Феноменология забывания в произведениях писателя также весьма разнообразна.
К использованию феномена забывания Чехов обращается на всем протяжении творчества при характеристике различных состояний героев. Так, взволнованное, аффективное состояние героев, в котором они находятся в описываемый момент, писатель передает через невозможность припомнить ход событий или переживаний: «Как человек, внезапно испуганный не может потом вспомнить порядка, с каким чередовались звуки ошеломившей его катастрофы, так и Огнев не помнит слов и фраз Веры» («Верочка», 6, 77); Она уже не помнила, что сказала Лаптеву, но продолжала ещё ощущать следы того порывистого, неприятного чувства, с каким отказала ему («Три года», 9, 21). Описывая болезненное состояние героев, Чехов также использует феномен забывания как одну из характеристик болезни, утраты жизненных сил: «Память моя ослабела, в мыслях недостаточно последовательности... Часто пишу не то, что хочу; когда пишу конец, не помню начала. Часто забываю обыкновенные слова... то и другое свидетельствует об упадке умственной деятельности» («Скучная история», 7, 252); «Но зато значительно ослабел интерес к внешнему миру, в частности к книгам, и стала сильно изменять память» («Палата № 6», 8, 79); «Позеленело в глазах <...> Стадо оленей... о которых он читал вчера, пробежало мимо него; потом баба протянула к нему руку с заказным письмом... Потом всё исчезло и Андрей Ефимыч забылся навеки» (там же, 8, 126); «Когда вечером батюшка, исповедуя, спросил его, не помнит ли он за собою какого-нибудь особенного греха, то он, напрягая слабеющую память, вспомнил...» («Скрипка Ротшильда», 8, 305); «Долго слышались шаги в соседней комнате, и он никак не мог вспомнить, кто это» («Архиерей», 10, 199). Забывание прошлого, различные случаи которого описаны выше, носит непроизвольный характер, т. е. происходит без участия воли героев, отражая тем самым естественный процесс человеческой памяти. В некоторых чеховских произведениях мы встречаем попытки героев забыть о прошлом, вычеркнуть какие-либо события из памяти. Однако эти попытки оказываются неудачными, поскольку герой может попытаться заставить себя не думать, но не может заставить себя не вспоминать: «Лубянцева, как и все неопытные в борьбе с неприятными мыслями, из всех сил старалась не думать о своей беде, и чем усерднее она старалась, тем рельефнее выступал в её воображении Ильин, песок на его коленях, пушистые облака, поезд... («Несчастье», 5, 254). Общность приведенных выше эпизодов, заключается в том, что основной целью использования механизмов забывания здесь является создание психологической достоверности при изображении различных картин внутренней жизни и состояний героев. Однако введение данного феномена в структуру произведения позволяет автору решать и более сложный спектр художественных задач.
Человеку свойственно забывать, с течением времени что-то остается в памяти, что-то забывается на время, а порой навсегда, это естественное свойство человеческой памяти. Так и в мире чеховских героев — многое помнится, но многое и забывается. Забываются люди: «Могила была совершенно заброшена... Уже никто не помнил Владимира Семеныча. Он был совершенно забыт» («Хорошие люди», 5, 423); «Через год в городе уже совершенно забыли про Ивана Дмитрича...» («Палата № 6», 8, 80); «И Чаликовы были для него до такой степени не интересны и ничтожны, что через мгновение он уже не помнил о них («Бабье царство», 8, 268); «...когда-то в С. Была проездом итальянская опера, одна из певиц умерла, её похоронили и поставили этот памятник. В городе уже никто не помнил о ней...» («Ионыч», 10, 31); «Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а о преосвященном Петре уже никто не вспоминал. А потом и совсем забыли («Архиерей», 10, 201). Забываются переживания, жизненные события. Одни вытесняются новыми впечатлениями или ярким событием настоящего: «У Ани ещё блестели на глазах слезы, но она уже не помнила ни о матери, ни о деньгах, ни о своей свадьбе, а пожимала руки знакомым гимназистам и офицерам, весело смеялась и говорила быстро...» («Анна на шее», 9, 164); «О том прошлом, какое было до её поступления в учительницы, она уже отвыкла вспоминать — и почти всё забыла. Когда-то были у неё отец и мать... но от всей этой жизни осталось в памяти что-то смутное и расплывчатое, точно сон» («На подводе», 9, 335); «Но вот минуло восемь лет, и его вызвали в Россию, и теперь он уже состоит викарным архиереем, и всё прошлое ушло куда-то далеко, в туман, как будто снилось...» («Архиерей», 10, 193). Другие переживания забываются, включаясь в ряд повторяющихся событий, где каждое последующее похоже на предыдущее: «Опыт многократный, в самом деле горький опыт, научил его давно, что всякое сближение... вырастает в целую задачу... Но при всякой новой встрече с интересною женщиной этот опыт как-то ускользал из памяти, и хотелось жить, и всё казалось так просто и забавно» («Дама с собачкой», 10, 129). Тускнеют даже самые сильные переживания: «Отец умер ровно год назад... Мне казалось, я не переживу, ты лежала в обмороке, как мертвая. Но вот прошел год, и мы вспоминаем об этом легко, ты уже в белом платье, лицо твое сияет» («Три сестры», 13, 119);
«Ирина. Мама в Москве погребена.
Ольга. В Новодевичьем...
Маша. Представьте, я уж начинаю забывать её лицо. Так и о нас не будут помнить. Забудут.
Вершинин. Да. Забудут. Такова уж судьба наша, ничего не поделаешь. То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным, — придет время, — будет забыто или будет казаться неважным.
Пауза» (там же, 128)
Забывается постепенно и то, что перестает воспроизводиться в сознании и действиях героев, потеряв свою актуальность: «Думают, что я доктор... а я не знаю решительно ничего, все позабыл, что знал, ничего не помню, решительно ничего («Три сестры», 13, 160); «Она уже забыла. Три года не играла... или четыре» (там же, 161); «Куда? Куда всё ушло? Где оно?.. Я всё забыла, забыла... у меня перепуталось в голове... Я не помню, как по-итальянски окно или вот потолок... Всё забываю, каждый день забываю, а жизнь уходит и никогда не вернется...» (там же, 166); «Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы» («Скрипка Ротшильда», 8, 301); «Ведь будет же время, когда от бабушкина дома... не останется и следа, и о нем забудут, никто не будет помнить» («Невеста», 10, 219);
«Фирс. В прежнее время, лет сорок-пятьдесят назад, вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили, и, бывало...
Гаев. Помолчи, Фирс.
Фирс. И, бывало, сушеную вишню возами отправляли в Москву, Харьков. Денег было! И сушеная вишня тогда была мягкая, сочная, сладкая, душистая... Способ тогда знали...
Любовь Андреевна. А где же теперь этот способ?
Забыли. Никто не помнит» («Вишневый сад», 13, 206).
Вся эта обширная феноменология дает представление о том, что в художественном мире Чехова феномен забывания не менее значим, чем воспоминание. Его использование также оказывается выразительным приемом характеристики героя, способом выражения авторской оценки, а кроме того, способом художественного воплощения антиномии «память — забвение», являющейся значимой категорией чеховской аксиологии. Таким образом, диапазон феномена забывания в чеховских произведениях оказывается весьма широк — от казусов забывчивости, в юмористическом ключе описанных в ранних рассказах («Забыл!!», «Лошадиная фамилия»), до случаев забвения человеческого в человеке («Скрипка Ротшильда», «Три сестры», «Невеста»).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |