С «Чайки» начинается Чехов — зрелый драматург, смелый театральный новатор, принесший на сцену новое содержание и новые формы. Те особенности стиля чеховской драматургии, о которых у нас пойдет речь (наличие в пьесах Чехова двух планов: непосредственно реального и поэтически обобщенного, а также другие важные особенности), еще не проявились в «Иванове». До «Чайки» драматургия Чехова уступала по своему значению его прозе. «Чайка» открывает классический цикл драматических произведений, выражающих все наиболее глубокие темы, все важнейшие особенности творчества Чехова с новой — по сравнению с чеховской прозой — силой необычайной поэтической сосредоточенности.
«Чайка» — быть может, наиболее личное из всех произведений Чехова. Это единственная его крупная вещь, непосредственно посвященная теме искусства. Автор рассказывает о своем затаенном — о трудном пути художника, о сущности художественного таланта, о том, что такое человеческое счастье.
Это пьеса о любви, об искусстве, о подвиге. В искусстве побеждает тот, кто способен на подвиг: подвиг воли, терпения, веры в победу, подвиг труда, смелого изучения правды жизни, непрестанного обогащения и раскрытия души художника. Это пьеса о том, что искусство — дело жизни и смерти, о том, что талант сам по себе еще ничего или почти ничего не значит. «Глупец может обладать талантом, но не сможет его направить», — писал П.И. Чайковский.
Талант — это воля. Воля к подвигу — такова воля истинного художника. А подвиг может возникнуть лишь там, где есть большая цель: счастье родины, человечества. Одно лишь честолюбие, любовь к славе не способна сдвинуть горы. Значит, талант — это мировоззрение, — потому-то «глупец» и не сможет направить талант.
«Чайка» — одно из тех вечных произведений, созданных художественным гением, которые утверждают человеческую волю к свободному творчеству, к счастью, к свету, к борьбе со всеми препятствиями, со всем темным, тяжелым, мрачным. Пьеса проникнута чеховским, суровым, трудным оптимизмом — оптимизмом преодоления оптимизмом подлинной силы, который не прячет голову под крыло от трудностей жизни, а смело расправляет крылья для полета, наперекор всем препятствиям.
«Чайка» написана в середине девяностых годов (1896). Жизнь давала надежду на изменение к лучшему, и Чехов улавливал признаки подъема. Конечно, и теперь он по-прежнему стремился к цельному мировоззрению, которое для него означало научно точную, ясную программу действия, знание реальных путей к разумному, справедливому будущему, и по-прежнему с грустью сознавал, что такой ясности у него нет. Но все же его общественное, идейное самочувствие уже было иным, более светлым, чем в трагическую пору «безвременья» восьмидесятых годов.
Начиная с середины девяностых годов, Чехов все чаще обращается к теме счастья, отражая со своей общественной чуткостью тот начинавшийся в стране общественный подъем, который спустя десятилетие привел к первой русской революции.
Тема счастья, впервые прозвучавшая в таких произведениях, как «Степь» и «Счастье», теперь обогащена в его творчестве трудными поисками общей идеи, страданиями, мучительными раздумьями, она стала еще более глубокой, богатой. И, подобно тому, как, живя в приморском городе, мы постоянно чувствуем близость моря, даже когда не видим его, так, читая Чехова последнего десятилетия его жизни, мы всегда чувствуем, за всей грустью, скорбью, тоской, беспредельную широту жизни; где-то в глубине, в интонациях, в самой музыке чеховской поэзии слышится нам «торжество красоты, молодость, расцвет сил», видится образ «прекрасной суровой родины» («Степь»).
Вот проходит перед нами мрачная амбарная жизнь в повести «Три года» (1895); мы встречаемся со знакомой нам по всему предшествующему чеховскому творчеству трезвой, суровой правдой жизни. Но никогда еще не было у Чехова такого уверенного предчувствия близости решающей, крутой перемены всей этой, кажется, безвыходной жизни.
Один из героев повести, молодой ученый, химик Ярцев, поэт и художник в душе, уже высказывает те заветные мысли самого автора, которые затем все сильнее зазвучат в произведениях Чехова. Ярцев говорит своему приятелю Лаптеву:
«Как богата, разнообразна русская жизнь. Ах, как богата! Знаете, я с каждым днем все более убеждаюсь, что мы живем накануне величайшего торжества, и мне хотелось бы дожить, самому участвовать».
В «Чайке» прозвучала нота предчувствия близости счастья, прозвучала в поэтической атмосфере, в глубине пьесы.
В «Чайке» отразились и тоска Чехова и его надежда. Пьеса явилась итогом многолетних раздумий о долге художника, о сущности художественного таланта.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |