А.И. Ванюков. Скафтымовская дилогия о «Вишнёвом саде» А.П. Чехова: статья и комментарий 1946—1948 годов

Работа продолжает линию исследования, намеченную публикацией «Статья А.П. Скафтымова «Пьеса Чехова «Иванов» в ранних редакциях» в системе/цикле чеховских трудов учёного»¹. Заглавие статьи формулирует рабочую исследовательскую проблему, связанную с изучением и пониманием двух фундаментальных публикаций А.П. Скафтымова: статьи «О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова» (1946) и комментария к «Вишнёвому саду» в XI томе Полного собрания сочинений и писем А.П. Чехова 1948 года — в их научно-содержательной сущности, жанровом своеобразии и творческом единстве.

Несколько вводных замечаний к истории этих скафтымовских работ. Ученица А.П. Скафтымова Е.И. Куликова, вспоминая и анализируя спецкурсы своего учителя и прежде всего спецкурс «Л.Н. Толстой», приводит письмо Скафтымова весны 1945 года², в котором возникает перечень четырёх статей в «предполагаемые историко-литературные сборники»³. Среди них две статьи посвящены драматургии А.П. Чехова: «3. Драматический конфликт в пьесе «Чайка» (вопрос об идейной специфике чеховской драматургии). 4. О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова» (курсив мой. — А.В.)⁴. Как видим, весной 1945 года Скафтымов был готов представить статью, заглавие которой «О единстве формы и содержания...» принципиально важно для автора в методологическом и историко-литературном планах, но которое звучит в тех общественно-литературных условиях вызывающе смело и полемично. В 1946 году статья под таким заглавием была опубликована в Учёных записках Саратовского государственного педагогического института⁵. Ответственным редактором выпуска был доктор филологических наук профессор А.П. Скафтымов. Выпуск подписан к печати 6 августа 1946 года. А 27 сентября того же года был сдан в набор том XI Полного собрания сочинений и писем А.П. Чехова, включающий «Пьесы (1885—1904)». На обороте титульного листа указано: «Редакция текста и комментарии А.П. Скафтымова»⁶. В I разделе тома «Пьесы, включённые А.П. Чеховым в собрание сочинений», публиковалась «комедия в четырёх действиях «Вишнёвый сад»» (с. 309—360) и десять страниц комментариев к пьесе (с. 595—605). Если представить практику работы советских книжных издательств (центральных или периферийных), то можно сказать, что и статья, и комментарии Скафтымова были готовы/написаны уже в 1945 году и были связаны между собой. Эта связь особенно заметна уже в первом разделе статьи 1946 года, который позже (1958) был выпущен из работы, а между тем он важен для понимания единства исторической и теоретической мыли исследователя.

Первый раздел статьи вводит в историю вопроса, имеющего «содержательную литературу о драматургии Чехова» (с. 3). В самом начале дан абзац, характеризующий восприятие чеховских пьес современниками: «Своеобразие пьес Чехова замечалось его современниками при первых постановках. Сначала это своеобразие воспринималось как неуменье Чехова справиться с задачей последовательного и живого драматического движения. Рецензенты говорили об отсутствии «сценичности», о «растянутости», о «недостатке действия», о «беспорядочности диалога», о «разбросанности композиции» и слабости фабулы. Чехова упрекали в том, что он «сам не знает, чего хочет», что он «не знает законов драмы», не выполняет «самых элементарных требований сцены», пишет какие-то «протоколы», даёт картины со всеми случайностями фотографии, без всякой мысли, без выражения своего отношения» (с. 3). Критические замечания приводятся без ссылок на первоисточники, но их можно найти в комментариях к XI тому. Исследователю нужно представить выразительную картину понимания/непонимания «своеобразия пьес Чехова» современниками, и он создаёт такую панораму, причём точно выстраивает определённую систему и внутреннюю перспективу — к чеховской мысли.

Далее, в соответствии с логикой изложения истории вопроса, Скафтымов пишет об открытии Станиславским и Немировичем-Данченко такого «существенного принципа» в драматическом движении чеховских пьес, как «подводное течение» (сноска на источник 1919 г. — с. 3), «присутствие непрерывного интимно-лирического потока» (с. 3). «Характеристика пьес Чехова, — отмечает Скафтымов, — теперь наполнилась перечнем всего того, что содействует «настроению»» (с. 4). Выделив затем работы С.Д. Балухатого: «помогает изучению драматургии Чехова», — Скафтымов видит, что у него «вопрос о связи формы и содержания в пьесах Чехова остаётся совсем не освещённым» (с. 4). Более того, автор статьи специально останавливается на тех недостатках С.Д. Балухатого, которые не давали ему возможности правильно поставить и решить проблему: «...одного указания на лиризм и грустную настроенность чеховских пьес недостаточно. Надо войти в качественное содержание тех настроений, какие здесь даны» (с. 5); «Указание на стремление к новизне не определяет качественного характера этой новизны», «одного общего указания на стремление к правдивости тоже недостаточно. В этом указании тоже нет признака, определяющего специфически-качественную направленность Чехова, т. е. ту направленность, которая привела его к данной системе (курсив в тексте. — А.В.) построения драмы» (с. 5). Выделение слова «системе» не случайно, в нём заключается стратегия исследовательской мысли Скафтымова. А в центр чеховской системы он ставит художественную мысль (курсив мой. — А.В.) драматурга: «...им владела какая-то мысль, где всё это разнообразие ему представлялось в свете общего функционального взаимоопределяющего единства» (с. 6). И в конце раздела автор чётко излагает концепцию и композицию своего труда: «Своеобразие в построении драматического конфликта, бессюжетность, бытовизм, разорванность в следовании сцен, отрывочность в диалогах, особенности лирического потока и его выражения — всё это должно быть осознанно в связях общей идейной соотнесённости» (с. 6).

Второй раздел скафтымовской статьи 1946 года (первый в издании 1958⁷ и последующих) специально выделяет «вопрос о единстве формы и содержания» в «Вишнёвом саде», который «в настоящее время стоит наиболее остро» (с. 6). Автор идёт от «общего» (жанровая природа, авторские характеристики, вопрос о целостности пьесы) к «частному», «отдельному», но важному и актуальному: получается раздел, не только «ставящий» вопрос, отметающий «упрощённости», «недоразумения» (с. 10), противоречия, ошибки в интерпретации чеховской мысли и поэтики, но и подводящий определённые итоги изучения «Вишнёвого сада» (с. 11) и намечающий верную перспективу освещения непростой проблемы. Это — самый насыщенный, богатый источниками раздел, в нём более 20 сносок, в шести сносках — по два, три источника. Для определения авторской мысли, чеховской позиции, толкования пьесы Скафтымов активно опирается на переписку Чехова, причём нередко подчёркивает, выделяет курсивом в тексте те места, суждения, которые прямо подтверждают наблюдения, мысли исследователя. А.П. Скафтымов — автор комментария к «Вишнёвому саду» — отлично знает и умело использует газетные и журнальные материалы начала XX века, связанные с театральной судьбой пьесы. Например, сноска 5 на странице 9: «Кугель. Грусть «Вишнёвого сада». «Театр и искусство», 1904, № 12, стр. 304—305. Рецензент «Одесских новостей» «Старый театрал» в том же смысле писал об одесских постановках. Об излишне смешном в постановке «Вишнёвого сада» в МХТ см. также в заметке Н. Николаева «У художественников». «Театр и искусство», 1904, № 9». Содержательный аналитизм характеризует и скафтымовское рассмотрение современных работ по теме. Так, не соглашаясь с утверждением В. Гольдинера «об отсутствии у Чехова «чёткого общественного мировоззрения», как об источнике «двойственности» и «неопределённости» образов «Вишнёвого сада»», Скафтымов упоминает в сноске ещё одну статью 1940 года: «Вдумчиво написанная статья Н. Никитина «Скрытое и явное» («Литер. в школе», 1940, № 3) рассматривает только приёмы изображения психики персонажей и совсем не касается вопроса о целостности пьесы и её образов» (с. 11). Работы 1940 года — последние в скафтымовском историческом ряду работ о «Вишнёвом саде». Не соглашаясь с современными (печальными) итогами изучения «Вишнёвого сада», Скафтымов пишет: «Против них восстаёт весь характер творчества Чехова и сам «Вишнёвый сад» как произведение величайшей художественной силы» (с. 12). Он опять ставит перспективные вопросы: «...не было ли у Чехова общей мысли, которая включала бы в себя и двойственное освещение действующих лиц, и сложность сочетания различной эмоциональной тональности в общем движении пьесы? Видимые противоречия не охвачены ли более общим единством, где они получают целостность, разумно-дифференцированный смысл?» (с. 12).

Как видим, уже введение (двойное) статьи показывает основополагающие методологические установки учёного «читать надо честно» и особое внимание к автору, авторской мысли. Характерно, что в тексте 1946 года отдельные, показательные суждения из писем А.П. Чехова выделяются курсивом, а в ссылках Скафтымов специально отмечает: «подчёркнуто мною. — А.С.» (с. 8, сноски 1 и 3).

Далее 3 (2) раздел открывает основную, аналитически-содержательную часть статьи и касается «особенности драматического конфликта, развёртывающегося между основными действующими лицами пьесы»⁸. В начале раздела Скафтымов фиксирует общепринятые подходы и суждения о «Вишнёвом саде», в котором «в полном соответствии с исторической действительностью дана социальная расстановка сталкивающихся сил»: «Психика каждого из этих лиц поставлена в тесную связь и зависимость от его условий жизни»; «...основным поводом, вокруг которого происходит концентрация, обнаружение и движение этих противоречий, является утрата усадьбы Раневской» (с. 377—378). Далее автор сосредоточивается на чеховском своеобразии раскрытия/«обставления» основ конфликта: «У Чехова взят конфликт... не со стороны хозяйственно-материальных и сознательно-враждебных притязаний сталкивающихся лиц» (с. 378), а со стороны чувств, «особых чувств» (с. 379). «Вот именно эта область чувств является чеховским предметом фиксации во всем конфликтном сложении пьесы», «в развитии этих противоречий и состоит драматическая тема основного сюжетного узла пьесы» (с. 379), — пишет Скафтымов. Методология анализа «тематической композиции» развивается на драматическом материале: «В связи с этим обрисовка каждого действующего лица состоит в показе несоответствия между его субъективно-интимным состоянием и тем, как это состояние воспринимается и понимается другим лицом, его невольным антагонистом» (с. 379). Автор статьи демонстрирует развитие этого принципа чеховской поэтики в тексте «Вишнёвого сада»: «В таком двойном освещении — изнутри и извне — происходят все наполнения ролей каждого лица» (с. 380). Скафтымов внимателен к проявлениям чувств, интонаций, «странностей психики и поведения», к сочетанию «смешного со значительным» (с. 389). В тексте статьи курсивом выделяются чеховские ремарки, характеризующие чувства персонажей (с. 14, 16; с. 381, 383). Например: «Лопахин дан в том же двойном освещении» (с. 381), «но в роли Лопахина есть тоже лирические моменты, где он раскрывается в субъективном пафосе» (с. 382). В издании 1946 года Скафтымов приводит сноску на письма Чехова Станиславскому-Алексееву и О.Л. Книппер от 30 октября 1903 года с предупреждением, «чтобы актёр не впал здесь в привычное исполнение купеческих ролей» (с. 16). «И в роли Трофимова, — отмечает Скафтымов, — нужно различать внутренний лирический пафос и тот аспект, в каком воспринимается его мир со стороны всех окружающих» (с. 383). Раздел заканчивается тщательным рассмотрением одного «вводного мотива» — «речь идёт о любви Раневской к тому, кого она оставила в Париже» (с. 383). Этот мотив, пишет автор статьи, «явно предназначен для того, чтобы оттенить и подчеркнуть мысль об относительности, об индивидуальной закрытости, неразделимости и непобедимой власти субъективно переживаемого эмоционального мира» (с. 383). А в конце раздела Скафтымов завершает мысль о природе и движении драматургического конфликта «Вишнёвого сада»: «Главный стержневой мотив, связанный с судьбой усадьбы, поясняется через побочный, более ярко обнажающий скрытый в обоих смысл» (с. 384).

