В первом акте даны и все главные идейные, философские мотивы пьесы. Начат спор между Вершининым и Тузенбахом. Счастье — только в будущем! — развивает Вершинин одну из постоянных чеховских тем. Современникам нельзя мечтать о своем счастье, пока не изменилась жизнь. Они должны только трудиться во имя будущего. Наступит иная, новая жизнь, которая в корне изменит все человеческие отношения. Тогда все люди станут такими же прекрасными, как три сестры, — нет, еще лучше, еще прекраснее. Сейчас все делается не так, как хотят сестры, против них. А тогда все будет делаться «по-вашему», жизнь будет заодно с сестрами, она станет их сестрой, дружественной им, она сама станет музыкой, счастьем светлого поэтического труда.
Сестрам кажется, что в реальной жизни они представляют собою что-то вроде ненужного придатка, вроде их знания трех языков или умения Маши «почти талантливо» играть на рояле. Но Вершинин убеждает их в том, что они — не лишние. Нет! Конечно, жизнь заглушит их, это так: «...в течение вашей жизни мало-помалу вы должны будете уступить и затеряться... вас заглушит жизнь, но все же вы не исчезнете, не останетесь без влияния: таких, как вы, после вас явится уже, быть может, шесть, потом двенадцать и так далее, пока, наконец, такие, как вы, не станут большинством. Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной».
Тузенбах стоит на иной позиции. Он изложит ее во втором акте, в очередном рассуждательском туре. Он полагает, что жизнь никогда не изменится, она всегда «останется все та же, жизнь трудная, полная тайн и счастливая... она не меняется, остается постоянною, следуя своим собственным законам, до которых нам нет дела или по крайней мере которых вы никогда не узнаете. Перелетные птицы, журавли, например, летят и летят, и какие бы мысли, высокие или малые, ни бродили в их головах, все же будут лететь и не знать, зачем и куда...»
На вопрос Маши: «Все-таки смысл?» — Тузенбах отвечает: «Смысл... Вот снег идет. Какой смысл?» Он полагает, что человек и сейчас имеет право быть счастливым, не надо искать смысла жизни, нужно жить для жизни. Вершинин же, в согласии со всеми теми чеховскими героями, которые выражают взгляды самого автора, считает, что «мы должны только работать и работать, а счастье — это удел наших далеких потомков». Маша согласна с Вершининым. Она убеждена в том, что человек должен искать смысл, высокую цель жизни, «иначе жизнь его пуста, пуста...»
Конечно, Чехов скорее на стороне Вершинина, чем на стороне Тузенбаха. С философией, похожей на тузенбаховскую, Антон Павлович, как мы знаем, сталкивался еще в своей молодости: вспомним его переписку с Сувориным о «жизни для жизни».
Вершинин высказывает чеховские мысли о недопустимости, безнравственности мечтаний о счастье для себя, в то время как уродливые, несправедливые законы жизни лишают возможности счастья подавляющее большинство людей. Тузенбах же полагает, что жизнь неизменна, всегда останется такою, какова она есть, и что человек имеет право на счастье независимо от того, ищет он или не ищет высоких, разумных целей. Жизнь жестоко посмеялась над мечтами о счастье барона Тузенбаха-Кроне-Альтшауера...
«Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом», — говорит Иван Иваныч в «Крыжовнике». Эту кардинальную чеховскую мысль, почти теми же словами, высказывает и Вершинин в споре с Тузенбахом: «И как бы мне хотелось доказать вам, что счастья нет, не должно быть и не будет для нас... Мы должны только работать и работать, а счастье — это удел наших далеких потомков».
Мысли Вершинина кажутся Тузенбаху пессимистическими, подобно тому как письмо Чехова к Суворину показалось «пессимистическим» философствующей даме. Любопытно, что декадентская критика тоже считала мысли Вершинина пессимистическими, не умея и не желая понять, что «оптимизм» Тузенбаха в тысячу раз пессимистичнее «пессимизма» Вершинина. «Вот у него и философия-то такая мрачная, — писал И. Анненский о Вершинине в своей «Книге отражений». — Теперь, видите ли, счастье невозможно. Но мы должны трудиться и страдать. Это наш долг перед светлым, хотя и не нашим будущим, — зачем иллюзии? Все это для тех неизвестных, для потомков». «Вершинин говорит, что счастье невозможно. Он пессимист, этот Вершинин, оттого так и говорит»1.
Однако вера Вершинина в изменение жизни, в лучшее будущее, его отказ от счастья до тех пор, пока право на счастье будет признано за каждым, его поиски смысла и цели жизни — все это в тысячу раз оптимистичнее, чем неподвижная, в сущности мертвенная философия Тузенбаха. Конечно, нельзя отождествлять Тузенбаха с суворинской единомышленницей. В полном противоречии со своей философией Тузенбах высказывает чеховскую мысль о близости великой очистительной грозы, о том, что скоро все будут работать, то есть как раз о коренном изменении жизни. Но его философская концепция во многом напоминает те глубоко реакционные идеи, с которыми Чехов вел спор еще в свои молодые годы. Мысли об извечной неизменности жизни, о бессмысленности поисков цели высказывает студент фон Штенберг в рассказе «Огни» (1888), и Чехов посвящает весь этот рассказ разоблачению неправильности, вредности философии Штенберга, родственной философии Тузенбаха.
Когда, в ответ на высказывание Вершинина: «И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, недостаточно чистой, быть может даже грешной», Тузенбах возражает: «Кто знает? А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением», — то и в этом споре Чехов скорее на стороне Вершинина. Рассуждения Тузенбаха — не что иное, как приукрашивание реальной действительности, утешительство, они могут вести к примирению со злом жизни, к красивому оправданию бездействия. И насмешливая выходка Чебутыкина в данном случае уместна.
«Чебутыкин. Вы только что сказали, барон, нашу жизнь назовут высокой: но люди все же низенькие... (Встает.) Глядите, какой я низенький. Это для моего утешения надо говорить, что жизнь моя высокая, понятная вещь».
О труде Вершинин и Тузенбах мечтают тоже по-разному. Для Вершинина труд высок и свят тем, что он служит грядущему общему счастью. Тузенбах стремится к труду просто потому, что порядочный человек должен трудиться. Оба эти стремления к труду почтенны. Но, конечно, Чехову неизмеримо ближе вершининская мечта о труде, как и вершининская философия в целом.
И, однако, Чехов далек от полного согласия со всеми рассуждениями Вершинина. При общей оптимистической основе мыслей Вершинина, твердо верящего в изменение жизни, в рассуждениях Вершинина все же есть и пессимистический мотив. Он, конечно, совсем не в том, в чем усматривал его И. Анненский, но все же он существует и не может не существовать, поскольку Вершинин далек от реальной борьбы за лучшее будущее, не знает путей к этому будущему. Отсюда — бездейственность его мечты. Чехов сам разделяет эту социальную, идейную, политическую ограниченность своего героя. Но Чехов скорбит об этом, осуждает эту ограниченность, хочет преодолеть ее. И он не может сочувствовать рассуждениям Вершинина о том, что все, дескать, постепенно образуется само собою, а нам остается только ждать. Вершинин излагает в сущности либерально-«постепеновские» взгляды. «Таких, как вы, — говорит он сестрам, — после вас явится уже, быть может, шесть, потом двенадцать и так далее, пока, наконец, такие, как вы, не станут большинством. Через двести, триста лет...» и т. д. Чехов уже в конце девяностых годов вплотную подошел к критике либерального «постепеновства». Вспомним хотя бы рассуждение Ивана Иваныча из «Крыжовника» о том, что нельзя ждать свободы, а надо «перескочить через ров». Но уже и до этого, в повести «Моя жизнь» (1896), Чехов дал ясную отрицательную оценку идеи эволюционного, «постепеновского», буржуазно-либерального прогресса. Герой повести в споре с типичным сторонником «постепенного» буржуазного прогресса доктором Благово, выражает, несомненно, точку зрения самого автора.
«Заговорили о постепенности. Я сказал, что... постепенность — палка о двух концах. Рядом с процессом постепенного развития идей гуманных наблюдается и постепенный рост идей иного рода. Крепостного права нет, зато растет капитализм. И в самый разгар освободительных идей, так же как во времена Батыя, большинство кормит, одевает и защищает меньшинство, оставаясь само голодным, раздетым и беззащитным. Такой порядок прекрасно уживается с какими угодно веяниями и течениями, потому что искусство порабощения тоже культивируется постепенно».
Чехов не мог присоединиться к либеральным рассуждениям Вершинина о том, что, дескать, постепенно веяния и течения благородства, чистоты будут брать верх и лет эдак через двести — триста такие, как три сестры, станут большинством. Чехов не мог удовлетвориться идиллическими разглагольствованиями Вершинина вроде того, что вот, дескать, современная жизнь «тяжела. Она представляется многим из нас глухой и безнадежной, но все же, надо сознаться, она становится все яснее и легче, и, по-видимому, недалеко то время, когда она станет совсем светлой». Да, — мог бы Чехов ответить словами героя «Моей жизни», — несомненно, что «идеи гуманные» развиваются и крепнут. Но ведь наряду с этим растут и развиваются идеи совсем иного порядка: идеи угнетения, рабовладельчества. И спокойно ждать, когда постепенно восторжествуют идеи гуманные, нет никаких оснований. «Постепеновские» взгляды Вершинина способны оправдывать бездействие, пассивную мечтательность.
Критику «постепеновства» мы можем часто встретить у Чехова. Вот, например, слова из его записной книжки: «Умный говорит: «это ложь, но так как народ жить без этой лжи не может, так как она исторически освящена, то искоренять сразу ее опасно; пусть она существует пока, лишь с некоторыми поправками». А гений: «это ложь, стало быть это не должно существовать».
Чеховская критика Вершининых, при всей ее суровости, была, конечно, ограниченной по той простой и печальной для Чехова причине, что он не имел возможности противопоставить нечто конкретное бездейственному мечтательству, либеральной «постепеновщине». Поэтому, поднимаясь над уровнем либерализма, Чехов не был свободен от либеральных влияний, пережитков, предрассудков. Только в самый последний период своей жизни, в период «Невесты» и «Вишневого сада», он вплотную приблизился к идее революции; но и в этот период у него не было знания движущих сил революции, и поэтому призыв «перевернуть жизнь», прозвучавший в рассказе «Невеста», тоже оставался все-таки общим, отвлеченным. Чехов стоял на более высокой идейной позиции, чем его герои, но, однако, противоречие между размахом мечты о новой жизни и незнанием способов борьбы за нее — это противоречие Вершинина было и противоречием самого Чехова. Его суровость в отношении к Вершинину была и суровостью в отношении к самому себе.
Конечно, Чехов тоже мечтает вместе с Вершининым о будущем, когда такие, как три сестры, станут большинством, а затем придут люди, которые будут еще лучше сестер. Это и есть мечта всей пьесы. Но Чехов осуждает бездейственное ожидание будущего, разговоры о нем вместо поисков путей и способов борьбы за него. Либерально-«постепеновская» успокоенность уводит в сторону от этих поисков. Чехов ставит своего Вершинина в явно водевильное положение чудака, безнадежного «разговорщика». В финале пьесы, например, он заставляет своего героя, в самой неподходящей для этого обстановке грустного прощания с сестрами, вновь и вновь завести свою, грубо выражаясь, философскую волынку. «Много, очень уж много я говорил, — и за это простите, не поминайте лихом», — прощается Вершинин с плачущей Ольгой и тут же, ничтоже сумняшеся, опять начинает философствовать о будущем, боясь опоздать и поминутно посматривая на часы. И уже совсем по-маниловски, — в духе мечтаний невесты из гоголевской «Женитьбы», — звучат его слова: «Если бы, знаете, к трудолюбию прибавить образование, а к образованию трудолюбие... (Смотрит на часы.) Мне, однако, пора...» Конечно, Чехов явно рассчитывает на то, что комизм и этих маниловских мечтаний и несоответствие философских высказываний обстановке печального прощанья с любимой женщиной дойдет до зрителя...
Примечания
1. И. Анненский, Книга отражений, СПб. 1906, стр. 164, 160.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |