1. «Водевиль хороший»

Чехов в продолжение многих лет мечтал написать «водевиль хороший».

Почти сразу после премьеры «Трех сестер» (7 марта 1901 года) он говорит в письме: «Следующая пьеса, какую я напишу, будет непременно смешная, по крайней мере по замыслу». Через несколько недель, в другом письме, он рассказывает: «Минутами на меня находит сильнейшее желание написать для Худож[ественного] театра 4-актный водевиль или комедию. И я напишу, если ничто не помешает, только отдам в театр не раньше конца 1903 года» (22 апреля 1901 Года). «А я все мечтаю написать смешную пьесу, где бы черт ходил коромыслом» (18 декабря 1901 года). Такие же высказывания часто встречаются в письмах Антона Павловича и в 1902 и в 1903 годах. Работая над «Вишневым садом», он писал О.Л. Книппер-Чеховой: «Если пьеса у меня выйдет не такая, как я ее задумал, то стукни меня по лбу кулаком. У Станиславского роль комическая, у тебя тоже» (5 марта 1903 года). «Последний акт будет веселый, да и вся пьеса веселая, легкомысленная» (21 сентября 1903 года). «Мне кажется, что в моей пьесе, как она ни скучна, есть что-то новое. Во всей пьесе ни одного выстрела, кстати сказать» (25 сентября 1903 года). «Пьесу назову комедией» (2 сентября 1903 года, Вл.И. Немировичу-Данченко). «Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс, и я боюсь, как бы мне не досталось от Владимира Ивановича» (15 сентября 1903 года, М. Лилиной-Алексеевой).

Центральную роль — Раневской — должна была играть комическая старуха. Чехов очень настаивал на этом. Отсутствие в Художественном театре соответствующей актрисы беспокоило его. «Писать для вашего театра, — признавался он в письме к жене, — не очень хочется — главным образом по той причине, что у вас нет старухи».

Все указания драматурга театру сводились по преимуществу к заботе о веселом, оптимистическом тоне будущего спектакля. Он боится, как бы «Вишневый сад» не прозвучал в исполнении театра печально, и подчеркивает необходимость нового тона в исполнении всех ролей в его новой пьесе.

«А Аня, — говорит он в письме к О.Л. Книппер, — так же похожа на Ирину, как я на Бурджалова. Аня прежде всего ребенок, веселый, до конца, не знающий жизни и ни разу не плачущий, кроме 2 акта, где у нее только слезы на глазах. А ведь М.Ф. всю роль проноет, к тому же она стара. Кто играет Шарлотту?» (21 октября). В письме к Вл.И. Немировичу-Данченко Чехов пишет: «Я боюсь, как бы у Ани не было плачущего тона (ты почему-то находишь ее похожей на Ирину), боюсь, что ее будет играть не молодая актриса. Аня ни разу у меня не плачет, нигде не говорит плачущим тоном, у нее во 2-м акте слезы на глазах, но тон веселый, живой. Почему ты в телеграмме говоришь о том, что в пьесе много плачущих? Где они? Только одна Варя, но это потому, что Варя плакса по натуре и слезы ее не должны возбуждать в зрителе унылого чувства. Часто у меня встречаются «сквозь, слезы», но это показывает только настроение лиц, а не слезы».

Последние строки очень важны. Обилие слез у действующих лиц не означает, что слезы должен проливать вместе с персонажами и театр. Слезы и уныние персонажей не должны вызывать слезы и уныние у зрителей. Ведь и в обыкновенном водевиле персонажи нередко плачут, а зритель не только не плачет при этом, но смеется над слезоточивостью действующих лиц.

Вл.И. Немирович-Данченко отмечал, что театр спорил с Чеховым и из-за своего недопонимания некоторых особенностей чеховской драматургии. «Тут был грех нашего театра, — нечего закрывать глаза, — было просто недопонимание Чехова, недопонимание его тонкого письма, недопонимание его необычайно нежных очертаний... Чехов оттачивал свой реализм до символа, а уловить эту нежную ткань произведения Чехова театру долго не удавалось; может быть, театр брал его слишком грубыми руками, а это, может быть, возбуждало Чехова так, что он это с трудом переносил»¹.

Тут понятия: «нежное» и «грубое» следует трактовать поистине диалектически — они переходят в свою противоположность. В самом деле, те «грубые руки» театра, о которых говорил Вл.И. Немирович-Данченко, потому и могли быть грубы в обращении с тонким чеховским текстом, что воспринимали этот текст слишком нежно. Театр «недопонял», как выразился Вл.И. Немирович-Данченко, простую и, если хотите, грубую, плебейскую, трезвую чеховскую иронию над владельцами вишневого сада, театр с нежностью отнесся к этим персонажам и тем самым взял пьесу «грубыми руками». Тонкая, хотя и острая, беспощадная чеховская ирония, скрытая сатира при такой трактовке улетучивалась, на первое место выдвигалась элегическая грусть о «вишневых садах» прошлого.

«Вишневый сад» в глазах автора являлся гораздо более комедийным, чем «Три сестры». Поэтому Чехов и был еще более резок и непримирим в отстаивании своей позиции. В письме к О.Л. Книппер-Чеховой он спрашивал:

«Почему на афишах и в газетных объявлениях моя пьеса так упорно называется драмой? Немирович и Алексеев (Станиславский. — В.Е.) в моей пьесе видят положительно не то, что я написал, и я готов дать какое угодно слово, что оба они ни разу не прочли внимательно моей пьесы. Прости, но я уверяю тебя». Об исполнительницах ролей Чехов писал, что они не делают «решительно ничего из того, что у меня написано».

Если добраться до комедийной основы «Трех сестер» мешала та трудность, что в пьесе было слито воедино комическое начало с драматическим и это новаторское сочетание еще не могло быть понято современниками, то комедийная основа «Вишневого сада» заслонялась в восприятии современников сильнейшим лирическим началом.

«Вишневый сад» совершенно необычен и не укладывается в рамки привычных жанровых определений — эта комедия с поразительно глубоким и мощным «подводным течением», со скрытой в «подтексте» большой социальной темой. Предсмертное гениальное создание великого драматурга представляет собою исключительно смелое новаторское сочетание комедии, «местами даже фарса», с глубокой, тонкой и нежной лирикой.

У Маркса есть мысль о том, что человечество «смеясь» прощается со своим прошлым, с отжившими формами жизни.

Прощание новой, молодой, завтрашней России с прошлым, отживающим, обреченным на скорый конец, устремление к завтрашнему дню родины — в этом и заключается содержание «Вишневого сада».

Настолько назрел конец старой жизни, что она представляется уже водевильно-нелепой, призрачной, нереальной. Вот настроение пьесы.

Призрачны «отжившие типы» («У знакомых») этой уходящей жизни. Таковы главные герои пьесы — Раневская и ее брат Гаев. С полным основанием они могли бы сказать о себе: «Нас нет, мы не существуем, а только кажется, что существуем».

Раневская и Гаев — хозяева имения, «прекраснее которого нет ничего на свете», как говорит Лопахин, — восхитительного имения, красота которого заключается в поэтическом вишневом саде. «Хозяева» довели имение своим легкомыслием, своим полнейшим непониманием реальной жизни до жалкого состояния. Предстоит продажа имения с торгов. Разбогатевший крестьянский сын Лопахин, друг семьи, искренно любящий Раневскую и многим обязанный ей, предупреждает хозяев о предстоящей катастрофе, предлагает им свой проект спасения, призывает серьезно подумать о грозящей беде.

Но Раневская и Гаев живут иллюзорными представлениями. Оба они проливают потоки слез о потере своего вишневого сада, без которого, как они уверены, они не смогут жить. Но дело идет своим чередом, происходят торги, и Лопахин сам покупает имение.

Когда беда совершилась, выясняется, что никакой особенной драмы для Раневской и Гаева нет. Раневская возвращается в Париж, к своей нелепой «любви», к которой она и без того вернулась бы, несмотря на все ее слова о том, что она не может жить без родины, без своего вишневого сада. Гаев тоже вполне примиряется с происшедшим. «Ужасная драма», которая для ее героев вовсе и не оказывается драмой по той простой причине, что у них вообще не может быть ничего серьезного, ничего драматического, — такова водевильная основа пьесы.

Существует в теории драматургии точка зрения, что комедия — это пародия на трагедию. В применении к «Вишневому саду» эта характеристика как нельзя более точно определяет всю сущность, всю композицию, всю иронию пьесы, характеры и взаимоотношения всех ее персонажей. Недаром, как мы увидим, прием пародии здесь используется чрезвычайно широко. Но сначала нам нужно увидеть источники лиризма «Вишневого сада».

Примечания

1. «Ежегодник Московского Художественного театра», 1943, изд. Музея МХАТ, М. 1945, стр. 176.