В названии нашей диссертационной работы две составляющие: «экзистенциальное» и «национальное», — поэтому мы последовательно рассмотрим использование этих понятий в науке.
Обратимся к понятию «национальное». Категория национального привлекает огромное внимание современных учёных, что связано с возросшим интересом общества к проблемам национальной идентификации, а также процессам глобализации и локализации. Образ мира той или иной нации изучается также и посредством художественной литературы. Характерно, что в современной гуманитарной науке использование терминов, содержащих компонент «национальный», неустойчиво, и, в целом, отмечается тенденция к использованию отдельных понятий в качестве синонимов.
Для нашего исследования огромный интерес представляют разрабатываемые филологической наукой понятия «национальная картина мира» и «национальный образ мира».
В культуре нации содержатся определённые представления и ценности, которые формируют способ отношения человека данной нации к миру, т. е. национальную картину мира. Данное понятие вызывает в гуманитарной науке особый интерес, но активно используется в основном лингвистами и культурологами. Понятие национальная языковая картина мира активно изучается специалистами в области языкознания (В.А. Маслова, А.А. Зализняк, И.Б. Левонтина, А.Д. Шмелев, А. Вежбицкая1 и др.), которые определяют данный термин как процесс и результат отражения в языке исторического, культурного, социального, языкового опыта определенного национально-лингво-культурного сообщества. Основой языковой картины мира является лингвокультурный концепт, и набор концептов уникален для каждого народа. В.А. Маслова понимает концепт как «ментальное национально-специфическое образование, планом содержания которого является вся совокупность знаний о данном объекте, а планом выражения — совокупность языковых средств (лексических, фразеологических, паремиологических и др.)» [Маслова 2004: 27]. По мнению исследователя, концептом могут быть не любые понятия, а только сложные из них, наиболее характерные для данной культуры. Учёный отмечает общность концептуальных картин мира представителей разных этносов и указывает на вторичность языковой картины мира по отношению к концептуальной: «Концептуальные картины мира у разных людей одинаковы, ибо человеческое мышление едино. Национальные языковые картины мира — это просто иное их «расцвечивание». Языковая картина мира отражает национальную картину мира и может быть выявлена в языковых единицах разных уровней» [Маслова 2004: 51]. Исследование концептов, характерных для определенной этнокультурной общности, помогает понять выраженные в языке отличительные особенности культурно-исторического опыта того или иного народа.
Для нас особый интерес представляет разработка понятия национальное литературоведами, которые считают данную категорию одной из важнейших. Мышление любого индивидуума, сознательно или неосознанно, подвергается влиянию процессов, происходящих в обществе и культуре, поэтому мир, представленный в художественном произведении конкретного национального писателя, несёт отпечаток самых разнообразных особенностей национального бытия, в которое погружен писатель. Национальный компонент в художественном тексте даёт писателям возможность осознать уникальность своей культуры и очертить свойственную ей систему ценностно-смысловых ориентаций.
В целом, в современном литературоведении проблема выражения национального в художественном тексте освещается не столько продуктивно, как в лингвистике, и особая литературоведческая дисциплина, названная В.Н. Захаровым этнопоэтикой2 и призванная изучать национальное своеобразие конкретных литератур, ещё только разрабатывается и нуждается в глубоком теоретическом, эстетическом и этическом осмыслении. Сложность определения национального своеобразия конкретной литературы или конкретного автора связана также и с тем, что употребление самого термина «национальный» неустойчиво. В работах, посвящённых национальному своеобразию русской литературы, используются такие понятия, как «национальная картина мира», «национальный образ мира», «национальное бытие», «национальный космос», «национальная модель мира», «национальная специфика текста», «национальное своеобразие художественного произведения» и другие, — которые нередко используются как синонимы, при этом каждый исследователь вкладывает своё понимание в значение того или иного термина. Из-за терминологической размытости и неясности объекта исследования работы, посвящённые национальной литературной специфике, немногочисленны, и практически нет целостных этнопоэтических исследований на материале отечественной литературы.
О важности изучения национального своеобразия русской литературы и культуры писали ещё Д.С. Лихачёв, А.М. Панченко, Ю.М. Лотман и другие3. Д.С. Лихачев в статье «Национальное единообразие и национальное своеобразие» (1968) поднимает вопрос о национальном своеобразии литератур и видит национальное своеобразие как историческую категорию: «Национальное своеобразие литературы — это прежде всего национальное своеобразие путей её развития, своеобразие её исторических судеб и своеобразие форм классовой борьбы, сказавшейся в литературе, расстановки в ней идейных сил. Иными словами, национальное своеобразие литературы есть, в первую очередь <...> своеобразие классовой борьбы, идейных конфликтов и противоречий, которые в литературе отражают борьбу, конфликты и противоречия национальной действительности» [Лихачев 1968: 135]. Учёный добавляет: «<...> Национальное своеобразие литературы в значительной мере зависит от национального характера её писателей и определяется национальным своеобразием их героев. Литература же, в свою очередь, очень важна для определения национального своеобразия, так как своеобразие, в первую очередь, раскрывается в творчестве, в характере творчества людей данной нации» [Лихачев 1968: 139]. Исследователь усматривает трудность в определении национального своеобразия литературы в том, что непросто выделить «национальные характеристики того или иного народа» [Лихачев 1968: 137]. Действительно, сложно четко обозначить те черты характера, которые свойственны только одной нации или национальности и сложно определить те национальные черты, которые оставались бы устойчивыми при смене общественных эпох. Причину исследователь видит в том, что «характер любого человека не существует сам по себе, в «безвоздушном пространстве». Характер проявляется в соотношении с другими характерами, в социальной среде. Характеры людей входят в определённую систему, они соотносятся между собой, они сталкиваются, сопротивляются друг другу, тянутся друг к другу, поддерживают один другого. И только в этих соотношениях они проявляются. Человек по природе своей социален. Вне окружающего его нет. И это как-то недостаточно учитывается. Вот почему есть типы русских, но нет единого типа русского. В русской литературе мы имеем огромное множество типично русских характеров, но никто из этих характеров — носителей русских черт — не мог бы один представительствовать русский народ как таковой» [Лихачев 1968: 137—138]. Учёный определяет «огромное множество типично русских характеров» как «сообщество характеров и типов»: «Правильнее говорить не о национальном характере народа, а о сочетании в нём различных характеров, каждый из которых в той или иной мере национален. Своеобразие этого сочетания не менее важно, чем и своеобразие самих характеров» [Лихачев 1968: 138]. В своих работах Лихачев стремится осмыслить духовный облик русского народа, наиболее важные черты национального характера, его достоинства и недостатки, понять особенности общественных отношений и жизненных ценностей русского человека. Так, по мнению исследователя, в формировании русского национального самосознания большую роль играли политическая власть, православная церковь, язык и литература, фольклор, обычай и традиции, а также трепетное отношение к природе. Наряду с позитивными качествами — добротой, отзывчивостью, великодушием, смелостью, состраданием, простотой и открытостью — в русском национальном характере отмечают разгильдяйство, лень, халатность, безответственность, а также бескомпромиссность, стремление к крайностям, безудержность, покорность, расчет на «авось». Более того, по мнению Лихачева, в русском национальном характере воплотились также основные духовные ценности европейской культуры: «Русская культура всегда была по своему типу европейской культурой и несла в себе все три отличительные особенности, связанные с христианством: личностное начало, восприимчивость к другим культурам (универсализм) и стремление к свободе» [Лихачев 2006: 366].
Большой интерес в области этнопоэтики представляет теория Г.Д. Гачева, в которой присутствует термин «национальные образы мира». В одноимённой книге «Национальные образы мира» (1995) исследователь называет национальный образ мира «сеткой координат», которой народ улавливает мир, как космос. Эта «сетка координат» «не поддается рациональному объяснению, поскольку большая ее часть находится в области мифопоэтического и неосознанно воспроизводится в художественных образах и мотивах» [Гачев 1995: 44]. По мнению исследователя, национальный образ мира представляют собой единство взаимодополняющих феноменов: национальной природы, психического склада и мышления народа, его истории. Природе в этой триаде отводится первичная роль. Гачев дает интересную мифологическую интерпретацию этого единства: «Природа каждой страны есть текст, исполненный смыслов, сокрытых в Матери. Народ = супруг Природины (Природы + Родины). В ходе труда за время Истории он разгадывает зов и завет Природы и создает Культуру, которая есть чадородие их семейной жизни. Природа и Культура находятся в диалоге: и в тождестве, и в дополнительности; Общество и История призваны восполнить то, чего не даровано стране от природы» [Гачев 1990: 11]. По мнению учёного, в национальном образе мира отражается и выявляется «основной фонд национальных ценностей, ориентиров, символов, архетипов». Исследователь предлагает следующие «параметры анализа национальной картины мира»: национальные предметы (дом, национальная еда, тело человека, танец, музыка, игры), национальный Зодиак, пространство и время, язык, природа, эрос и пр. Но в то же время Гачев осмысляет интересующее нас понятие «национальные образы мира» очень широко и размыто, не даёт четких научных толкований (пользуясь вместо них метафорами) и не определяет состав художественных компонентов, составляющих данное понятие.
Поэтому важным представляется вопрос, как выявить национальное в художественном тексте и какие художественные компоненты составляют данное понятие. В работе «Русская литература и христианство» (1994) В.Н. Захаров отмечает две тенденции, связанные с осмыслением категории национального в художественном тексте, а именно: выявление фольклорных образов и мотивов и описание христианских образов [Захаров 1994]. Выявление христианских образов исследователь считает центральным приоритетным направлением современной этнопоэтики. Литературно-художественное творчество и религия в России, по мнению большинства исследователей, всегда имели более тесные и напряженные отношения, чем в западных культурах. В творчестве русских писателей большую роль играли религиозно-этические элементы, определявшие тематику произведений и арсенал художественных средств. Захаров рассматривает значение православия в становлении русской культуры: появление письменности, развитие книжности и словесности — и утверждает, что русская литература всегда была христианской и вопреки историческим обстоятельствам оставалась ею в советское время [Захаров 1994]. В статье «Православные аспекты этнопоэтики русской литературы» (1998) исследователь подчёркивает мысль о том, что духовная сущность русской литературы заключается в её православном и соборном характере. По мнению учёного, данную мысль доказывает наличие православных идей и тем в основе сюжетов русских романов и повестей [Захаров 1998]. Концептуальное обоснование связи русской литературы с христианством содержится в работах В.А. Котельникова4. И.А. Есаулов в монографии «Категория соборности в русской литературе» (1995) доказывает мысль о том, что для русского типа культуры, русского типа ментальности характерна категория соборности — ведущая категория русского православного христианства — и предлагает новую теоретическую концепцию, глубинно связанную с доминантным для отечественной культуры типом христианской духовности. Внимание к духовным проблемам, нравственности, совести; поиск жизненной правды; учительство, дидактичность русской литературы, восприятие писателей как определенных духовников; идея соборности — всё это достаточно часто отражается в русских произведениях. В книге «Пасхальность русской словесности» (2004) учёный разрабатывает понятие «пасхальный архетип» как доминантный для русской литературы. Данный архетип скрыто присутствует во многих произведениях русской словесности и представляет собой художественно организованное паломничество к Пасхе, к новой жизни [Есаулов 2004].
Включая названные компоненты (фольклорные образы и мотивы, христианский образы), национальный образ мира также содержит в себе и другие элементы художественной системы, такие, как вещный мир, хронотоп, инокультурные образы в тексте и другие, и содержание этнопоэтического компонента в художественном творчестве уникально для каждого конкретного автора.
С.В. Шешунова в докторской диссертации «Национальный образ мира в русской литературе» (2006) достаточно полно раскрывает тему национального образа мира в художественном тексте, и теоретические положения доказываются исследователем на примере конкретных художественных произведений. Проводя параллель с языковой картиной мира в этнолингвистике, литературовед рассуждает о национальном образе мира как категории этнопоэтики, доказывает её важность для понимания литературы и даёт следующее определение данному понятию: «Национальный образ мира — это многоуровневая художественная структура, комплекс взаимодействующих компонентов литературного текста, обладающих этнокультурной спецификой» [Шешунова 2006: 36]. По мнению исследователя, «ключом к пониманию каких-то важных особенностей культуры народа могут служить те или иные лексические единицы» [Шешунова 2006: 57]. Эти компоненты, по мнению учёного, выявляются в образном строе, сюжетно-композиционной и пространственно-временной организации текста. На материале творчества таких писателей, как П.И. Мельников-Печерский, А.И. Солженицын, И.С. Шмелёв, Шешунова анализирует разнообразные православные, мифологические и фольклорные образы (Христа, Колеса, Волги, вихря) и мотивы (усадьбы, дороги, креста, молитвы) и приходит к выводу о единстве христианской культуры и народного творчества в русской литературе. В последующих работах исследователь уточняет, что «в творчестве того или иного писателя национальный образ мира может проявляться в разном объеме. Он может обнаруживать себя в виде отдельных мотивов или многочленных цепочек мотивов. Мотивы, обладающие национально-культурной спецификой, в художественном мире отдельного автора могут быть фундаментальными, структурообразующими, а могут — периферийными, и в различных текстах их доминанты выражаются по-разному» [Шешунова 2008: 16]. «Итак, опора на такую категорию, как национальный образ мира, позволяет объединить два направления отечественной этнопоэтики — анализ фольклорных традиций в русской литературе и выявление ее «православного подтекста», «православного кода»» [Шешунова 2008: 14]
При исследовании национального образа мира в творчестве Чехова мы опирались на определение, данное С.В. Шешуновой, и сформулировали на его основе определение «национальное художественное бытие», которое используется в настоящей диссертационной работе. Отметим, что термин «национальное художественное бытие» не закреплён в науке и используется в отдельных литературоведческих работах как синоним к понятиям «национальный образ мира», «национальная модель мира».
Мы определяем «национальное художественное бытие» как выраженную в тексте самобытную материальную и духовную целостность нации. Национальное бытие создаётся не только через изображение внешних примет родины (пейзажных картин, предметов быта), но и выделяется в сюжетно-композиционной и пространственно-временной организации, образном строе, национальной топике, символах, мотивах и лейтмотивах, речевой характеристике персонажей, а также выявляется через художественное осмысление традиций и обычаев, которые основываются на определённой системе ценностей и определённом типе переживания национальной истории и её особенностей. Специфика художественного отражения национального бытия в творчестве каждого конкретного автора является уникальной.
Какова роль художественного сознания по отношению к национальному сознанию — сознанию конкретной эпохи, в которую живёт и творит писатель?
Национальное бытие, изображённое в тексте, по-разному соотносится с сознанием автора и героев. Сознание — категория, рассматриваемая с принципиально разных позиций и в философии, и в культурологии, и в эстетике, и в педагогике, и в религиоведении, поэтому важно определиться, с каких позиций мы смотрим на данную категорию. Так, проблема сознания являлась центральной в трудах советского психолога и философа С.Л. Рубинштейна. В работе «Человек и мир» (1997) учёный, пытаясь определить место человека в бытии и рассмотреть совокупность отношений человека с миром, природой, другими людьми, выдвинул идею о том, что человек как субъект подчинен всеобщим закономерностям бытия, включается в бытие и сам является особым уровнем развития бытия. Человек, по мнению Рубинштейна, не есть некая «наличность» в бытии, не есть еще один предмет наравне с другими: он вступает с бытием в особые отношения: практические, познавательные и этические. Учёный доказывает, что не только бытие определяет сознание, но и сознание определяет бытие: «Наличие сознания у человека, которое предполагает или означает, что человек и отделяет себя от окружающего — природы, мира, и связывает, соотносит себя с ним, — это есть характеристика человека, из которой вытекают важнейшие особенности человеческого бытия. Здесь выступают одновременно и соотнесенность человека с миром, связь с ним не только в познании, а в бытии, и обособленность от мира. В плане познания здесь осуществляется процесс перехода реального существующего мира в идеальный. В плане практики и действия — бесконечность процесса проникновения человека в мир, приобщения к нему и вместе с тем его изменения» [Рубинштейн 1997: 85]. Экзистенциальный философ М. Хайдеггер, связывая проблемы онтологии и смыслообразования с жизненным миром человека, рассматривал сознание как один из моментов бытия [Хайдеггер 1993].
Изучение категории «художественное сознание» происходит на стыке философии и литературоведения. Во многих литературоведческих работах сам термин «сознание» не имеет чёткого определения, а используется в качестве научной метафоры, что порождает вариативность трактовки. Сложность определения понятия «художественное сознание» заключается в том, что сознание в литературном творчестве видится и как объект, и как субъект. Продуктивными подходами в интерпретации термина «тип художественного сознания», как нам кажется, являются подходы В.Е. Тюпы и Е.К. Созиной, реализующих принципы теории коммуникации и теории сознания М.К. Мамардашвили.
Работы В.И. Тюпы, в которых развивается теория модусов художественности, определяют художественное сознание через категорию Другого. «Умное слово «со-знание» прозрачно указывает на коммуникативную природу того, что оно обозначает. Любое содержание сознания есть по существу совместное, интерсубъективное знание» [Тюпа 1996: 17]. Жизнь сознания — это коммуникация. «Человеческая способность к коммуникации развивается стадиально, образуя на пути своей эволюции основные модусы сознания (способы совместного знания). Таких модусов история человечества знает всего четыре» [Тюпа 1996: 17]. Особо акцентируя внимание на коммуникации как важнейшей функции сознания, исследователь выделяет стадии (модусы) эволюции сознания (коммуникации): роевое сознание первобытного человека, ролевое (авторитарное) сознание, уединенное сознание и конвергентное сознание.
Термин «тип художественного сознания» как категория трансисторическая наиболее последовательно обосновывается в работах Е.К. Созиной. В своей докторской диссертации «Динамика художественного сознания в русской прозе 1830—1850 годов и стратегия письма классического реализма» (2001) исследователь ставит вопрос определения самого понятия «сознание». Объединяя философскую и литературоведческую мысль, Созина говорит об идеальной сущности сознания, сознания как начала, в основе своем трансцендентного. Опираясь на философские концепции Мамардашвили и Пятигорского, Созина вводит в свое исследование термин «сознание» в качестве исходной метакатегории для описания литературных явлений. При этом учёный утверждает, что данный термин применим как для анализа «содержательного уровня литературного ряда (семантика и прагматика текста произведения, творчества писателя, литературного направления и т. д.), так и для формально-структурного (поэтика)» [Созина 2002: 14]. Художественное сознание понимается Созиной как «целостный «идеальный континуум» (Л.А. Закс) или «живая форма» культуры, обеспечивающая ее существование и дление» [Созина 2002: 7—8]. Его можно представить и «как феноменально-феноменологическое единство персонологически определенной деятельности субъекта-творца и интенций некоей коллективной общности, обычно именуемой литературой, культурой, эпохой и т. д., — при условии, что эта общность носит условный, чисто референциальный характер и в данном случае лишь указывает на независимый от целенаправленных действий и усилий индивида (и самой общности) смысл его творения, на его включенность в общее поле сознания» [Созина 2002: 9]. Также Созина уделяет особое внимание письму как объективированной форме бытия сознания, что дает возможность исследователю выйти на новый уровень анализа функционирования художественного сознания, выявить содержательные, смысловые и поэтологические сферы его воплощения.
Одним из типов художественного сознания является экзистенциальное сознание. Данный тип художественного сознания определяется как доминантный в литературе XX века. Интерес к феномену экзистенциального сознания носит комплексный междисциплинарный характер и формируется на стыке исследований философии, литературоведения, психологии, социологии.
Главным предметом экзистенциальной философии М. Хайдеггера становится человеческое существование — экзистенция, определяемая как уникальный способ человеческого бытия в мире. По-новому выводя соотношение бытия и сознания, учёный писал: «На что еще другое, если всерьез о том задуматься, должна указывать приставка «со-» в именах «сознание» и «само-со-знание», кроме как на экзистенциальное существо того, что существует, поскольку экзистирует?» [Хайдеггер 1993: 32]. Экзистенция всегда ускользает от понимания посредством абстракций, её невозможно познать, но в ней можно только пребывать. С точки зрения Хайдеггера, бытие интенционально, т. е. не может быть чистого бытия; при этом бытие всегда обращено на какое-то иное бытие. Интенциональность бытия человека выражается в его экзистенциалах, к которым относятся страх, надежда, забота и т. п. Бытие, таким образом, всегда выступает как включенность в некое иное бытие, как присутствие, «здесь-бытие», «бытие-в-мире» — Dasein. Человек может забыть о своей экзистенции и воспринимать свою собственную жизнь как совокупность фрагментов времени, наполненных фрагментарными, разрозненными отношениями. Экзистенциальный компонент человеческого сознания (самосознания) универсален, но актуализируется в ситуации смысловой утраты, открытия сущностной неукорененности человека — его «бездомности» [Хайдеггер 1993: 206].
Экзистенциальная психология понимает человека как «бытие-в-мире» и исходит из первичности бытия человека в мире, столкновение с которым порождает у каждого человека базовые экзистенциальные проблемы, неопределенность, стресс и тревогу. Ассимилируя идеи Аристотеля, Платона, Гегеля, Канта, экзистенциалистов, а также К. Маркса, С.Л. Рубинштейн в работе «Человек и мир» (1997) разработал философскую парадигму, близкую современной экзистенциальной традиции. По мнению исследователя, важными моментами жизни человека становятся так называемые «поворотные этапы» жизни, которые «показывают» историю формирования личности, становление собственно человека [Рубинштейн 1997]. Сущность бытия человека — это свобода и человечность отношений к другому человеку, и человек раскрывается, прежде всего, через свое отношение к другому человеку; истинную, специфическую онтологию человека характеризуют этические, моральные отношения, т. е. те отношения, где реализуются ценности и смыслы жизни.
Современная филологическая наука пытается найти соответствия литературоведческих понятий экзистенциальным переживаниям. В рамках литературоведения ведутся продуктивные исследования, посвященные проблемам соотнесенности художественного сознания с принципами экзистенциальной философии, и термин «экзистенциальное сознание» активно разрабатывается В.В. Заманской, С.А. Кибальником, А.П. Власкиным, С.Г. Семеновой и другими.
В работах В.В. Заманской5 обосновывается термин «экзистенциальный тип художественного сознания». Исследователь выделяет экзистенциальное, диалогическое, политизированное, мифологизированное, религиозное типы художественного сознания XX века [Заманская 2002: 21]. Категорию «тип художественного сознания» Заманская предлагает в качестве альтернативной по отношению к категории «художественный метод». Вводя экзистенциальное сознание в качестве метасодержательной категории, литературовед опирается на современные исследования по мифопоэтике, метонимически переносит законы универсальности мифа на экзистенциальное сознание. В качестве методологии исследования литературовед выбирает контекстно-герменевтический метод, развиваемый в рамках феноменологического подхода, благодаря которому «художественные системы, типологически неродственные, оказываются однорядовыми, снимается изолированность явлений и процессов; параллельность явлений и процессов в разных национальных культурах, протекающих при ритмически-хронологических несовпадениях, <...> выявить общие законы художественного сознания столетия» [Заманская 2002: 22]. Заманская размышляет о соотношении типа сознания как категории историко-литературного процесса и как способа художественного мироощущения. На основе анализа специфики воплощения экзистенциального сознания в художественных произведениях русских поэтов и писателей (Ф.И. Тютчева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, Л.Н. Андреева, А.Н. Белого, И.А. Бунина, В.В. Набокова, Г.В. Иванова и др.) исследователь конструирует устойчивую модель мира в литературе экзистенциальной ориентации. Параметрами данной модели называются «катастрофичность бытия, кризисность сознания, онтологическое одиночество человека» [Заманская 2002: 32]. Конструируя экзистенциальный тип художественного сознания, исследователь характеризует его через привлечение таких констант, как пространство, принцип отбора материала, объективность и правда, исследование человека, познание, экзистенциальная проблематика, вариативность экзистенциального типа поэтики. Литературовед отмечает, что вырабатываемые под влиянием экзистенциального сознания основные принципы поэтики и стиля структурируют себя в следующих «категориях: поток — ситуация — абзац — экзистенциальное слово» [Заманская 2002: 36]. Важным для нас представляется наблюдение Заманской о том, что экзистенциальное сознание является категорией наднациональной: «Экзистенциальное сознание по своим истокам и возможностям философского и эстетического познания человека и бытия — феномен общечеловеческий, наднациональный и в значительной мере надысторический. Оно выразило различные типы сознания русского и европейского и явилось константной основой литературы различных периодов» [Заманская 2002: 26]. Правда, исследователь не предлагает чётких критериев отнесения того или иного художественного сознания к экзистенциальному типу, хотя стремится выделить различия в понятиях «экзистенциальный» и «экзистенциалистский». В целом, мы заметили, что во многих работах, посвящённых проблеме экзистенциального сознания в художественном творчестве, не даётся чётких критериев отнесения художественного сознания к экзистенциальному типу; само понятие «экзистенциальное» приобретает очень широкой смысл; категории «экзистенциальный» и «экзистенциалистский» рассматриваются как тождественные, а то или иное произведение относят к экзистенциальному по наличию в нём мотивов, характерных для западно-европейской философии экзистенциализма. Так, для литературоведа и философа С.Г. Семеновой критерием отнесения художественного произведения к экзистенциальному выступает наличие в нём таких экзистенциальных мотивов, как скука, одиночество, смерть6.
Отождествляя понятия «экзистенциальный» и «экзистенциалистский», С.А. Кибальник уточняет степень вовлечённости русской литературы в экзистенциальную проблематику: «Русскую экзистенциальную традицию составили в первую очередь Достоевский и Толстой (в особенности в истолковании Льва Шестова), в определенной степени В.В. Розанов, непосредственно сама философская публицистика Шестова, Чехов, в каком-то смысле Гоголь и Тургенев, и с существенными оговорками, Н.А. Бердяев» [Кибальник 2011: 14]. По мнению исследователя, черты, присущие русскому экзистенциализму, — это «антиидеологизм и иррационализм, а также понимание смерти как инобытия», «этические и религиозные искания», «более оптимистический» в отличие от западной экзистенциальной философии, и «менее индивидуалистический характер» [Кибальник 2011: 16]. «Основными принципами этого течения, характерными для всех экзистенциалистских доктрин, обыкновенно провозглашаются следующие:
1. Единственная подлинная действительность — бытие человеческой личности.
2. Существование предшествует сущности.
3. Отрицание априорных, связывающих и ограничивающих личность общих формул, идеологии общих целей и универсальности средств, ведущих к этим целям.
4. Постулат борьбы подлинного человека, то есть такого человека, который не прибегает ни к каким внешним оправданиям своих поступков.
5. Бытие — цепь неограниченных и непредвиденных актов сознания.
6. Конкретное «Я» живет всегда среди других людей, существует в глазах других, в отношениях с другими.
7. Нет одной истины, истин много, истиной является «субъективность», а следовательно ее находят не путем диалектического или дискурсивного анализа, а углубляясь в себя, исследуя структуру своих собственных переживаний.
8. Пытаясь изобразить мир как область наиболее личной жизни и ответственности человека, экзистенциализм показывает, как меняется этот мир в зависимости от индивидуальных целей, которые каждый ставит перед собой» [Кибальник 2011: 19].
Интересны замечания учёного об особенностях сознания героев А.П. Чехова. По мнению исследователя, герои писателя безуспешно пытаются разобраться в жизни и отступают перед многообразием и непостижимостью сменяющих друг друга картин действительности. Кибальник указывает на близость художественной философии Чехова с философской феноменологией Э. Гуссерля, реалистическая феноменологией Н. Гартмана и М. Шелера и феноменологической герменевтикой Г.Г. Шпета [Кибальник 2011: 375—377]. Литературовед пишет: «Если перевести все это на философский язык, то, в сущности, можно сказать, что, здесь у Чехова декларируется принцип слитности субъекта и объекта, даже их «тождества» в постижении мира и одновременно утверждается своеобразная — феноменологичность» человеческого познания: ему не дано пробиться сквозь окружающие человека явления к их сущности. А это напоминает уже не позитивисткую, а феноменологическую философию («нет объекта без субъекта», как формулировал этот принцип Э. Гуссерль), которая возникнет на Западе и в России вскоре после смерти писателя» [Кибальник 2011: 372].
Опираясь на труды литературоведов, философов и психологов, мы дадим своё определение интересующему нас понятию и отметим критерии отнесения того или иного художественного сознания к экзистенциальному типу. Под «экзистенциальным сознанием» мы понимаем одновременно одну из форм репрезентации художественного сознания и особый тип мироощущения, рождаюшийся в процессе переживания человеком собственного существования, вопрошания о смысле своего бытия, — как выражение глубокой заинтересованности личности в познании и самопознании — и актуализируется через опыт индивидуального существования. Экзистенциальное сознание бытийно, общечеловечно и не закреплено за отдельной культурно-исторической эпохой или нацией.
Следует сделать небольшое отступление об использовании терминов «экзистенциальное» и «экзистенциалистское» в литературоведении. В работах литературоведов существует тенденция использовать данные термины как синонимы, но на наш взгляд, они обозначают явления разного порядка. С нашей точки зрения, общее между экзистенциальным и экзистенциалистским в том, что оба понятия обращаются к экзистенции человека, но смотрят на неё под разным углом зрения. Исследователи нередко относят то или иное явление к экзистенциальному, если в тексте преобладает самовыражение над образностью. Но в этом случае экзистенциальными могут считаться практически любые произведения, в которых выражается мировоззренческая позиция автора и в которых представлены ситуации рефлексии и выражены ценностно-смысловые позиции героев.
На наш взгляд, экзистенциальным (в плане и содержания, и выражения) может считаться произведение, в котором смыслы и способы их реализации в поэтике связаны с проблемой существования и отражают особый взгляд писателя на её решение. Русское художественное сознание пореформенной эпохи в целом может быть обозначено как сознание экзистенциальное. Преломление экзистенциального сознания имеет свою специфику в творчестве каждого автора. Так, можно говорить об экзистенциальном сознании Ф.М. Достоевского, Ф.И. Тютчева, В.М. Гаршина или А.П. Чехова, однако специфика понятия «экзистенциальное» применительно к каждому конкретному писателю будет уникальной. Чехова мы относим к писателям с экзистенциальным типом сознания.
Главным критерием отнесения художественного произведения к экзистенциальному мы считаем изображение в нём экзистенциальной ситуации, возникающей благодаря взаимодействию человека и мира и открывающей возможности для экзистенциального переживания. Экзистенциальные смыслы рождаются при глубокой заинтересованности личности в познании и самопознании, в желании выйти за предела: поверхностного и обыденного, в огромном стремлении найти выход из ситуации и совершить осмысленный личностный поступок. Суть экзистенциального — в том, что человек видит какие-то феномена: не в банально-повседневном, а в расширенном контексте, особенно когда он имеет дело с тем, что выходит за пределы его понимания. Экзистенциальное достигается через углубление и переживание своего места в мире. Данный процесс совершается не обязательно в процессе целенаправленных духовно-нравственных исканий русской интеллигенции, как в романах Л.Н. Толстого или Ф.М. Достоевского. Экзистенциальное находится в опыте повседневной жизни, в обыденных, а не экстремальных ситуациях, и человеку открываются новые горизонты видения. Экзистенциальное проживается в повозке по дороге домой, за обедом, при отходе ко сну или при выполнении какой-либо работы, то есть в бытии обыденном. Попытка осмыслить своё место в мире, переживание утраты и потрясение героем, поражение величием природы, осознание связи времен, — всё это проявление экзистенциального. Опыт углубления приводит к тому, что человек напряжённо ищет глубину, и ему уже не достаточно поверхностных впечатлений и рассуждений. В каждой попытке открыться этому, человек оказывается в диалоге с тем, что пока не может охватить своим умом и своим опытом. Эта позиция названа в экзистенциальной философии пробуждением, выражающимся в глубокой затронутости непостижимым величием того, что тебя превосходит. После пробуждения происходит понимание.
В нашем исследовании переживания героев Чехова описываются с помощью экзистенциально-феноменологического подхода. Методологические принципа: феноменологического анализа литературных произведений базируются на утверждении, что феноменология — дескриптивный научный метод, рассматривающий феномен исходя из него самого. Главный момент анализа — читательско-исследовательская рефлексия, направленная на выявление феноменов авторского сознания. Таким образом, реконструкция экзистенциальных настроений в прозе Чехова осуществляется нами на основе филологических источников — живого опыта переживания текста и тех бытийных ситуаций, в которые автор погружает читателя-исследователя. Исследователь, чтобы понять автора как феномена, должен «вчувствоваться» в произведение. «Беспредпосылочный», «смысловой» подход (в терминологии Э. Гуссерля — феноменологический) к рассмотрению чеховской художественной философии нам представляется особенно перспективным и актуальным, так как он позволяет отразить художественную оригинальность Чехова и увидеть концептуальное индивидуально-авторское художественное обобщение важнейших философских проблем, решаемых в сфере самого эстетического объекта. «У Чехова имеет место не только феноменологический дискурс, но и феноменологический тип повествования, при котором именно картины окружающего мира и образы людей, отраженные в сознании героев, и сами особенности их сознания становятся единственными доступными «истинами» [Кибальник 2010: 38].
Национальное бытие находится в определённых отношениях с экзистенциальным сознанием, и данная связка также уникальна для каждого конкретного автора. Необходимо отметить, что попыток изучения взаимодействия экзистенциального сознания как типа художественного мышления и национального бытия как изображённого в тексте мира в современном литературоведении ещё не предпринималось.
В следующем разделе нами обобщаются наиболее значимые исследования последних лет и характеризуется современное состояние науки о Чехове в рамках избранного нами аспекта исследования.
Примечания
1. См. работы: Зализняк А.А., Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. — М.: Языки славянской культуры, 2005. — 544 с.; Маслова В.А. Когнитивная лингвистика: учебное пособие / В.А. Маслова. — Минск: ТетраСистемс, 2004. — 256 с.; Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. — М.: Прогресс. 1996. — 312 с.
2. См. работы: Захаров В.Н. Русская литература и христианство // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. — Петрозаводск: ПГУ. — 1994. — Вып. 1. — С. 5—11; Захаров В.Н. Православные аспекты этнопоэтики русской литературы // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 2. — Петрозаводск, 1998. — С. 530.
3. См. работы: Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 т. — Л., 1987. — Т. 3. — Л.: Худож. лит., 1987. — 520 с.; Лихачев Д.С. Избранные труды по русской и мировой культуре. — СПб.: Изд-во СПбГУП, 2006. — 416 с.; Лихачев Д.С. Национальное единообразие и национальное разнообразие // Русская литература. — 1968. — № 1. — С. 135—141; Панченко А.М. О русской истории и культуре. — СПб.: Азбука, 2000. — 464 с.; Лотман М.Ю. Беседы о русской культуре. — СПб.: Издательство «Искусство — СПБ», 1994. — 416 с.; Лотман М.Ю. Избранные статьи в трёх томах. Том 1. Статьи по семиотике и топологии культуры. — Таллин: Александра, 1992. — 472 с.
4. См. работы: Котельников В.А. Православная аскетика и русская литература: (На пути к Оптиной). — СПб.: Призма-15, 1994. — 208 с.; Котельников В.А. Православие в творчестве русских писателей XIX в.: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. — СПб., 1994. — 40 с.
5. Заманская В.В. Русская литература первой трети XX века: проблема экзистенциального сознания / В.В. Заманская. — Екатеринбург-Магнитогорск: Изд-во Урал. ун-та, 1996. — 409 с.; Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на страницах столетий: Учебное пособие. — М.: Флинта; Наука, 2002. — 302 с.
6. См. работы: Семенова С.Г. Два полюса русского экзистенциального сознания. Проза Георгия Иванова и Владимира Набокова-Сирина // Новый мир. — 1999. — № 9. — С. 183—205; Семенова С.Г. Экзистенциальное сознание в прозе русского зарубежья (Гайто Газданов и Борис Поплавский) // Вопросы литературы, 2000, май—июнь. — С. 67—106.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |