О.В. Бигильдинская. Под обаянием Чехова («Три сестры» в творчестве Л. Андреева)

Л.Н. Андреев считал себя учеником А.П. Чехова, что позволяло исследователям искать след влияния классика на его прозу и драматургию. Начиная с 1901 года, с момента выхода первого сборника Андреева, критики пытались причислить его к последователям того или иного автора, в числе которых был и Чехов. Отмечали чеховскую способность Андреева видеть «ужасы жизни во всех мелочах и повседневностях»¹, их общую «приподнятость над позитивизмом» и невозможность «свести воедину жизненные параллели» при изображении хаоса жизни², изображение Андреевым таких же «ненужных», «изнервничавшихся, издёрганных неодухотворённой работой» людей, каких описывал и Чехов — представитель «сумеречной» поэзии³.

К.Д. Муратова ответила на вопрос, в чём сам Андреев видел свою близость писателю и драматургу, «ведь у него была иная проблематика» и художественная манера. По её словам, «Андреев ценил Чехова за раскрепощение драмы от привычного сюжетного развития (создание драмы без действия), за новый вид психологизма и за умение подчинить ему весь окружающий героя реальный мир. Свою новаторскую драму Андреев воспринимал как движение по пути, указанному Чеховым»⁴. Исследователь говорит о его следовании за классиком в свободном использовании жанра⁵; о широко используемых цвете и музыке в тексте драмы, аналогичных введению Чеховым в ткань пьесы психологически важных звука и света⁶; цитирует известное письмо Андреева Вл.И. Немировичу-Данченко в период замысла пьесы «Жизнь человека» о равнении на чеховский принцип символизации, отличающийся ненавистью «к голому символу и голой, бесстыжей действительности»⁷.

Перекличка с чеховской драматургией чаще выявляется в более поздних пьесах Андреева 1910-х годов — периода создания им теории театра «панпсихе», представителем которого он считал и Чехова (об этом Андреев подробно пишет в «Письмах о театре» 1912—1913 гг.)⁸. По словам И.И. Московкиной, «современные интерпретаторы «Писем» показали, что ядром этой теории была мысль о замене старого театра игры новым театром переживаний, который, вслед за «новой драмой» Чехова, более адекватно воссоздавал бы духовные и интеллектуальные трагедии человека XX столетия»⁹. О мировоззренческих и философских перекличках драм Андреева 1910-х годов и чеховской драматургии пишет Н.Д. Богатырёва, сосредоточив внимание на соотношении бытового и бытийного планов пьесы Чехова «Дядя Ваня» (1897) и драмы Андреева «Профессор Сторицын» (1912)¹⁰.

О чеховском начале, явно ощутимом в повести в диалогах «Младость» (1916), говорит Г.Н. Боева, уточняя, что сам Андреев воспринимал её «как шаг назад, к «курьерским» временам, когда он в своем фельетоне посвящал «Трём сёстрам» восторженные строки»¹¹. О том, что от обаяния драмы трёх чеховских сестёр не смогла уйти пьеса Андреева «Анфиса» (1909), пишет в «Книге отражений» И.Ф. Анненский¹².

Однако свою знаменитую статью, посвящённую «Трём сёстрам» после просмотра спектакля Художественного театра, Андреев написал ещё в 1901 и уже тогда выступил одним из немногочисленных адвокатов драматурга¹³. Именно поэтому возникла идея проследить влияние Чехова на ранний драматургический опыт Андреева, в частности, выяснить степень влияния пьесы «Три сестры», так впечатлившей молодого писателя, на одну из первых андреевских пьес — «Жизнь человека» (1906).

Несмотря на то что в этой драме Андреев ушёл от персонализации героев, пытаясь создать образ человека вообще, А.А. Блок считал, что его Человек — «реальнейший из реальных людей» и «единственный не картонный герой новейшей драмы»¹⁴. И первое, что сближает андреевского героя с чеховскими, — это то, что написан он «как существо благородное и смелое, но не героическое»¹⁵.

Охватывая круг вопросов, о которых рассуждают герои пьесы, Андреев будто бы продолжает начатые в «Трёх сёстрах» разговоры: о труде, образовании, вере, — считая необходимым довести эти рассуждения до логического конца, развенчать высказанные чеховскими героями надежды на светлое будущее. (В связи с этим интересно замечание В.Л. Львова-Рогачевского: «То, что переживал Джемс Линч 15 лет тому назад, то переживает теперь читатель Леонида Андреева»¹⁶).

Обращаясь к обсуждению в пьесе «чеховских» вопросов, отметим, что в монологе Жены Человека (вторая картина) продолжены вышеназванные чеховские темы.

Но если у Чехова Прозоровы отчаиваются, что «знать три языка» в их провинциальном городе «ненужная роскошь», а Вершинин уверяет их, что «не может быть такого скучного и унылого города, в котором был бы не нужен умный, образованный человек», который в будущем сделает жизнь на земле «невообразимо прекрасной» (XIII, 131), то в «Жизни человека» мы видим, что образование не делает прекрасной ни жизнь самого Человека, ни людей вокруг. Более того, оно не даёт возможность заработать и заставляет семью Человека голодать. «Мой муж — очень талантливый архитектор, и я даже думаю, что он гениален. Его родители умерли очень рано, и он остался сиротою. <...> Но он продолжал учиться, добывая средства уроками и часто голодая, и окончил высшую школу. <...> Теперь он... делает чертежи прекрасных зданий, но никто их не берёт, и многие глупые люди даже смеются над ним. <...> Конечно, когда-нибудь и к нам повернётся счастье, но только когда это будет? А пока нам очень трудно жить» (215)¹⁷.

Тема труда — одна из основных в «Трёх сёстрах» — также преломляется в пьесе Андреева. «Тоска по труде» Ирины и Тузенбаха, мечта барона о том, что «через какие-нибудь 25—30 лет работать будет уже каждый человек» (XIII, 123), снова разбивается о жестокую реальность. Жена Человека ищет работу, но её ей не дают: «Людей много, а работы так мало». Сейчас придёт и её муж «с поисков работы, усталый, голодный», а ей будет нечего ему дать, кроме поцелуев (214—215).

Важно заметить, что в статье о «Трёх сёстрах» Леонид Андреев восхищается женщиной-героиней, её «страстной тоской по жизни» и «немеркнущим стремлением к свету», считая, что Чехов, создав свою драму, «вплёл новый листок в лавровый венец русской женщины»¹⁸. Пьеса Андреева посвящена «светлой памяти» его погибшей жены, помогавшей ему в писательском ремесле. Можно предположить, что, так как это была последняя их совместная работа, то всё восхищение русской женщиной, которую олицетворяла собой Александра Михайловна (в девичестве Велигорская), воплотилось в этом произведении. Жена Человека создана Андреевым более жизнестойкой и морально более сильной, чем её муж: «Я могу очень долго не есть, и мне ничего, а он не может. У него большое тело, которое требует пищи, и когда он долго не ест, он становится такой жалкий, бледный, больной, раздражённый. Бранит меня, а потом целует и просит, чтобы я не сердилась. Но я никогда не сержусь, потому что очень люблю его. Мне только грустно» (215). В какой-то момент в Жене даже прочитывается «тургеневская героиня» («Кто из нас не был влюблён в тургеневских женщин?»¹⁹), делающая всё для того, чтобы приободрить своего избранника, прибавить ему сил: «Не нужно бояться! Ты сильный, ты гениальный, и ты победишь жизнь. Минута уныния пройдёт, и святое вдохновение вновь осенит твою гордую голову» (219).

Поднимается в пьесе Андреева и чеховский вопрос веры. Но если Маша в «Трёх сёстрах» лишь говорит о необходимости поиска веры (XIII, 147), то Отец Человека, Человек и его Жена предпринимают этот поиск, обращаясь к Богу. Но он завершится трагично, как и все чеховские мотивы у Андреева. Молитвы героев о сохранении жизни их сына (236—237) не будут услышаны Господом. И потому разговор Человека с Богом завершится проклятием: «...я не знаю, кто Ты — Бог, дьявол, рок или жизнь, — я проклинаю Тебя!» (240).

К.Д. Муратова отмечала, что в раннем творчестве Андреева большое место занимает «тема «маленького человека», которая подверглась на рубеже веков решительному пересмотру в произведениях Чехова и Горького». «Пересмотрел её и Андреев», заострив внимание не на сочувствии к человеку, а на его собственной угнетённости «сознанием мелкости и обыденности своей личности»²⁰. Таким предстаёт перед нами и сам Человек, и его окружение.