В 4 (3) разделе автор рассматривает «роли других второстепенных лиц» «соответственно с... темой об обособленности и субъективной относительности индивидуального внутреннего мира» (с. 385). «Весь этот дополнительный ансамбль персонажей вовлечён в пьесу не только ради достижения колорита, — считает Скафтымов. — У каждого из этих лиц имеется свой... круг эмоциональных пристрастий», но есть «и общий смысл»: «Каждый среди других — один. И отношения между ними рисуются в подчёркнутой разрозненности и несливаемости» (с. 385). И от общей характеристики этого нравственно-психологического аспекта драматургической поэтики «Вишнёвого сада» исследователь идёт к конкретным, индивидуальным примерам: «Наиболее отчётливо это выражено в роли Шарлотты» (с. 385); «Варя одна среди всех. Она одинока» (с. 386); «Отчётливо отмечена обособленность Симеонова-Пищика» (с. 386); «В своём мире, и очень далёком от настоящего, живёт Фирс» (с. 386); «Епиходов смешон в своих неудачах. <...> В главном для себя он тоже остаётся отрезанным от других» (с. 387); «Комично складываются отношения Дуняши и Яши. <...> При внешней близости между ними нет и тени предполагаемого внутреннего совпадения» (с. 387). Выводы раздела оказываются доказательными и содержательно-глубокими: «В результате получается, что у всех лиц пьесы имеется внутри что-то эмоционально дорогое и у всех оно показано Чеховым одинаково недоступным для всех окружающих» (с. 387).

5 (4) раздел продолжает и конкретизирует анализ природы и формы драматургического конфликта «Вишнёвого сада». «Поскольку в пьесе речь идёт о конфликте, источники которого находятся вне воли людей, — начинает раздел Скафтымов, — становится понятным идейно-тематический смысл той атмосферы взаимного расположения, теплоты и сердечности, какая господствует между всеми действующими лицами (кроме Яши, о нём речь особая)» (с. 388). И далее мысль исследователя сосредоточивается на раскрытии самой «сущности намеченного конфликта, то есть теме невольного расхождения, без взаимного недоброжелательства» (с. 388). Скафтымов приводит ряд чеховских произведений («В усадьбе», «Жена», «Княгиня», «В овраге», «Кулачье гнездо»), в которых писатель показывает «иные черты» «тех же социальных слоёв» (с. 388). Ситуация «Вишнёвого сада», отмечает Скафтымов, «содержит в себе мысль, что источником... расхождения являются не моральные качества отдельных людей, а само сложение жизни. Причины разрозненности между людьми... уводятся вглубь, в общий строй жизни, который определил неминуемость той драмы, какая происходит теперь» (с. 389). «Как увидим ниже, — итожит автор, — в «Вишнёвом саде» критике подвергаются не отдельные люди, а само сложение общественных отношений» (с. 389).

Следующий небольшой 6 (5) раздел статьи рассматривает «характер бытового наполнения пьесы» — «в связи с особым содержанием конфликтного состояния действующих лиц» (с. 389). Скафтымов проницательно замечает, что в пьесе «жизнь каждого протекает как бы в двойном процессе» (с. 389): в соотнесении общего и частного, внутреннего и внешнего, и потому «бытовой поток жизни в этом случае для Чехова является не только дополнительным аксессуаром, дающим средства конкретизации главных образов, но и прямым объектом творчески фиксированного жизненного драматизма» (с. 390). «Центральное событие пьесы (продажа усадьбы) Чеховым не изолируется от повседневного хода жизни», «не представляется исключением, а составляет лишь часть общего обычного содержания жизни этих людей» (с. 390). Притом, как замечает исследователь, «все происходящее показано как продолжение и результат давнего сложения жизни», имеет «характер давней и непрерывной длительности, привычной хроничности этого состояния» (с. 390—391). Закономерным представляется вывод: «Так создаётся двойное звучание каждого лица, что в общем эмоциональном сложении пьесы даёт то «подводное течение», о каком говорил В.И. Немирович-Данченко» (с. 391) (см. начало первого раздела издания 1946 года).

В 7 (6) разделе статьи Скафтымов сосредоточивает внимание на «особенностях чеховского построения сцен и диалогов» (с. 391). «Диалогическая ткань пьесы характеризуется разорванностью, непоследовательностью и изломанностью тематических линий» (с. 391—392), — формулирует Скафтымов общее положение, которое затем раскрывает и объясняет при анализе текста («для примера остановимся на III акте, где таких «случайных» вторжений больше всего») (с. 392). Убедительный анализ этого примера «внутренней объединённости внешне разрозненных, мозаично наложенных диалогических клочков» даёт возможность Скафтымову сказать: «Тот же принцип распространяется на все акты, что нетрудно заметить, развернув текст пьесы» (с. 393) (курсив мой. — А.В.). Но становление текста пьесы даётся в скафтымовском комментарии к XI тому Полного собрания сочинений А.П. Чехова 1948 года: они в 1946 году уже в наборе, как и текст «Вишнёвого сада». Потому, наверное, в статье нигде нет ссылки на определённое издание пьесы.

Далее Скафтымов перечисляет ещё ряд особенностей диалогической ткани «Вишнёвого сада»: «Темы рвутся и перебиваются и внутри уже завязанных и объединённых бесед» (с. 394); высказывания, обращённые «внутрь» и построенные «в тонах лирической медитации» (с. 394); высказывания — «реакция только по отношению к блуждающим собственным мыслям» (с. 394—395); «невыраженность волнующих чувств и мыслей» («в отношении Лопахина и Вари») (с. 397). Как обычно у Скафтымова, финал раздела поднимает анализ текста на высокий обобщающий уровень: «Наличность столь сложных и непрерывных противоречий во взаимном общении действующих лиц, одновременное сочетание самых разнообразных взаимно пересекающихся ассоциаций и вспышек чувств порождает само собой особое сложное в чеховском диалоге чередование и сочетание интонационных оттенков. <...> Все эти перемены всегда определены психологическим смыслом речи, который, в свою очередь, определялся идеологической установкой всего произведения. <...> Смысл и тон, как всегда, неразрывно слиты» (с. 397).

8 (7) раздел статьи посвящён «динамическому строению пьесы» (с. 398). Скафтымов исходит из того, что «поступательное движение по актам развёртывается: 1) по линии непрерывного усиления общей стихийной расходимости между всеми действующими лицами и 2) по линии нарастания чувств общей неудовлетворённости жизнью и параллельно нагнетания страстных желаний лучшего будущего» (с. 398), и последовательно раскрывает «динамическое строение» пьесы от первого акта («экспозиция всего движения пьесы») до четвёртого акта, который «довершает картину полного разобщения» (с. 401). «Мысль о бессодержательности и бесплодности (выделено курсивом в тексте 1946 года, с. 27. — А.В.) уходящей жизни эмоционально подчёркивается идущим через всю пьесу мотивом уходящего времени» (с. 401), — пишет Скафтымов, завершая раздел финальным соединением двух указанных линий: «...в той же мысли о прожитой жизни дана последняя замыкающая пьесу реплика Фирса» и «здесь же, сопутствуя, снова звучит страстная жажда светлого будущего в призывах Ани и Трофимова» (с. 402).

9 (8) раздел продолжает анализ динамики/диалектики взаимосвязи содержательных аспектов чеховской драматургической поэтики: «комическое и драматическое», «смешное и грустное»⁹, «каждый персонаж освещён двойным светом» (с. 402—403).

Скафтымов концентрируется на вопросе об авторе, авторских оценках. «В чем мерило этих авторских оценок и каковы их итоги?» — вот основной вопрос. Скафтымов начинает с одного, вполне понятного примера: «В пьесе имеется только одно лицо, обрисованное с полным неодобрением, без всякого сочувствия. Это — лакей Яша» (с. 403). Обращение к этому образу позволяет получить «совершенно очевидную опору для раскрытия авторского критерия в эмоциональном освещении персонажей»: «Исключительность Яши среди других действующих лиц состоит в его особенной моральной тупости, совершенной холодности к душевному миру окружающих. <...> Он всюду самодовольно превосходствует и смеётся больше всех» (с. 403). В комизме остальных «второстепенных» действующих лиц, отмечает Скафтымов, «совсем нет оттенка неприязни» (с. 404), и авторское сочувствие «присутствует лишь там, где данное лицо... сохраняет внимание к людям, стремится к душевному общению и желает быть участливо полезным» (с. 405). В центре раздела — «обрисовка» в этом плане «главных действующих лиц»: «сочувствие к Раневской» (с. 405), но «она не видит, как её доброта объективно превращается в свою противоположность» (с. 31; с. 405—406) (курсив в тексте. — А.В.); «С точки зрения противоречий между субъективными намерениями и объективными последствиями даётся оценка деятельности и всей личности Лопахина» (с. 406); «Образ Трофимова тоже эмоционально двоится» (с. 408); «Эта «двойственность»... полностью соответствует той системе мыслей, какая содержится в этих образах» (с. 410).

В первом издании статьи 1946 года был небольшой 10-й раздел (с. 34—35), в котором Скафтымов выделяет и формулирует итоги идейно-тематического анализа «Вишнёвого сада». В издании 1958 года это 9-й раздел¹⁰, в издании 1972 года этот фрагмент был присоединён к 8-му разделу¹¹, что сохранилось и в 3-м томе Собрания сочинений А.П. Скафтымова (с. 410—412). Этот раздел важен и в методологическом плане, и с композиционной точки зрения как составная часть двуединого финала статьи. Скафтымов даёт ёмкие формулировки идеологического и тематического содержания чеховского «Вишнёвого сада»: «В «Вишнёвом саде» осуждается весь порядок, весь уклад старой жизни» (с. 34; с. 410); «Над всей пьесой веет мысль о власти действительности над людьми, о разорванности между субъективными стремлениями людей и той объективной данностью, которую они имеют и которую могут иметь» (с. 34; с. 411); «Чехов видит, как в этой обстановке бесплодно пропадают лучшие движения души человеческой, как бессилен человек перед задачей претворить свои светлые порывы в действительную реальность» (с. 34; с. 411). «Переживаемый общественный сдвиг Чехов расценивает положительно как пробуждение от застоя, как симптом приближения лучшего будущего» (с. 35; с. 411); «Поэтому лирическое сопоставление мрачного настоящего и страстной тоскующей жажды лучшего будущего во всей пьесе до конца сохраняет свою силу» (с. 35; с. 412).

Последний 11 (9) раздел скафтымовской статьи в соответствии с логикой и движением исследовательской мысли итожит рассмотрение проблемы «единства формы и содержания» в «Вишнёвом саде», во-первых, расширяя поле анализа до «всех пьес Чехова» (с. 412), т. е. типологизируя проблему; во-вторых, углубляя эту проблему до уровня философского. «При всех отличиях все пьесы содержат в себе какую-то общую основу жизненной философии Чехова» (с. 413), — пишет Скафтымов. Он прочно связывает время и драматургию, поэтику и миропонимание: «Драматургия Чехова формировалась в обстановке общественного безвременья», «в период общественного застоя», «интеллигенция... оказалась в состоянии идейного бездорожья»; «не события, не исключительно сложившиеся обстоятельства, а обычное повседневное бытовое состояние человека внутренне конфликтно, — вот эта мысль и дала то новое, что определяет и составляет в основном главную новизну чеховской драматургии» (с. 413—414).

Далее Скафтымов проницательно отметил значение «темы одиночества» у Чехова, «во многом определившей специфику его драматургии» (с. 414). «Чехов чутко видел... изломы и болезни социального бездорожья русской интеллигенции накануне революции. Поэтому, как отражение одного из существенных жизненных противоречий, тема об индивидуальной неустроенности, об одиночестве, об отсутствии полноты и осмысленности в жизни людей занимает такое важное место в чеховском построении драматического конфликта». «Почти каждый персонаж в пьесах Чехова имеет свою драму и, общаясь с людьми, ощущает себя среди них одиноким» (с. 415) — вот «нерв» скафтымовского анализа чеховской драматургии.

В конце статьи 1946 года Скафтымов приводит высказывание о Чехове М. Горького: «Его упрекали в отсутствии миросозерцания. Нелепый упрёк! <...> У Чехова есть нечто больше, чем миросозерцание, — он овладел своим представлением жизни и таким образом стал выше её. Он освещает её скуку, её стремления, весь её хаос с высшей точки зрения» (с. 416). Но завершает статью вполне скафтымовская мысль, точно формулирующая методологию учёного: «Видя серую и унылую жизнь, Чехов стремился будить беспокойную жажду новой прекрасной жизни и не уставал говорить своим читателям, что «человеку нужна такая жизнь, и если её нет пока, то он должен предчувствовать её, ждать, мечтать, готовиться в ней» (слова Вершинина в «Трёх сёстрах»). В этом состоит основной пафос творчества Чехова. В том же направлении «Вишнёвый сад» осуществлял свои особые целостно представленные задачи» (с. 416).

В заключение приведу только одну восторженную оценку скафтымовской статьи современником — К.И. Чуковским: «Самое глубокое Ваше произведение и по своим мыслям, и по новизне методики, и по огромности выводов — статья о «Вишнёвом саде»»¹².

Можно сказать, что в написании этой статьи, «являющейся образцом разбора драматического произведения в единстве его содержания и формы»¹³, автор творчески использовал опыт публикаторской и комментаторской работы над XI томом 20-томного Полного собрания сочинений и писем А.П. Чехова. Скафтымовский комментарий к «Вишнёвому саду» в XI томе 1948 года занимает 10 страниц (с. 595—605), по содержанию это типовой академический образец комментария, поясняющий текст «комедии в четырёх действиях» (с. 309—360) и вместе с тем представляющий материальное — авторское, текстологическое, литературно-театральное, критическое — основание статьи «О единстве формы и содержания...».

В первом разделе комментария Скафтымов описывает рукописные и печатные источники пьесы, указывая: «Нами печатается текст отдельного издания 1904 г. с восстановлением цензурных изъятий» (с. 595). Далее Скафтымов излагает — в основных моментах — творческую историю «Вишнёвого сада»: от возникновения «замысла» до «переписок» текста (с. 595—598). Комментатор активно опирается на авторские свидетельства: письма к О.Л. Книппер (7 марта, 22 апреля 1901; 20 января, 24 декабря 1902; 3 января, 11 февраля 1903; 1, 5, 18 марта 1903; 3, 7, 9, 12, 14, 17, 23 октября 1903); К.С. Станиславскому (Алексееву) (1 октября 1902; 1 января, 8 июля, 10 октября 1903), М.П. Алексеевой (Лилиной) (11 февраля, 15 сентября 1903), Вл.И. Немировичу-Данченко (22 августа 1903, 2 сентября 1903), В.Ф. Комиссаржевской (1 января 1903). В поле зрения учёного оказывается широкий спектр вопросов: замысел («в мозгу»), заглавие, сюжет, «общая конструкция пьесы», персонажи («старуха», «глупенькая»), роли («у Станиславского роль комическая»), «обстановка» («этак интимнее»), жанр («Пьесу назову комедией») (с. 597).

Письма А.П. Чехова, адресованные М.П. Лилиной (Алексеевой), О.Л. Книппер, К.С. Станиславскому (а также его воспоминания), Вл.И. Немировичу-Данченко, прямо работают в тексте статьи 1946 года (2-й раздел), подкрепляя и обогащая движение исследовательской мысли Скафтымова (с. 7, 8, 9, 10 с соответствующими сносками).

Центральный раздел комментария занимает подробное описание истории текста «Вишнёвого сада»: два изъятия драматической цензуры (с. 598); правка «в период репетиций и первых спектаклей» (с. 598); сравнение текста авторской рукописи с печатными изданиями 1904 года — по действиям: первое, второе, третье (с. 598—599); отличия печатного текста 1904 года по сравнению с исправленным рукописным текстом — опять-таки по действиям: «В печатном тексте сильно изменилась конструкция 2-го действия» (с. 601); «начало акта переработано совершенно заново» (с. 601); «В печатном тексте диалог Вари и Шарлотты исключён» (с. 602); «В печатном тексте 1904 г. дан иной конец акта (см. настоящий том, стр. 337)» (с. 603); «Некоторые изменения сделаны в ремарках» (с. 604).

Большой абзац комментария даёт ёмкую картину чеховского «истолкования созданных образов» (с. 604): замечания о «тоне», «типичности», характерности, декорациях и т. д. (весь этот материал действует в соответствующих разделах статьи — см. с. 16, 17, 22, 24, 28, 31, 33).

Последний раздел комментария представляет концентрированную панораму «отзывов печати о пьесе» (с. 605). Скафтымов в полном соответствии с материалом и духом времени отмечал, что критика «останавливалась преимущественно на социальном смысле» пьесы (с. 605). У автора статьи «О единстве формы и содержания...» другая методология, он делает акцент на нравственно-психологических, можно сказать, экзистенциальных аспектах содержания «Вишнёвого сада», стремится показать «целость», единство («пропорции», «мера») формы пьесы. И в этом плане извлекает нужный «смысл» из некоторых упомянутых публикаций 1904 года (см. с. 9).

Так складывается скафтымовская дилогия 1946—1948 годов о пьесе А.П. Чехова «Вишнёвый сад», диалогическое единство исследовательской методологии и комментаторского мастерства учёного.

Литература

Ванюков А.И. Статья А.П. Скафтымова «Пьеса Чехова «Иванов» в ранних редакциях» в системе/цикле чеховских трудов учёного // Ранняя драматургия А.П. Чехова: Сб. ст. по мат-лам Междунар. науч.-практ. конф. Седьмые Скафтымовские чтения, посвящённой 110-летию Саратовского ун-та и 125-летию ГЦТМ им. А.А. Бахрушина (Саратов, 8—10 октября 2019 г.). М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2021. С. 36—46.

Куликова Е.И. Спецкурсы и спецсеминары // Методология и методика изучения русской литературы и фольклора. Ученые-педагоги Саратовской филологической школы / Под ред. проф. Е.П. Никитиной. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1984. С. 134—155.

Новикова Н.В. Примечания // Скафтымов А.П. Собр. соч.: В 3 т. Самара: Век #21, 2008. Т. 3. С. 527—530.

Покусаев Е., Жук А. Александр Павлович Скафтымов // Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. М.: Худож. лит., 1972. С. 3—22.

Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» А.П. Чехова // Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. М.: Худож. лит., 1972. С. 339—380.

Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» А.П. Чехова // Скафтымов А.П. Собр. соч.: В 3 т. Самара: Век #21, 2008. С. 367—416.

Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова // Уч. зап. Сарат. гос. пед. ин-та. Вып. VIII. Труды фак-та языка и лит. ОГИЗ; Сарат. обл. изд-во, 1946. С. 3—38.

Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова // Скафтымов А. Статьи о русской литературе. Саратов: Сарат. кн. изд-тво, 1958. С. 356—390.

Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Серия первая. Соч. Т. XI. Пьесы (1885—1904). М.: ОГИЗ, 1948. 632 с.

Примечания

1. См.: Ванюков А.И. Статья А.П. Скафтымова «Пьеса Чехова «Иванов» в ранних редакциях» в системе/цикле чеховских трудов учёного // Ранняя драматургия А.П. Чехова: Сб. ст. по мат-лам Междунар. науч.-практ. конф. Седьмые Скафтымовские чтения, посвящённой 110-летию Саратовского ун-та и 125-летию ГЦТМ им. А.А. Бахрушина (Саратов, 8—10 октября 2019 г.) М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2021. С. 36—46.

2. «Я благодарю Вас за внимание, которое Вы мне оказываете письмом от 5.III.1945», — цит. по: Куликова Е.И. Спецкурсы и спецсеминары // Методология и методика изучения русской литературы и фольклора. Учёные-педагоги Саратовской филологической школы / Под ред. проф. Е.П. Никитиной. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1984. С. 145.

3. Там же.

4. Там же.

5. Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова // Уч. зап. Сарат. гос. пед. ин-та. Вып. VIII. Труды фак-та языка и лит. ОГИЗ; Сарат. обл. изд-во, 1946. С. 3—38. Далее в тексте страницы указаны по этому изданию.

6. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Серия первая. Соч. Т. XI. Пьесы (1885—1904). М.: ОГИЗ, 1948. 632 с. Далее в тексте страницы указаны по этому изданию.

7. Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова // Скафтымов А. Статьи о русской литературе. Саратов: Сарат. кн. изд-во, 1958. С. 356—390.

8. Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова // Скафтымов А.П. Собр. соч.: В 3 т. Самара: Век #21, 2008. Т. 3. С. 337. Далее в тексте страницы указаны по этому изданию.

9. В начале раздела Скафтымов отмечает: «В этом смысле смешное и грустное являются лишь двумя сторонами жизни каждого действующего лица» (с. 28; с. 402) и делает сноску: «В водевиле «О вреде табака», над которым Чехов работал в эти годы, в идейном принципе построения персонажа имеется большое сходство с «Вишнёвым садом»» (с. 402). В XI томе чеховского 20-томника «О вреде табака» публикуется как раз перед «Вишнёвым садом» (XI, 304—308), то же касается и комментария (XI, 595).

10. Скафтымов А. Статьи о русской литературе. Саратов: Сарат. кн. изд-во, 1958. С. 385—387.

11. Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. М.: Худож. лит., 1972. С. 375—376.

12. Цит. по: Новикова Н.В. Примечания // Скафтымов А.П. Собр. соч.: В 3 т. Самара: Век #21, 2008. Т. 3. С. 530.

13. Покусаев Е., Жук А. Александр Павлович Скафтымов // Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. С. 19.