тверскую губернию, в усадьбу Тасино, что в 10 верстах от станции Максатиха⁶. 23 июля отправляется пароходом через Рыбинск в Ярославль к брату Михаилу⁷, 25 июля возвращается в Мелихово.

В это время происходит два неожиданных связанных с «Чайкой» события.

В журнале «Театрал»⁸, в отделе «Хроника», появляется сообщение о чеховской пьесе (которая пока со стола цензора переехала ещё только на стол автора). Однако всеведущий хроникёр уже сообщает её название — «Чайка», сетует на «цензурные затруднения», знает, что пьеса предназначалась театру Корша, и делает вывод о том, что пьеса по вине цензуры «вероятно, совсем не появится на сцене». Вот так широкая театральная публика весьма своеобразно узнала и о новой чеховской пьесе, и о «вине» цензуры.

По обтекаемым общим фразам не совсем понятно, знаком ли «хроникёр» с пьесой, но первый тяжёлый камень непонимания брошен в её сторону: «Задача пьесы — изобразить в лицах те болезненные настроения нашего времени, которые приписываются нервности, в то время как они являются, в сущности, только плодом отсутствия нормального воспитания дисциплины воли»⁹.

Второе событие тоже весьма любопытное. Появившийся в Петербурге после заграничного путешествия Потапенко занимается отнюдь не пьесой, а своими делами («Ведь я человек рабочий, а не лодырь, как какой-нибудь Антоша Чехов!» — не совсем красиво шутит он в письме к Суворину), хочет приехать в Тасино, где гостит Чехов («Через неделю я мог бы подъехать, но Вы, конечно, не станете ждать. Хотя отчего бы Чехову не погулять у Вас лишнюю недельку?» — предлагает он Суворину в том же письме)¹⁰.

Около 23 июля Потапенко, посылая Чехову письмо в Тасино, между делом спрашивает о пьесе: «...Я не знаю, что с твоей «Чайкой». Предпринял ли что-нибудь? Завтра зайду к Литвинову и узна-ю»¹¹.

Это письмо говорит о том, что, во-первых, Потапенко совершенно не активен в отношении чеховской пьесы (хотя и обещал заняться ею по приезде), ещё и потому, что не получил от Чехова до сих пор никаких распоряжений на её счёт. Во-вторых, он не знает, что пьеса у Чехова на руках, и он сам будет делать правку для цензуры.

Однако, что странно, Чехов отвечает на это письмо не сразу и не Потапенко. Только 27 июля Чехов пишет Суворину: «Скажите Потапенко, что я жду его к себе. Не может ли он сообщить мне свой летний адрес? Не могу ли я выслать на его имя свою злополучную пьесу с тем, чтобы он снёс или свез её Литвинову и дал бы ему надлежащие объяснения» (П VI, 165). Чехов раздражённо называет пьесу «злополучная», запомним это.

Но что же мы видим? Чехов хочет выслать пьесу, значит, она уже им исправлена. Исправленная пьеса 10 дней лежит без движения у автора, пока он путешествует!!! И будет лежать ещё — явно, что Потапенко не примчится немедленно в Мелихово (что имел в виду Чехов, когда писал: «Жду его к себе»?) Явно, пройдёт время, пока Суворин найдёт его адрес (если вообще найдёт), пока перешлёт его, пока Чехов по ней отправит рукопись. Но что самое удивительное и странное: Чехову опять требуется посредник! Ему опять зачем-то нужен Потапенко, хотя личная переписка с цензором уже существует. Более того, у Чехова относительно пьесы происходит странная психологическая подмена. Он пишет брату Александру 29 июля о «Чайке»: «Пьеса ни тпррру, ни ну, цензуры ради»¹². Ему хочется думать, что во всём виновата цензура, однако уже произошло какое-то странное отстранение: пьеса, как мы уже заметили, попадает на периферию событийно-жизненного пространства автора и увязает в тягуче-неторопливом временном течении. К тому же он как автор самоустраняется и полагает, что объяснять какие-то особенности его пьесы, а также делать цензурные исправления сможет его приятель, а не он сам — автор.

Не дождавшись помощи от Суворина, 6 августа Чехов сам пишет Потапенко в Петербург: «Где ты? Куда адресовать ответ на твоё письмо — в Петербург, за границу, в Нижний, в Лодзь? Жду скорейшего ответа» (П VI, 169).

Однако следующее письмо Потапенко к Чехову — не ответ на его письмо от 6 августа, а именно реакция на появившегося Суворина.

7 августа, то есть через 10 дней после просьбы Чехова к Суворину, Потапенко пишет Чехову: «Антонио, сейчас Алексей Сергеевич сообщил мне о твоём намерении прислать пьесу. Пожалуйста, присылай скорее. Я буду здесь до 1 сентября, потом скроюсь и вернусь окончательно. Но пьеса теперь потребует три дня, не более» (П VI, 494).

То есть три дня потребуется на прохождение цензурного комитета. А значит Потапенко (коль на него возлагается такая миссия) сможет её после этого передать в Театрально-литературный комитет.

Казалось бы, наконец-то движение! И долгожданный финал! Но... происходит странное: очевидно, ответа от Чехова на это предложение не последовало, потому что через несколько дней Потапенко написал Чехову вторично: «Что же ты молчишь и не присылаешь пьесы» (П VI, 494).

11 августа Чехов наконец посылает пьесу Потапенко в Петербург: «Милый Игнациус, пьеса посылается. Цензор наметил синим карандашом места, которые ему не нравятся по причине, что брат и сын равнодушно относятся к любовной связи актрисы с беллетристом» (П VI, 173). И дальше пишет об изменениях в этих местах.

Что обращает на себя внимание? Во-первых, изменений всего пять — на трех страницах. Во-вторых, их крошечный объём. Например: «На странице 4-й я выбросил фразу «открыто живёт с этим беллетристом» и на 5-й «может любить только молодых»» (П VI, 173). Собственно, вот и всё, что сам Чехов изменяет в пьесе! «Если изменения, которые я сделал на листках, будут признаны, то приклей их крепко на местах оных», — просит он приятеля. А дальше автор неожиданно самоустраняется и пишет о правке рекомендательного характера, которую поручает сделать... Потапенко: «На странице 5-й в словах Сорина: «Кстати, скажи, пожалуйста, что за человек её беллетрист?» можно зачеркнуть слово её. Вместо слов (там же): «Не поймёшь его. Всё молчит» можно поставить: «Знаешь, не нравится он мне» или что угодно, хоть текст из талмуда. <...> На этой 37 странице можно вычеркнуть слова Аркадиной: «Наша близость, конечно, не может тебе нравиться, но». Вот и всё» (П VI, 173).

Почему Чехов не делает этих поправок сам, своей рукой, почему просит сделать это Потапенко? С одной стороны, это загадка. С другой — показывает странное отношение автора к своему творению уже на «досценическом» этапе (вспомним, как в письме к Суворину от 27 июля он называет её «злополучная пьеса»): пьеса тяготит его, он охладел к ней, стал равнодушен. Иначе как объяснить слова о том, что Потапенко может вставить на странице 37 «хоть текст из талмуда»? Но есть и более сильная фраза в этом письме, говорящая о неспокойном, нервозном, раздражительном отношении Чехова к «Чайке»: «Если же изменения сии будут отвергнуты, то наплюй на пьесу: больше нянчиться с ней я не желаю и тебе не советую». Но как мы видим из изложенного выше, с пьесой как раз никто не нянчился, и меньше всего сам автор.

11 августа, в тот же день, очевидно, под впечатлением от правок или письма о правках (еще раз подчеркнём, минимальных), Чехов пишет М. Меньшикову: «Написал пьесу, в которую одним когтем вцепилась цензура» (П VI, 172). То есть у Чехова стойкое впечатление (вспомним письмо к брату от 29 июля), что цензура «вцепилась», но так ли это? На самом деле «Чайке» мешает двигаться на сцену всего лишь растянутое во времени бездействие — проволочки и нестыковки по организации процесса, в котором виноват и сам автор, который принципиально не хотел ею заниматься, и люди, которых он привлёк. О том, что требуются минимальные цензурные правки, Чехов знал ещё в мае. Очевидно, у цензора Литвинова сложилось впечатление, что о пьесе «Чайка» все забыли. Пришедшее от него к Чехову в середине июля письмо показывает, что он очень заинтересован в прохождении пьесы через цензуру, едва ли не больше, чем сам автор, поэтому заявляет весьма мягко и любезно, что надеется на его помощь «относительно исправлений» «Чайки».

Итак, середина июля, рукопись у Чехова, требования цензуры озвучены. Почему бы не сделать эту работу быстро и не отослать её напрямую в Петербург цензору: Литвинов сам написал ему, известен адрес Канцелярии Главного управления по делам печати, откуда пришла бандероль с пьесой. Но Чехов делает необъяснимое: он опять связывается с Потапенко и хочет действовать только через него.

В результате всего этого только между 11 и 13 августа Чехов отправляет недоисправленную им самим пьесу в Петербург, но не цензору, а опять Потапенко. Однако тот 15 августа пишет ему: «Обещанной пьесы ещё не получил» (П VI, 502).

Более того, 12 августа Чехов получает письмо от обеспокоенного цензора И.М. Литвинова, который, очевидно, в очередной раз не понимает, почему автор так нетороплив — ведь прошёл ещё один месяц: «Милостивый государь Антон Павлович, 15 июля я выслал Вам «Чайку». <...> Не получая до сих пор пьесы, я начинаю беспокоиться и потому прошу Вас, будьте добры почтить уведомлением, получена ли Вами «Чайка» и когда Вы думаете её выслать. <...> Пьесу во избежание проволочки прошу выслать в Главное управление по делам печати на моё имя» (П VI, 502). Так в какой цензуре «увязла» «Чайка»? В середине августа сам цензор переживает, что ещё не получил её обратно с исправлениями.

И только 20 августа «Чайка» получила цензурное разрешение. «Пьеса пропущена», — написал Потапенко Чехову 23 августа. Правда, для этого Потапенко самому пришлось сделать «ничтожные изменения». Он пишет об этом так: «Я решился сделать их самовольно, так как от этого зависела её судьба и при том они ничего не меняют». Вряд ли «зависела судьба» — Литвинов и не собирался запрещать пьесу. Очевидно, Потапенко рассудил, что если он опять будет «играть в догонялки» с автором «Чайки», то она ещё не скоро вылетит на волю, потому что сам Чехов в это время отправился в очередное путешествие (Кисловодск, Нахичевань, Новороссийск, Феодосия) и неизвестно, куда следовало бы отправлять ему рукопись для правок. Почему же было недостаточно тех, которые сделал Чехов и просил сделать Потапенко? Потому что, как объясняет Игнатий Николаевич в письме к драматургу, «цензор желал не совсем того, как ты понял» (П VI, 504). Но и эти суммарные, минимальные и почти формальные изменения, ничего не меняющие ни в сути, ни в структуре пьесы, были приняты либеральным Литвиновым. И пьесу можно было подавать в Театральный комитет.

Но «Чайку» опять ждёт задержка, потому что Потапенко вернётся в Петербург только 26 августа и только тогда отдаст её в переписку, и лишь после этого два экземпляра представит в комитет.

Потапенко пишет Чехову: «Если Всеволжский будет в Петербурге, то я добьюсь надписи: «прочитать вне очереди», тогда она будет готова в начале сентября. Если его не будет, то она попадёт в очередь, и это несколько замедлит ход» (П VI, 505). Как бы то ни было, но только 14 сентября 1896 года Театрально-литературный комитет обсудил и пропустил пьесу, хотя нашёл в ней много недостатков, о которых было записано в протоколе. Итак, с середины сентября 1896 года чеховская «Чайка» могла быть принята к постановке в театре.

Детально проанализировав реальное течение событий, можно видеть, что затянутость продвижения пьесы была связана совсем не с цензурными препонами, — по существу, у цензора были не требования, а просьбы, которые были такими незначительными, что можно сказать, что их не было вовсе. Всё, как можно заметить, зависело от энергии и организации процесса самим Чеховым, который всячески избегал прямого общения с цензором и даже, несмотря на его вежливые просьбы, так ни разу не связался с ним лично. Более того, именно сам цензор И.М. Литвинов выражал обеспокоенность в связи с задержкой пьесы в цензуре. Чехов практически самоустранился из достаточно простого и понятного процесса, полностью переложив его на Потапенко, вплоть до внесения цензурных правок.

Уже на этом, «досценическом», этапе жизни «Чайки» мы наблюдаем парадоксальный процесс: некую отстранённость автора по отношению к своей пьесе. После финальной точки как будто что-то закрывается в творческом поле автора, и пьеса, возможно, бессознательно вытесняется им на периферию, выводится за пределы течения повседневной жизни, в которой он в этот период уже занят повестью «Моя жизнь», строительством школы, путешествиями, обширной перепиской. Возвращение к «Чайке» тяготит Антона Павловича, он хочет побыстрее избавиться от любой повторной работы с её текстом, поручая Потапенко как внесение изменений, так и объяснения с цензором по поводу отдельных мест, что, безусловно, неожиданно и не может не удивлять. Всё это — интересная тема для изучения психологии творчества писателя.

В заключение хочется отметить, что вся «досценическая» история чеховской пьесы, рассмотренная выше, — первое звено в цепочке событий, приведших к провалу «Чайки» на Александринской сцене 17 октября 1896 года.

Литература

Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Т. 4. Кн. 1. 1895—1896. М.: Наследие, 2016. 712 с.

Театрал. 1896. № 79. Кн. 29. С. 81.

Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 864 с.

Примечания

1. Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 185.

2. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Т. 4. Кн. 1. М.: Наследие, 2016. С. 408.

3. Там же. С. 407—408.

4. Там же. С. 434.

5. Там же. С. 447.

6. Там же. С. 451.

7. Там же. С. 453.

8. Театрал. 1896. № 79. Кн. 29. С. 81.

9. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова... С. 452.

10. Там же. С. 453.

11. Там же. С. 454.

12. Там же. С. 457.