Удивительным образом перекликается в пьесах и мотив равнодушия. В «Трёх сёстрах» известное чеховское «всё равно» произносят многие герои, но «выстреливает» оно лишь к концу пьесы из уст Чебутыкина (который, по словам С.Б. Евдокимовой, «является настоящим «идеологом» философии «всё равно»»²¹). Когда ему всё равно, что произошло на бульваре (а там поссорились Солёный и Тузенбах, и первый вызвал второго на дуэль), и когда всё равно, убьют барона или нет: «Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше — не всё ли равно? Пускай!» (XIII, 177—178). В четвёртой картине «Жизни человека», так же к концу пьесы, появляется Старуха, много раз произносящая в своем монологе «мне всё равно»: всё равно, заплачет ли госпожа и старый господин («а я нет. Мне всё равно»); стала стара и плохо видит, и если выгонят, «что ж? Я и пойду, мне всё равно»; «Не с кем разговаривать — так я с собой разговариваю, и мне всё равно»; «добрый или злой, молодой или старый, живой или мёртвый» её господин — ей всё равно (232—234).

Любопытно обратить внимание на особенности диалогов у Андреева в сравнении с диалогами чеховской драмы. Как пишет Анненский, «перед нами та же бестолковщина праздной жизни, те же ораторы и те же остряки»²². Его слова подтверждают «бестолковые» разговоры у того и другого автора: когда у Чехова во время общей беседы Чебутыкин вдруг даёт Солёному фармацевтический рецепт (XIII, 122), а у Андреева родственники во время рождения Человека вдруг начинают обсуждать, «как выводятся жирные пятна со светлых материй» (211). Как и в пьесе Чехова, мы видим у Андреева соседство высокого и будничного, трагического и иронического, сосуществующих в тексте на равных. В.А. Сухоруков отмечает, что при создании образов родственников писатель, по собственному признанию, опирался на опыт чеховской драмы, «подчёркивая, преувеличивая, доводя... свойства до крайнего развития»²³. «Бросается в глаза отсутствие диалогов этих персонажей между собой и с главным героем», — это наблюдение исследователя как нельзя лучше указывает на родство с диалогами «Трёх сестёр». Он же указывает на введение драматургом в пьесу мотива сиротства — рано покинувших Человека Отца и Мать. В этом ещё одно созвучие с сёстрами Прозоровыми и их братом, предстающими перед нами сиротами, вспоминающими о жизни при родителях.

Гибелью героя — тема смерти одна из центральных у Андреева — завершается его пьеса, как и пьеса Чехова. Здесь важно, что у обоих авторов уход персонажа из жизни (Тузенбаха в «Трёх сёстрах» и Сына Человека в «Жизни человека») сопровождает образ реки, будто уносящей его в царство мёртвых. Так, дуэль Тузенбаха состоится «в казённой роще за рекой» (XIII, 177). А Человек во время смерти своего Сына увидит сон о том, как плывёт вместе с ним «в белой лодке... по красивой и тихой реке» (239).

Неизменный герой чеховских пьес — доктор — введён и в пьесу Андреева.

И если у Чехова Чебутыкин кается в том, что давно забыл, как лечить — «решительно ничего» не помнит и винит себя в смерти женщины (XIII, 160), то у Андреева Доктор не более компетентен. Больных так много, что он путается, к кому приехал, а приехав, надевает очки в серебряной оправе и даёт совершенно бесполезный совет: «Ваш сын крепко уснул, и вы не будите его». «Один доктор лечил — не вылечил, теперь другой будет — и тоже, должно быть, не вылечит. Что ж! Тогда умрёт ихний сын, и останемся мы в доме одни», — заключает та самая Старуха, которой «всё равно» (234). Так и выходит.

Известна важность говорящих деталей у Чехова²⁴. Такой деталью в «Трёх сёстрах» можно назвать детскую игрушку — волчок, который Ирина получает в подарок от Федотика и который своим вращением предсказывает смерть Тузенбаха от пули. Андреев в качестве говорящей детали выбирает также детскую игрушку, которую он как будто подглядел не в тексте пьесы, а в спектакле Художественного театра. В режиссёрском экземпляре К.С. Станиславского в реквизите второго акта под номером 8 появляется «хлопающий в цымбалы арлекин»²⁵. Как отмечает М.Н. Строева, описывая разбросанные по ковру и лежащие на столе звучащие игрушки в спектакле, Наташа заполнила «своим Бобиком всё вокруг» (в этом же акте Вершинин во время размышлений Ирины о «труде без поэзии, без мыслей» возьмет в руки «петрушку с цымбалами» и будет изредка шуметь ею, «как бы создавая иронический фон её словам»²⁶). Так и в «Жизни человека» при появлении ребёнка появляются «бедные милые игрушки» — купленные ещё тогда, когда герои были бедны. Одна из них — «красный длинноносый паяц с бубенцами». Человеку хочется, чтобы тот звенел, как прежде (а сын его был, как прежде, здоров), но у паяца остался лишь один бубенчик, и отец в гневе бросает его на пол... (232, 235).

Выше отмечалось, что большое внимание Чехов уделял звуку в своей драматургии. Так и в андреевской «Жизни человека» можно увидеть его стремление не только дать слово героям, но и ввести в ткань драмы музыку и звуковой фон, обогащая смысл пьесы. Во второй картине Человек и его Жена воображают себя на балу (озвучивая турецкий барабан, свирель и певучие скрипки), а в третьей — дают настоящий бал, для которого Андреев даже пишет партитуру.

Потрясённый спектаклем «Три сестры» в Художественном театре так, что целую неделю после просмотра из головы не выходили образы трёх сестёр и подступали к горлу слёзы, Андреев пронёс это впечатление через своё будущее творчество. «Жизнь человека» показывает, что, несмотря на иные, художественные задачи, другие темы и принципы изображения, уже в ранней пьесе Андреев продолжает диалог с героями классика, размышляет и ищет ответы на те же вопросы, что ставили перед собой чеховские персонажи, применяет приёмы Чехова-драматурга, развивая их в соответствии со своими представлениями о форме и содержании новой драмы XX века.

Литература

Андреев Л.Н. Жизнь человека: Представление в пяти картинах с прологом // Андреев Л.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. Т. 5. М.: Наука, 2012. С. 201—240.

Андреев Л.Н. Письма о театре // Андреев Л.Н. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1996. С. 509—558.

Анненский И.Ф. Театр Леонида Андреева // Анненский И.Ф. Книги отражений. М.: Наука, 1979. С. 321—328.

Белкин А.А. Чудесный зонтик. Об искусстве художественной детали у Чехова // Белкин А.А. Читая Достоевского и Чехова. Статьи и разборы. М.: Худож. лит., 1973. С. 221—229.

Белый А. Андреев // Весы. 1904. № 12. С. 32—38. URL: http://az.lib.ru/b/belyj_a/text_25_1909_arabesky.shtml (дата обращения: 30.01.2022).

Богатырёва Н.Д. Быт и бытие в пьесах А.П. Чехова и Леонида Андреева («Дядя Ваня» — «Профессор Сторицын») // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. 2014. Т. 14. Вып. 4. С. 84—89.

Боева Б.Н. Феномен Леонида Андреева и эпоха модерна: поэтика, рецепция, творческие взаимосвязи: дис. ... д-ра филол. наук. СПб., 2016. 510 с.

Владимиров В. Леонид Андреев и его произведения // Вопросы общественной жизни. 1903. Вып. IX. Стб. 281—286. URL: http://az.lib.ru/z/zhabotinskij_w_e/text_1903_andreev.shtml (дата обращения: 30.01.2022).

Блинка А.С. О мотивах страха смерти и страха жизни. Леонид Андреев. СПб.: Изд-е Е.Д. Жуковского, 1906. URL: http://az.lib.ru/g/glinka_a_s/text_1906_andreev_oldorfo.shtml (дата обращения: 30.01.2022).

Евдокимова С.Б. Симпатические чернила Чехова (Достоевский?) // Чехов и Достоевский. По мат-лам Четвёртых междунар. Скафтымовских чтений (Саратов, 3—5 октября 2016 г.): Сб. науч. работ. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2017. С. 322—338.

Линч Джемс. Три сестры // Джемс Линч и Сергей Глаголь (С. Сергеевич). Под впечатлением Художественного театра. М.: Типо-лит. Т-ва И.Н. Кушнерев и К^о, 1902. С. 78—86.

Львов-Рогачевский В.Л. Новая драма Леонида Андреева // Современник. Кн. X. 1913. URL: http://az.lib.ru/l/lxwowrogachewskij_w_l/text_1913_novaya_drama_andreeva_oldorfo.shtml (дата обращения: 08.09.2021).

Московкина И.И. Между «pro» и «contra»: координаты художественного мира Леонида Андреева: Монография. Харьков: ХНУ им. В.Н. Каразина, 2005. 288 с.

Муратова К.Д. Леонид Андреев // История русской литературы: В 4 т. Т. 4. Литература конца XIX — начала XX века (1881—1917). Л.: Наука, 1983. С. 330—372.

Станиславский К.С. Режиссёрские экземпляры К.С. Станиславского 1898—1930: В 6 т. Т. 3. М.: Искусство, 1983. 464 с.

Строева М.И. Чехов и Художественный театр. Работа К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко над пьесами А.П. Чехова. М.: Искусство, 1955. 315 с.

Сухоруков В.А. Поэтика драматургии Л. Андреева: дис. ... канд. филол. наук. Харьков, 2013. 220 с.

Чирва Ю.Н. О пьесах Леонида Андреева // Андреев Л.Н. Драматические произведения: В 2 т. Т. 1. Л.: Искусство, 1989. С. 3—43.

Примечания

1. Глинка А.С. О мотивах страха смерти и страха жизни. Леонид Андреев. СПб.: Изд-е Е.Д. Жуковского, 1906. URL: http://az.lib.ru/g/glinka_a_s/text_1906_andreev_oldorfo.shtml (дата обращения: 30.01.2022).

2. Белый А. Андреев // Весы. 1904. № 12. С. 32—38. URL: http://az.lib.ru/b/belyj_a/text_25_1909_arabesky.shtml (дата обращения: 30.01.2022).

3. Владимиров В. Леонид Андреев и его произведения // Вопросы общественной жизни. 1903. Вып. IX. Стб. 281—286. URL: http://az.lib.ru/z/zhabotinskij_w_e/text_1903_andreev.shtml (дата обращения: 30.01.2022).

4. Муратова К.Д. Леонид Андреев // История русской литературы: В 4 т. Т. 4. Литература конца XIX — начала XX века (1881—1917). Л.: Наука, 1983. С. 344.

5. Там же.

6. Там же. С. 355.

7. Там же. С. 353.

8. Андреев Л.Н. Письма о театре // Андреев Л.Н. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1996. С. 509—558.

9. Московкина И.И. Между «pro» и «contra»: координаты художественного мира Леонида Андреева: Монография. Харьков: ХНУ им. В.Н. Каразина, 2005. С. 229.

10. Богатырёва Н.Д. Быт и бытие в пьесах А.П. Чехова и Леонида Андреева («Дядя Ваня» — «Профессор Сторицын») // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. 2014. Т. 14. Вып. 4. С. 84—89.

11. Боева Г.Н. Феномен Леонида Андреева и эпоха модерна: поэтика, рецепция, творческие взаимосвязи: дис. ... д-ра филол. наук. СПб., 2016. С. 354.

12. Анненский И.Ф. Театр Леонида Андреева // Анненский И.Ф. Книги отражений. М.: Наука, 1979. С. 322.

13. Линч Джемс. Три сестры // Джемс Линч и Сергей Глаголь (С. Сергеевич). Под впечатлением Художественного театра. М.: Типо-лит. Т-ва И.Н. Кушнерев и К^о, 1902. С. 78—86.

14. Цит. по: Чирва Ю.Н. О пьесах Леонида Андреева // Андреев Л.Н. Драматические произведения: В 2 т. Т. 1. Л.: Искусство, 1989. С. 21.

15. Там же.

16. Джемс Линч — псевдоним, под которым Леонид Андреев писал свои фельетоны и, в частности, отмечал «отсутствие аппетита к жизни» в качестве «слабой стороны чеховских героев». URL: http://az.lib.ru/l/lxwowrogachewskij_w_l/text_1913_novaya_drama_andreeva_oldorfo.shtml (дата обращения: 08.09.2021).

17. Текст драмы «Жизнь человека» цит. по: Андреев Л.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. Т. 5. М.: Наука, 2012. В тексте в скобках указаны страницы.

18. Линч Джемс. Три сестры. С. 86.

19. Там же. С. 85.

20. Муратова К.Д. Леонид Андреев // История русской литературы: В 4 т. Т. 4. Литература конца XIX — начала XX века (1881—1917). Л.: Наука, 1983. С. 331.

21. Евдокимова С.Б. Симпатические чернила Чехова (Достоевский?) // Чехов и Достоевский. По мат-лам Четвёртых междунар. Скафтымовских чтений (Саратов, 3—5 октября 2016 г.): Сб. науч. работ. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2017. С. 330.

22. Анненский И.Ф. Театр Леонида Андреева. С. 322.

23. Сухоруков В.А. Поэтика драматургии Л. Андреева: дис. ... канд. филол. наук. Харьков, 2013. С. 76.

24. Белкин А.А. Чудесный зонтик. Об искусстве художественной детали у Чехова // Белкин А.А. Читая Достоевского и Чехова. Статьи и разборы. М.: Худож. лит. 1973. С. 221—229.

25. Станиславский К.С. Режиссёрские экземпляры К.С. Станиславского 1898—1930: В 6 т. Т. 3. М.: Искусство, 1983. С. 129.

26. Строева М.Н. Чехов и Художественный театр. Работа К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко над пьесами А.П. Чехова. М.: Искусство, 1955. С. 116—117.