В данном разделе не ставится задача изучить все написанные с 1970-х гг. монографии и статьи, освещавшие, насколько глубоко воплощена русская жизнь в произведениях Чеховым и как соотносятся экзистенциальное и национальное в текстах писателя. Данная задача может быть осуществима в отдельной статье и даже монографии. Мы ставим своей задачей проанализировать корпус литературоведческих и философских текстов, отражающих взгляду: исследователей на экзистенциальный и национальный аспекты творчества Чехова.
Изучая первые отзывы на произведения Чехова, Л.Е. Бушканец делает интересные наблюдения о том, что «условия жизни и быта демократической интеллигенции 1880—1900-х гг. формировали мироощущение, которое можно назвать «бытовым экзистенциализмом»»1. Причиной подобного явления, по мнению исследователя, является то, что утрачивались ведущие идеологии, поддерживающие человека в предыдущие десятилетия, и интеллигент тяжело переживал свою бедность, несовместимую с его представлением о своей роли в России. По наблюдениям Бушканец, «в конце XIX — начале XX в. сформировалось отношение к Чехову как писателю-другу, читатель воспринимал его как человека, который «между нами жил». Жалость, печаль, тоска — вот то, что делает Чехова «русским». Критик Л. Оболенский подчеркнул: «...Он проникнут бесконечной любящей жалостью к русским людям — слабым, инертным, отупевшим, смеясь над ними, он плачет над ними и над всей окружающей их средой...». О том же писал М. Меньшиков: «Чувствовалось, что по вкусам это скорее англичанин или француз, что ему мила не какая-нибудь жизнь, загаженная насекомыми и грязью, а непременно чистая, ясная, хорошо прибранная, обдуманная, художественно-нарядная». Единодушия в том, что же преобладает у Чехова — «русские» жалость, печаль и тоска или «нерусские», кажущиеся чуждыми, жесткость, презрение, отрицание, — у его современников не было»2. Интересны выводы другого чеховеда М.М. Одесской, подчеркивающей наличие кризиса сознания рубежа веков в художественном творчестве Чехова: «На рубеже XIX—XX веков писатели, философы и публицисты (Л. Толстой, Вл. Соловьев, Н. Михайловский, Д. Мережковский, А. Блок, А. Белый, П. Флоренский, Н. Бердяев и др.) осознали кризис этико-эстетических ценностей и охарактеризовали этот период как время упадка, утраты идеалов и мировоззренческой целостности, «безвременья», «крушения гуманизма» и т. д. В цикле статей «На перевале» Андрей Белый связывает кризис мысли и культуры в России с общеевропейским кризисом сознания. Влияние идей Ницше, позитивизма, агностицизма, дарвинизма, атеизма ставило под сомнение правильность устройства мира, обессмысливало человеческое существование, в котором смерть — конечный пункт земного бытия. Творчество Чехова, на наш взгляд, очень ярко отражает кризис сознания рубежа веков, того периода, когда вера в прежние вечные идеалы пошатнулась» [Одесская 2011: 1].
Советские критики (например, А.В. Луначарский или А.И. Ревякин) стремились социологизировать произведения Чехова, хотя отмечали их большую общественную значимость. Советские исследователи не задавались вопросом, почему Чехов так популярен в Европе и в Америке. С другой стороны, писатели и критики русской эмиграции (Г.В. Адамович, Б.К. Зайцев, К.В. Мочульский, В.В. Набоков, А.М. Ремизов, Д.П. Святополк-Мирский, В.Ф. Ходасевич, А.В. Амфитеатров, М. Курдюмов (М.А. Каллаш) и др.), лично видя популярность Чехова за рубежом, задумывались об общечеловеческом содержании в творчестве художника.
Послевоенное литературоведение, представленное трудами Г.Я. Бялого, В.А. Ермилова, Г.П. Бердникова, Л.П. Громова, М.Е. Елизаровой, Т.К. Шах-Азизовой, В.Я. Лакшина, было сфокусировано на вопросах поэтики, рассматривало творчество писателя в общественном, социальном контексте и предвосхитило исследования 1970—1980-х гг.
В 70—90-е годы наступила пора «вдумчивого чтения» произведений художника. В работах А.П. Скафтымова, А.П. Чудакова, В.Б. Катаева, А.С. Кубасова, Э.А. Полоцкой, Б.И. Зингерман, В.И. Тюпы, И.Н. Сухих изучается гносеологическая проблематика (как основная для творчества Чехова) и принципа: видения действительности, что позволяет рассматривать поэтику произведений в широком культурном и историческом контексте3. Мы остановимся на тех работах, которые представляют для нас наибольший интерес в свете проблематики настоящего исследования.
Особо следует отметить монографию А.П. Чудакова «Поэтика Чехова» (1971), которая определила дальнейшие пути развития чеховедения. Рассматривая творчество писателя как художественную систему, чеховед выделает два принципа её организации. Первый — «объективность» повествования: «Очевидно, что объективность Чехов понимал прежде всего как изображение «в тоне» и «в духе» героев. Такая манера противополагается здесь «субъективности»» [Чудаков 1971: 71]. Второй принцип — это «случайностность» отбора материала: «Чеховское случайное — не проявление характерного, как было в предшествующей литературной традиции, — это собственно случайное, имеющее самостоятельную бытийную ценность и равное право на художественное воплощение со всем остальным. Особо подчеркнем: равное, но не преимущественное. Нельзя сказать: все внимание автора направлено на случайное. Дело именно в равнораспределенности авторского внимания, в свободном, непредугаданном и нерегламентированном сочетании существенного и случайного» [Чудаков 1971: 282]. Как следствие, в чеховской модели мира нет иерархии предметов, признаков, качеств явления. Чрезвычайно важны и ценны наблюдения Чудакова о том, что погруженные в «мир вещей» герои Чехова могут ощутить проявления бытийного в быте.
Выход в 1979 году монографии В.Б. Катаева «Проза Чехова: проблемы интерпретации» ознаменовал новый период в развитии чеховедения. В исследовании учёного анализ литературного произведения соединяется с изучением произведения в историческом и культурном контексте. По мнению Катаева, «главным предметом анализа должно стать чеховское «представление мира» (М. Горький), его угол зрения на действительность, предопределивший единую трактовку целого ряда разнообразных тем, мотивов, ситуаций и ставший «формообразующей идеей» писателя. Чехов должен быть понят как представитель особого типа художественного мышления и творчества. Необходимо осознать содержательный смысл и объективную социальную значимость самих форм художественного мышления Чехова» [Катаев 1979: 8]. Литературовед отмечает оригинальное представление о мире и человеке в произведениях писателя и рассуждает о философских основах его творчества: «Речь идет о философской концептуальной основе художественного мира. Не к исследованию природы познания самой по себе, не к иллюстрации философских положений при помощи картин и образов, а к целостному воплощению мира в свете своего «представления жизни» стремился Чехов в своих произведениях. И творчество его философично в ином смысле, нежели творчество других великих художников таких, как Толстой и Достоевский» [Катаев 1979: 26—27]. Катаев совершенно справедливо отмечает, что ткань чеховской прозы неподвластна обычным, традиционным приёмам анализа: «Философская наполненность его творчества несомненна, но она несводима к философским суждениям, логическим тезисам; речь должна идти об особой концептуальной основе его художественного мира. Не иллюстрацию философских положений при помощи картин и образов, а целостное воплощение мира в свете своего «представления жизни» даёт нам писатель» [Катаев 2008: 69—70]. Особый интерес для нашего диссертационного исследования представляют выводы чеховеда о важности для писателя категорий сознания и познания и первостепенном значении гносеологической, а не онтологической проблематики в художественном мире Чехова: «Чехова привлекала <...> именно гносеологическая проблематика: самостоятельным объектом анализа в его произведениях становятся познавательная деятельность человека, его ориентирование в действительности, представления о мире и определяемое ими поведение» [Катаев 1979: 43].
В книге «Проблемы поэтики А.П. Чехова» (1987) И.Н. Сухих освещает творчество Чехова в аспекте «литературной эволюции», выявляя черты индивидуальности писателя. Началом, объединяющим столь непохожие, на первый взгляд, поздние и ранние произведения писателя, является особый принцип видения действительности. Поднимая вопрос о художественной философии в творчестве Чехова, литературовед утверждает, что в художественном мире Чехова присутствует «большая и глубокая мысль о мире», вполне сопоставимая с идеями Толстого, Достоевского, всей русской литературы [Сухих 1987: 148]. Как и в монографии В.Б. Катаева, в работе И.Н. Сухих звучит мысль о важности гносеологической проблематики в произведениях Чехова: «Истина, конечно, существует и едина в плане онтологическом, но логично предположить ее многообразие в гносеологическом плане, многообразие индивидуальных путей к ней» [Сухих 1987: 163].
В центре исследования А.В. Кубасова — стилизация как «доминирующий конструктивный принцип стиля прозы Чехова» [Кубасов 1998: 384]. Учёный указывает на условность реалий в текстах писателя, которые, по его мнению, «вносят в мир произведения момент творчества, игры...» [Кубасов 1998: 384].
Таким образом, в работах в 70—90-ые годы акцент с анализа творчества Чехова в общественном, социальном контексте переместился на анализ произведений писателя в культурно-историческом и философском ключе.
Стремление выявить ценностно-смысловые позиции и обнаружить оригинальное философское содержание в художественном мире писателя — характерная черта новейших исследований творчества Чехова. Нами отмечены четыре основные направления в изучении национальной и экзистенциальной проблематики творчества писателя, а именно: 1) анализ эстетических и философских представлений писателя и взгляд на художника как на мыслителя, который обращался в своём творчестве к важнейшим проблемам человеческого существования; 2) изучение художественной философии писателя в контексте открытий различных философов — от античных до западно-европейских и восточных; 3) выявление способов воплощения культурных смыслов, в частности христианской образности; 4) раскрытие отношения Чехова к народной традиции и фольклорно-мифологический анализ произведений художника.
Кратко рассмотрим каждое направление. Оговоримся, что невозможно дать исчерпывающий список трудов, в которых представлено изучение творчества Чехова через призму категорий «национальное» и «экзистенциальное». В данном диссертационном исследовании мы обращаемся к наиболее репрезентативным, с нашей точки зрения, работам.
1) Работы, в которых представлен анализ эстетических и философских представлений писателя и сформулирован взгляд на художника как на мыслителя, обращавшегося в своём творчестве к важнейшим проблемам человеческого существования.
В монографии В.Я. Линкова «Скептицизм и вера Чехова» (1995) затрагивается проблема Чехова-мыслителя в свете «скептицизма» и утверждается, что писатель ставил под сомнение любые идеи, так как они приводят к ошибкам и разрушают отношения между людьми.
Работой П.Н. Долженкова «Чехов и позитивизм» (1985, переиздана в 1998 и 2003 гг.) была задана тенденция рассматривать творчество писателя в связи с разными философскими направлениями и течениями. Исследователь отмечает связность, тождество смыслового пространства произведений Чехова с различными философско-психологическими и философскими школами, например: фрейдизмом позитивизмом, экзистенциализмом, крайним материализмом. Основу же творчества писателя литературовед усматривает в позитивистских умонастроениях.
Особую роль в исследовании философской наполненности чеховского творчества играют научные конференции. Философские аспекты чеховского творчества (этические и эстетические воззрения, онтология времени и пространства, философия драматургического действия, образы культуры, метафизика текста, гносеологические мотивы, связь с экзистенциализмом) специально рассматриваются на конференции «Философия А.П. Чехова», которая с 2006 г. приводится факультетом филологии и журналистики Иркутского государственного университета совместно с Чеховской комиссией.
2) Труды, в которых художественная философия Чехова изучается в контексте открытий различных философов — от античных до западноевропейских и восточных.
Появляются отдельные статьи и исследования, в которых художественное сознание Чехова соотносится с философскими практиками различных философов. В монографиях В.Я. Лакшина, Э.А. Полоцкой, А.П. Чудакова, В.Б. Катаева, Б.И. Зингермана, С.Г. Бочарова, И.Н. Сухих, Г.И. Тамарли звучат мысли об экзистенциальной наполненности произведений писателя.
Используя компаративистский подход к произведениям Чехова и анализируя тексты писателя сквозь призму синхронного диалога, Г.И. Тамарли в монографии «Синхронный диалог Чехова с культурой» рассматривает интеграцию Чехова в мировую культуру и показывает, как мировая культура пропитывает творчество писателя. Анализируя параллели «Чехов и Кьеркегор», «Чехов и Фрейд», «Чехов и Клод Моне», «Чехов и Гауптман», «Чехов — Джойс», «Чехов, Лорка, Анри Бергсон: чувство времени» преимущественно в поздних рассказах писателя, исследователь доказывает, что художник выражает «иррациональное мироощущение» [Степанов 2002], открывает новые грани во взаимодействии эстетического и научного мышления «и тем самым совершает прорыв в модернистское искусство XX века, в философию существования» [Тамарли 2014: 21].
Проблема «Чехов и экзистенциализм» как один из возможных аспектов изучения художественной философии писателя, назревала в чеховедении давно, начиная еще с известной статьи Л. Шестова «Творчество из ничего». Наше внимание особенно привлекают работы двух исследователей, анализирующих чеховские произведения в широком контексте западноевропейского экзистенциализма.
В работах Р.С. Спивак4 отмечается, что Чехов предвосхитил в своём творчестве идеи европейского экзистенциализма. Экзистенциальное сознание рассматривается литературоведом как феномен, характеризующий философскую практику экзистенциализма. Спивак сопоставляет общие для западноевропейского экзистенциализма как художественного явления темы (быта и бытия, жизни и смерти, подлинного/неподлинного существования, свободы и необходимости, абсурда и его преодоления, поиска Бога) и темы в художественном творчестве Чехова и делает вывод о сходстве или различии в их понимании и воплощении: «Тотальное разобщение людей, обреченных на непонимание друг друга, находит выражение в чеховском гротеске, столь характерном для литературы экзистенциализма <...> Сходство художественных систем Чехова и европейского экзистенциализма находит выражение и в том значении, которое придается свободе выбора личностью образа мыслей и поведения в критической ситуации» [Спивак 2008: 198—201]. Исследователь говорит о «смягчении» экзистенциалистских проявлений в творчестве Чехова и видит в произведениях художника уникальную форму «русского экзистенциализма»: «В антиномичности художественного мира Чехова отчетливо обнаруживает себя феномен русского экзистенциализма, типологически родственного позднее сложившемуся экзистенциализму французскому и в то же время национально своеобразного. Его национальная специфика состоит в совмещении чувства безблагодатного человеческого существования, покинутости человека Богом со слабо теплящейся, но неистребимой надеждой на Божие присутствие в мире, обещающей оправдание и искупление бытийного ужаса» [Спивак 2008: 207].
С нашей точки зрения, взгляд на Чехова как на предтечу европейского экзистенциализма ограничивает творчество Чехова рамками определённого направления. Данный подход несколько сужает выбор материала: сложно говорить об экзистенциализме писателя, если он не оставил никаких документов, доказывающих влияние на его художественное сознание работ экзистенциалистов. Вызывают вопросы и границы сопоставления художественной философии Чехова и философии европейского экзистенциализма.
Несмотря на то, что в работах литературоведа о Чехове понятия «экзистенциальное» и «экзистенциалистское» употребляются как полные синонимы, а экзистенциализм понимается исследователем в основном в его западноевропейской версии, перед нами одно из немногочисленных исследований феномена экзистенциального сознания писателя. Более того, в работах Спивак делается ценное для нас наблюдение о том, что причины чеховского трагизма экзистенциальные, а не социальные, общественные или национальные: «Современный исследователь В. Мильдон <...> видит причину всеобщего социального неблагополучия в русской истории, русском национальном характере. Думается, что у Чехова, хотя его произведения построены на русском материале, это неблагополучие носит экзистенциальный характер, в отличие, например, от повестей И.А. Бунина «Деревня» и «Суходол», где автор действительно поднимает вопрос о национальных источниках социальных бедствий именно русского народа» [Спивак 2008: 196].
В работах другого авторитетного исследователя творчества Чехова Т.Б. Зайцевой анализ художественной философии писателя выполняется с опорой на философию конкретного экзистенциалистского мыслителя. В докторской диссертации Зайцевой «Художественная антропология А.П. Чехова: экзистенциальный аспект (Чехов и Киркегор)» (2015), рассматривается своеобразие художественной антропологии Чехова в её генетических связях с экзистенциальной антропологией Серена Киркегора: «Экзистенциальная антропология Киркегора, знаменитое учение о трех сферах человеческого существования (эстетической, этической и религиозной), являющееся средоточием его философии, на наш взгляд, было созвучно чеховской концепции самоактуализации личности» [Зайцева 2015: 3]. Анализируя произведения писателя через призму экзистенциальной антропологии Киркегора, литературовед показывает взгляды Чехова на человека как природное и социальное существо; выделает этиков и эстетиков как два типа героя в чеховских текстах; рассматривает такие важнейшие для Чехова экзистенциальные категории, как скука, страх, отчаяние, смерть, любовь; изучает пространственно-временные измерения человека в мире Чехова. В то же время при прочтении работы возникает вопрос, насколько полно экзистенциальная антропология Киркегора помогает описать художественный мир Чехова, ведь отдельные положения философской концепции датского мыслителя вписываются в художественный мир писателя, а другие не вписываются или идут вразрез с ней. Напрашивается и мысль о том, что проблематику философии Киркегора, возможно, можно обнаружить в художественных произведениях других писателей. Хотя уникальность указанной работы бесспорна и заключается в том, что в ней, во-первых, обстоятельно изучаются экзистенциальные основания поэтики Чехова и, во-вторых, органично интегрируются филологическое и философское знание: «Литературная антропология, используя методы философской антропологии, например, косвенный метод Киркегора (метод «непрямого сообщения»), сократической майевтики, феноменологический или методы герменевтики, на наш взгляд, может и должна соединить скрупулезный анализ текста с философской интерпретацией сотворенного писателем человеческого бытия» [Зайцева 2015: 2].
Главной проблемой названных работ, на наш взгляд, является то, что в них смешиваются термины «экзистенциальный» и «экзистенциалистский». Важным для исследователей является соответствие или, наоборот, несоответствие идей, выраженных в произведениях писателя, идейному комплексу экзистенциализма, а не выявление уникальных черт экзистенциального сознания автора. Более того, экзистенциальное сознание нередко понимается в «экзистенциалистском ключе» как трагическое, безысходное, абсурдное, связанное со смертью. С нашей точки зрения, необходимо разграничивать экзистенциализм как философскую школу и экзистенциальное мироощущение как тип сознания, представленный в текстах художника. В этом случае представляется целесообразным говорить о Чехове как об экзистенциальном писателе, а не писателе-экзистенциалисте. Думается, что отголоски экзистенциализма в творчестве писателя являются результатом его экзистенциального сознания, которое выражается в определённых формах и которое представило выходящие за рамки определённой культуры смыслы. В своей работе мы различаем понятия «экзистенциальный» и «экзистенциалистский» и оперируем понятием экзистенциальный.
Философские идеи Чехова и философские мотивы его произведений становятся предметом специального интереса в работах собственно философов.
В кандидатской диссертации «Экзистенциальный модус творчества А.П. Чехова» (2002) И.И. Михайлов ставит своей целью определить место писателя Чехова в философской традиции и выяснить возможность его причисления к какой-либо из философских школ. Диссертант, соотнеся идеи чеховских произведений с рядом других философских школ, утверждает, что Чехов достаточно широк, чтобы вписать его еще в такие существующие сегодня философские школы, как феноменология, постструктурализм, но настаивает на том, что главной доминантой произведений писателя является экзистенциальная доминанта. Исследователь приводит доказательства в пользу того, что Чехов принадлежит к философской школе экзистенциализма и показывает, каким образом писатель использовал бытие экзистенции в создании текстов, в организации структур и событийных рядов рассказов и пьес [Михайлов 2002]. Михайлов говорит об особом литературном письме, имеющем экзистенциальную природу, посредством создания которого рассуждает Чехов.
В диссертационном исследовании О.И. Родионовой «Чехов как мыслитель. Религиозные и философские идеи» (2013) впервые делается попытка дать характеристику Чехова как мыслителя на основании анализа всего корпуса его текстов. Диссертант тщательно изучает воспоминания современников, содержащие информацию о взглядах писателя, анализирует оценки Чехова как мыслителя исследователями и критиками, рассматривает философские и религиозные, мотивы его произведений. Интересны размышления исследовательницы о взглядах Чехова на познавательные проблемы и взаимосвязь душевного и телесного в человеке. Затрагивается вопрос о соотношении идей, выраженных в письмах, публицистике и записных книжках, и идей, присутствующих в художественных произведениях. «А.П. Чехов был знаком с отдельными философскими учениями и трудами, скрыто и явно полемизировал с некоторыми из них, но никогда не был причастен к академической или кружковой философии» [Родионова 2013: 7]. Родионова отмечает высокую частотность экзистенциальных мотивов в текстах писателя: «<...> Верховенство экзистенциальных мотивов не отменяет насыщенности текстов Чехова иными темами: социальными, этическими и т. д. Однако и эти темы встраиваются у Чехова в экзистенциальный контекст: например, социальная проблема предстаёт не как несоответствие определённой норме, но как то, что мешает жить конкретному человеку, побуждает его к размышлениям об этой стороне жизни и о жизни в целом. Для героев Чехова вообще довольно характерен этот переход от конкретных жизненных фактов к абстрактным жизненным обобщениям. Начиная размышлять о причинах и следствиях того или иного положения дел в реальной жизни, герой переходит к обобщениям и причинно-следственным связям иного, философского уровня. Таким образом, социальное, этическое, религиозное, идейное — всё экзистенциализируется, всё исходит из контекста жизни героя и преподносится сквозь призму его сознания» [Родионова 2013: 16]. Анализируя круг размышления героев писателя, исследователь выделяет две генеральные линии (размышления героев о собственной жизни и размышления героев о жизни вообще) и делает вывод о том, что чеховский «вклад в историю русской мысли состоит не в оригинальных идеях, а в создании особого художественного мира, в котором экзистенциальные вопросы обладают исключительной значимостью. Чехов «угадал», что волнует современного, и — шире — любого человека, именно это принесло ему популярность и заставило видеть в нём не только писателя, но и оригинального мыслителя» [Родионова 2013: 17]. Наблюдения и выводы Родионовой могут быть применимы к анализу конкретных текстов художника.
В статье А.Г. Мысливченко «К вопросу о мировоззрении А.П. Чехова» (2012) анализируются принципы познания в творчестве писателя: правильная постановка вопроса, справедливость, индивидуализация, искренность и правда жизни — и впервые дается определение мировоззрения Чехова как экзистенциально-ориентированной философии творчества.
3) Исследования, в которых выявляются способы воплощения культурных смыслов в художественных текстах писателя.
Вера — неверие Чехова, его религиозность — нерелигиозность, православность — неправославность произведений писателя — это одни из самых обсуждаемых вопросов, особенно в последние два десятилетия. Несмотря на то, что в XX в. долгое время господствующим оставалось убеждение исследователей в полном безразличии Чехова к вопросам религии и веры, в работах последнего десятилетия все чаще констатируется необходимость изучения «религиозных корней» чеховского творчества. А.С. Собенников обращается в своих исследованиях к религиозно-философским традициям в творчестве Чехова5. Как пишет Собенников, в христианской традиции и «в русском национальном сознании... Правда всегда Божья; в онтологическом смысле Правда и есть Бог» [Собенников 1995: 28].
Исследователи говорят о той ключевой роли, которую творчество Чехова сыграло в развитии национальной литературы. Интересен в этом отношении сборник «Образ Чехова и Чеховской России в современном мире», вышедший в 2010 г. к 150-летию со дня рождения А.П. Чехова6. В сборнике представлены статьи ведущих современных исследователей Чехова и уточняется сам образ писателя, а также выявляется на конкретных примерах из русской и мировой литературы XX—XXI вв. его влияние на современный образ России за рубежом. Наибольший интерес в этом сборнике для нас представляет уже неоднократно цитируемая в настоящей работе статья Л.Е. Бушканец «Россия чеховского времени и чеховская Россия»7. В этом же сборнике есть любопытная работа М.М. Одесской «Шуты, юродивые и сумасшедшие в произведениях Чехова», в которой прослеживается, как изменяется восприятие юродивого в культуре и как его образ трансформируется в произведениях Чехова8.
Литературоведы также изучают онтологию природы писателя, язык ландшафта и локальные идентичности9.
В целом, следует заметить, что исследований, посвященных изучению произведений Чехова в национальном ключе, немало, но все они посвящены лишь тем или иным аспектам данной темы. До сих пор нет целостного исследования категории «национального» в художественном мире писателя и её связи с категорией «экзистенциальное сознание».
4) Работы, в которых изучается тема «Чехов и народная культура». Исследований, изучающих проблему «Чехов и народная культура», в настоящий момент существует немного10. Это обстоятельство, на наш взгляд, связано с тем, что писатель открыто не обращался к народным культурным традициям. В художественном мире писателя можно отметить следы использования фольклорных элементов. Так, М.Е. Роговская, анализируя повесть «В овраге», отмечает, что в данном тексте Чехов вводит фольклорные элементы завуалированно: это и использование писателем традиционного в народной поэтике сопоставления человека и птицы; и намек на песенную ситуацию в сцене смотрин Липы — автор передает страх девушки перед ее будущей свекровью и будущей невесткой так, как это обычно передается в песне; и использование песенной детали при описании Григория Петрова. Исследователь убедительно доказывает, что Чехов использует песню не как вводный текст, заимствованный из фольклорного сборника, а как нечто хорошо ему знакомое, находящееся «на слуху» [Роговская 1974: 334]. Монография В.В. Кондратьевой и М.Ч. Ларионовой «Художественное пространство в пьесах А.П. Чехова 1890-х — 1900-х гг.: мифопоэтические модели» (2012) посвящена рассмотрению художественного пространства в пьесах А.П. Чехова в аспекте мифопоэтики с привлечением материала народной культуры и традиционных национальных пространственных представлений. Однако само понятие «фольклоризм», подразумевающее сознательное и целенаправленное обращение к фольклорным произведениям с целью цитирования, заимствования или стилизации, применительно к творчеству Чехова представляется нам неправомерным. Фольклор, то есть словесное народное творчество, является частью более общего понятия — традиционной культуры, которая проявляет себя не только в песнях, сказках, пословицах и пр., но и в обрядовой практике, в обычаях и суевериях, в повседневных бытовых и культурных представлениях. Мы склонны придерживаться точки зрения В.Б. Катаева, который совершенно справедливо отмечает, что «использование «вечных образов», мифологических и литературных, в произведениях Чехова не имеет столь явно выраженного характера, как в произведениях его предшественников» [Катаев 1989: 95, 85].
Итак, анализируя исследования о творчестве Чехова, мы пришли к следующим выводам.
Во-первых, современные гуманитарные науки сформировали новые методологические подходы к творчеству Чехова, в частности, связанные с изучением экзистенциальной антропологии. В монографиях В.Я. Лакшина, Э.А. Полоцкой, А.П. Чудакова, В.Б. Катаева, Б.И. Зингермана, С.Г. Бочарова, И.Н. Сухих, Г.И. Тамарли, А.С. Собенникова звучат мысли об экзистенциальной наполненности произведений писателя. Философские идеи Чехова и философские мотивы его произведений становятся предметом специального интереса и в работах собственно философов (кандидатские диссертации О.И. Родионовой и И.И. Михайлова, статья А.Г. Мысливченко).
Во-вторых, особый акцент стал делаться на анализ художественной философии, христианской образности, на смыслы текстов с эстетическими значимыми для западноевропейского экзистенциализма темами (быта / бытия, жизни / смерти, подлинного / неподлинного существования, свободы / необходимости, поиска Бога), рассмотренными в широком контексте философских течений первой половины XX в. (при этом понятия «экзистенциальное» и «экзистенциалистское» нередко используются как синонимы). П.Н. Долженков, Г.И. Тамарли, Т.Б. Зайцева, Р.С. Спивак изучают художественную философию писателя в контексте открытий различных философов — от античных до западно-европейских и восточных. Выбранный подход не позволяет литературоведам в достаточной мере раскрыть особенности экзистенциального сознания Чехова.
В-третьих, в отечественном чеховедении национальная специфика текстов рассматривалась преимущественно в связи с описанием образов русских людей, особенностей национального пейзажа, религиозных мотивов (исследования А.С. Собенникова), фольклорных образов (статьи и монографии В.В. Кондратьевой и М.Ч. Ларионовой), независимо от постановки вопроса, как и с какой целью писатель описывает реалии русского быта и нравы русского общества, а также того, как в художественном мире произведений соотносятся экзистенциальное и национальное.
Наконец, современное отечественное литературоведение начало принимать во внимание исследования зарубежных ученых, ключевые работы которых будут рассмотрены в следующем разделе.
Примечания
1. Бушканец Л.Е. Россия чеховского времени и чеховская Россия [Электронный ресурс] / Л.Е. Бушканец // Образ Чехова и чеховской России в современном мире. К 150-летию со дня рождения А.П. Чехова. — СПб.: «Петрополис», 2010. — Режим доступа: http://www.newruslit.ru/for_classics/chekhov/obraz-chehova-i-chehovskoi-rossii-v-sovremennom-mire.-sbornik-statei.-internet-versiya-1
2. Там же.
3. См. работы: Чудаков А.П. Поэтика Чехова / А.П. Чудаков. — М.: Наука, 1971. — 291 с.; Чудаков А.П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение / А.П. Чудаков. — М.: Советский писатель, 1986. — 384 с.; Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках / А.П. Скафтымов. — М.: «Художественная литература», 1972. — 544 с.; Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации / В.Б. Катаев. — М.: Изд-во МГУ, 1979. — 327 с.; Катаев В.Б. Литературные связи Чехова / В.Б. Катаев. — М.: Изд-во МГУ, 1989. — 261 с.; Полоцкая Э.А. А.П. Чехов: движение художественной мысли / Э.А. Полоцкая. — М.: Сов. писатель, 1979. — 340 с.; Сухих И.Н. Проблемы поэтики А.П. Чехова — Ленинград: Издательство Ленинградского университета, 1987. — 184 с.; Зингерман Б.И. Театр Чехова и его мировое значение / Б.И. Зингерман; отв. ред. А.А. Аникст. — М.: Наука, 1988. — 521 с.; Тюпа В.И. Художественность чеховского рассказа / В.И. Тюпа. — М.: Высш. школа, 1989. — 135 с.; Кубасов А.В. Рассказы А.П. Чехова: поэтика жанра. — Свердловск: Свердловский гос. пед. ун-т, 1990. — 73 с.; Кубасов А.В. Проза А.П. Чехова: искусство стилизации. Монография / А.В. Кубасов. — Екатеринбург: Гос. пед. ун-т, 1998. — 399 с.
4. См. работы: Спивак Р.С. Чехов и экзистенциализм // Философия Чехова: Междунар. науч. конф. Иркутск, 27 июня — 2 июля 2006 г. — Иркутск, 2008. — С. 16—31; Спивак Р.С. В полемике с христианством: Чехов — экзистенциалист [Электронный ресурс] / Р.С. Спивак. — Режим доступа: http://philolog.pspu.ru/module/magazine/do/mpub_5_93
5. См. работы: Собенников А.С. «Правда» и «справедливость» в аксиологии Чехова // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. — М.: Наука, 1995. — С. 27—34; Собенников А.С. «Между «есть Бог» и «нет Бога»...»: (о религиозно-философских традициях в творчестве А.П. Чехова) / А.С. Собенников. — Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1997. — 224 с.; Собенников А.С. Чехов и христианство / А.С. Собенников. — Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 2000. — 84 с.
6. Образ Чехова и чеховской России в современном мире. К 150-летию со дня рождения А.П. Чехова [Электронный ресурс]. — СПб.: «Петрополис», 2010. — Режим доступа: http://www.newruslit.ru/for_classics/chekhov/obraz-chehova-i-chehovskoi-rossii-v-sovremennom-mire.-sbornik-statei.-internet-versiya-1
7. Бушканец Л.Е. Россия чеховского времени и чеховская Россия [Электронный ресурс] / Л.Е. Бушканец // Образ Чехова и чеховской России в современном мире. К 150-летию со дня рождения А.П. Чехова. — СПб.: «Петрополис», 2010. — Режим доступа: http://www.newruslit.ru/for_classics/chekhov/obraz-chehova-i-chehovskoi-rossii-v-sovremennom-mire.-sbornik-statei.-internet-versiya-1
8. Одесская М.М. Шуты, юродивые и сумасшедшие в произведениях Чехова [Электронный ресурс] / М.М. Одесская // Образ Чехова и чеховской России в современном мире. К 150-летию со дня рождения А.П. Чехова. — СПб.: «Петрополис», 2010. — Режим доступа: http://www.newruslit.ru/for_classics/chekhov/obraz-chehova-i-chehovskoi-rossii-v-sovremennom-mire.-sbornik-statei.-internet-versiya-1
9. См. работы: Собенников А.С. Миф о Сибири в творчестве А.П. Чехова («Очерки из Сибири») / А.С. Собенников // Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства: науч. докл. Междунар. науч. конф. Иркутск, 24—26 сент. 2004 г. — Иркутск, 2004. — С. 278—282; Разумова Н.Е. Творчество А.П. Чехова в аспекте пространства / Н.Е. Разумова. — Томск: Томский государственный университет, 2001. — 521 с.; Кубасов А.В. Ментальное пространство сибиряков в очерковом цикле А.П. Чехова «Из Сибири» // Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве. — Красноярск, 2010. — С. 70—84.
10. См. работы: Роговская М.Е. Чехов и фольклор («В овраге») // В творческой лаборатории Чехова: Сб. науч. ст. — М.: Наука, 1974. — С. 329—335; Тумилевич О.Ф. Чехов и фольклор // Творчество А.П. Чехова: Сб. науч. ст. Р/Д: РГПИ, 1978. — С. 102—108; Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция: Вопросы поэтики. — Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1980. — 296 с.; Семанова М.Л. Современное и вечное (Легендарные сюжеты и образы в произведениях Чехова) // Чеховиана: статьи, публикации, эссе. — М.: Наука, 1990. — 278 с.; Долженков П.Н. «Чайка» А.П. Чехова и «Русалка» А.С. Пушкина // Чеховиана. Чехов и Пушкин. — М.: Наука, 1998. — С. 230—242; Кондратьева В.В., Ларионова М.Ч. Художественное пространство в пьесах А.П. Чехова 1890-х — 1900-х гг.: мифопоэтические модели. — Ростов н/Д, 2012: Изд-во «Foundation» — 208 с.; Ларионова М.Ч. Отражение национальной картины мира в повести А.П. Чехова «Степь» // Русский язык и культура в зеркале перевода. Материалы 2-й международной научно-практической конференции, Салоники, Греция. 28—30 апреля 2010 г. — М.: Высшая школа перевода МГУ, 2010. — С. 309—314.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |