Заключение

Во Введении мы обещали вернуться к мнению Л. Шестова, для которого наличие повторов в речевой характеристике чеховского героя — важное звено его концепции Чехова как «певца безнадежности», убивавшего человеческие надежды¹. Чеховский человек действительно часто повторяется, его томит однообразие жизни, порождая скуку, тоску, представления об отсутствии какой-либо перспективы. Однако собранный и проанализированный нами материал не позволяет согласиться с мыслью выдающегося философа. Диапазон повторов в прозе Чехова гораздо шире, чем это виделось Л. Шестову, и они далеко не всегда укладываются в представление об «одуряющем однообразии», во владениях которого протекает жизнь чеховских персонажей. Мир Чехова знает не только «дурную», но и прекрасную повторяемость (вспомним, например, об образе солнца как «светлом» символе чеховской прозы).

Художественные повторы — универсальный прием (по существу, он становится повествовательным принципом) Чехова, что проявляется на разных уровнях его поэтики. Он играет громадную роль как в ранних, так и в поздних произведениях писателя. На наш взгляд, следует уточнить бытующее в чеховедении представление о том, что при помощи повторов Чехов характеризует только статичных персонажей, а герои «развивающиеся» создаются при помощи иных, подчеркивающих их «текучесть» художественных средств. Верное по отношению к отдельным произведениям это наблюдение не исчерпывает всех возможных случаев действия принципа повторяемости в произведениях писателя.

Изучение повторов привело нас к выводу о том, что с течением времени их функции меняются. Хотя процесс изменений не стоит упрощать (не все укладывается в однозначную картину), все-таки можно достаточно определенно сказать следующее.

В ранних произведениях Чехова, созданных приблизительно до 1886—1887 годов, вербальные и невербальные повторы в речи героев и автора — прежде всего средство достижения комического эффекта и в подавляющем большинстве случаев необходимый элемент характеристики комического персонажа. В произведениях конца 1880—1900-х годов они являются одним из главных средств психологической характеристики героя. На протяжении всего творческого пути повторы неперсонифицированных образов предметного (шире — социального) и природного мира — один из основных способов создания чеховской символики и, соответственно, емкости и художественной выразительности ранней и особенно «поздней» (начиная приблизительно с конца 1880-х годов) прозы писателя.

В художественном мире Чехова повторы (за немногими исключениями) — необходимый атрибут характеристики комического героя, как правило, неизменно вызывающий сильный смеховой эффект.

К видам вербальных повторов, способствующих созданию комического персонажа, принадлежат повторяющиеся реплики чеховского героя, повторы им отдельного слова, вариативность именований персонажем одного и того же субъекта, иногда использование схожих синтаксических конструкций. К невербальным — преимущественно те, которые относятся к сфере кинесики (жесты, мимика, телодвижения; участие в одной и той же ситуации, имеющей сюжетообразующее значение, или повторяющиеся действия в пределах отдельной микроситуации) и окулесики (взгляд).

Повторять реплику, жест или какую-либо иную из форм вербального или невербального поведения в художественном мире раннего Чехова могут люди разного возраста, мужчины и женщины, бедные и богатые, зависимые и находящиеся наверху социальной лестницы. В этом смысле какой-либо зависимости повтора, обусловленной возрастом, полом, профессиональным или социальным статусом героя, у Чехова нет. Отсутствуют и пространственно-временные (хронотопические) ограничители. Нет жесткой зависимости репродуктивности и от жанров раннего Чехова (за исключением подписей к рисункам повторы можно встретить и в сценках, и в рассказах, и в комических объявлениях — по сути, во всех жанрах, в которых работал писатель). Пожалуй, единственным, что объединяет широчайшую галерею созданных при помощи повторов героев, является сфера повседневности — главная сфера чеховского внимания.

Причины, вызывающие повторы в художественном мире раннего Чехова, достаточно многообразны. Они мотивированы не только социальным самоощущением героя, подчиняющегося законам социальной иерархии, но и действием психологических факторов. Хотя ранний Чехов не погружается в глубины внутреннего мира человека, его комические персонажи испытывают разнообразные эмоции, формой выражения которых как раз и оказываются вербальные и невербальные повторы. Внимание к миру повседневных человеческих эмоций, проявляющихся в обыкновенных житейских ситуациях, придает художественную убедительность созданным писателем характерам и выделяет его на фоне малой юмористической прессы. Своеобразие чеховской поэтики повторов и в том, что в ряде случаев они связаны с характерной для Чехова темой «старения / стирания знака» (А.Д. Степанов) и проявляемому в связи с этим писателем повышенному вниманию к автоматизации сознания и языка. При помощи повторов, воссоздающих словесное и особенно кинетическое поведение героев, в чеховскую прозу входит другой ее характернейший мотив — неподвижности жизни, в ранних рассказах изображенный преимущественно в комическом свете, но в более поздних произведениях приобретающий драматическую тональность.

В ряде произведений герои Чехова, сохраняя свои индивидуальные особенности, дублируют фразу, жест, взгляд, прозвучавшую в устах другого персонажа. По нашему мнению, это нужно объяснять начинающим рано складываться и характерным для Чехова взглядом на соотношение индивидуального и общего в человеческом характере и поведении. По Чехову, при всей неповторимости отдельного человека в человеческой жизни много общего и что в чем-то существенном люди очень похожи друг на друга. Выражением этой мысли и оказываются фразы, жесты и другие формальные элементы, объединяющие различных персонажей.

Немаловажно отметить, что повтор одним героем реплики или слова, ранее прозвучавшего в речи другого, может быть вызван и ответной реакцией. В связи с этим не стоит абсолютизировать в принципе правильное, но иногда чрезмерно акцентируемое исследователями наблюдение о диалогах чеховских героев как «диалогах глухих. У Чехова множество героев, которые прекрасно «слышат» друг друга, о чем, в частности, свидетельствуют их реплики или отдельные слова, повторяющие речевые формулы участника диалога.

Мастерство Чехова при создании речевой характеристики персонажа особенно ярко проявляется в тех случаях, когда чеховские герои интуитивно чувствуют себя в роли словотворцев, прибегая к вариативности именований. Найденные ими определения другого лица (особенно в тех случаях, когда ему дается негативная, сниженная характеристика) выстраиваются в длинные и выразительные по семантике и стилистике комически окрашенные словесные ряды. Повтор именования в этих случаях всегда дается с «приращением» смысла и комической стилевой экспрессии.

Иногда слова, относящиеся к одному семантическому полю, могут служить средством пародирования распространенных в русской литературе жанровых форм («страшного» святочного рассказа), а повторы отдельных слов и синтаксических конструкций характеризовать речевое поведение чеховских «риторов», что также вызывает сильный комический эффект.

Комическая функция повторов, преобладающая в произведениях Чехова, созданных приблизительно до 1886—1887 годов, сохранится и в более поздних произведениях писателя, хотя в них она, как правило, соотносится с героями второстепенными. Однако в рассказах и повестях, написанных в конце 1880—1900-х годов (отдельные случаи могут быть отмечены и ранее), доминирующая ранее функция повторов ослабевает. Повторяющиеся формы вербального и невербального поведения начинают характеризовать героев уже не комического, а драматического плана. Они оказываются сопряжены с типичным чеховским человеком, попадающим в сложные жизненные ситуации, и живущим трудной внутренней жизнью. На первый план выходит психологическая функция повтора.

Последовательное и системное использование разного типа повторов свидетельствует о поиске писателем новых форм психологического анализа. Степень новизны найденных художественных решений может быть выявлена только в результате специального сопоставления чеховских произведений с произведениями его предшественников и современников. Однако в любом случае Чехов не копировал Толстого или Тургенева хотя бы уже потому, что повторы характеризовали героев иного типа в произведениях иного (по преимуществу «малого») жанра. В чеховской поэтике они парадоксально не увеличивали объем текста, а сокращали его, замещая портретные описания, предыстории героев, которые в дочеховской литературе обычно являлись важнейшими средствами создания героя, в том числе и его психологического облика.

Речевые повторы (целого высказывания или одного слова) часто используются Чеховым при воссоздании психологического склада личности героя в целом. Данный принцип назван нами принципом доминанты. В соответствии с ним тот или иной персонаж наделялся психологической определенностью и узнаваемостью, что освобождало Чехова от необходимости давать ему сколько-нибудь пространные характеристики. Принцип доминанты заметен и при использовании невербальных повторов. Выявление доминантных психологических черт не превращало чеховских героев в схематичных, не исключало сложности и объемности изображаемого характера.

К вербальным и невербальным повторам Чехов обращался и при изображении отдельных психологических состояний персонажей, которые владеют ими в тот или иной момент жизни. В этих случаях образ персонажа нередко строится на противоречии между тем, что он в действительности испытывает, и тем, что говорит, стремясь скрыть свое истинное состояние. Чеховским героям свойственно также возвращение к одной и той же мысли — свидетельство напряженной внутренней работы, связанной с переоценкой ценностей, с той или иной волнующей их проблемой. Такую же роль играют и невербальные повторы.

Семантика повторов, характеризующих внутренний мир героя, особенно тех, которые принадлежат к невербальной сфере (паралингвистики, кинесики, визуального поведения), не всегда поддается однозначному истолкованию. Это вызвано не только спецификой невербального языка, как правило, оставляющего больший простор для различных интерпретаций, но и тем, что телодвижения, жесты, взгляды персонажей у Чехова обычно повторяются бессознательно. Бессознательны и отдельные речевые повторы чеховских героев. Каждый читатель может по-своему понять повторяющийся жест или фразу, что, безусловно, соответствовало творческим принципам писателя. Хотя Чехов (вопреки распространенному мнению) порой и комментирует душевные движения своих героев, ему действительно гораздо более свойственна объективно-констатирующая манера повествования, исключающая идущие от автора пояснения и комментарии.

Повторы использовались Чеховым и в качестве одного из важнейших средств при создании образов символов.

Наличие символов не свидетельствует о принадлежности писателя к символизму (символика свойственна многим явлениям словесного творчества, начиная с фольклора и античной литературы). Некоторые из чеховских символов могут заключать загадочные и, по-видимому, мистические смыслы (образы луны, свечи, печальной песни), то есть сближаться с характерным свойством символа у символистов, соединяющих видимое с невидимым, посюстороннее с потусторонним. Но Чехову больше свойственно внимание к земному, посюстороннему, «земная» семантика символа. Эта черта чеховской поэтики органично соотносится с той усилившейся в конце XIX века тенденцией, когда многие русские писатели-реалисты добиваются особой сгущенности, концентрированности повествования при помощи символов и аллегорий.

Основу созданных при помощи повторов символов в художественном мире Чехова составляют преимущественно образы предметного мира и социума, с одной стороны, и природного мира — с другой. В символы перерастают такие образные реалии, как головные уборы, гвоздь, окно, занавешенные шторы, переулок, шлагбаум, стена, зонтик, амбар, решетка, дверь, забор, свеча, огни, дым, ветер, метель, туман, снег, верба, луна, солнце, свет костра и др.

Перерастающие в символы повторяющиеся образы предметного и природного мира в прозе Чехова чаще всего взаимодействуют друг с другом. Как правило, это необходимое условие символизации. Формы взаимодействия различны. В одних случаях повторяющиеся образы оказываются в одном семантическом ряду и усиливают звучание друг друга. В других они соотносятся по принципу контраста. Но они могут существовать и автономно друг от друга. В этих случаях они в меньшей степени связаны с общей концепцией произведения и в первую очередь выполняют характеристическую функцию, помогая понять того или иного героя (образ свечи, соотнесенный с Надеждой Федоровной и Лаевским в «Дуэли», образ амбара в повести «Три года»).

Многоплановость семантики символических образов Чехова не дает оснований для какого-либо однозначного итога относительно «пессимизма» или «оптимизма» Чехова. Символам безысходности и радости, счастья, свободы, используя слова А.П. Чудакова, присваивается «равноценный онтологический предикат».

У Чехова немало «сквозных» символов (луна, зонтик, шлагбаум и др.), встречающихся не в одном, а в нескольких произведениях. Их семантика от произведения к произведению, как правило, варьируется, видоизменяется, что связано с проблематикой повести или рассказа, типом героя, контекстом.

Многие из рассмотренных нами образов-символов у Чехова принадлежат к общему арсеналу символов мирового искусства (луна, солнце, свеча, костер и др.). Но, попадая в художественный мир Чехова, они начинают обретать специфику, определяемую его героями, проблематикой, авторским видением мира.

Глубоко своеобразная черта чеховской образной системы — «обыденный» символизм (по выражению А.П. Чудакова). Его конкретными проявлениями оказываются не только такие «чеховские» символы, как крыжовник, футляр забор или зонтик. В этом же ряду нужно назвать приобретающие символическую природу образы гвоздя, окна, занавешенных штор, скрипки, куска синей материи, шлагбаума, амбара.

Возможно и еще одно обобщение. Повтор — парадоксальное свойство чеховской поэтики. Казалось бы, увеличивающий объем текста на деле он сокращает его, придавая ему многозначный, емкий лаконизм.

Мы сосредоточили внимание только на тех повторах, которые способствуют созданию комизма, психологизма и символической природы чеховской образности. Звуковые (ассонансы, аллитерации), синтаксические (шире — грамматические) повторы еще ждут своего исследователя. Перспективным представляется изучение и межтекстовых повторов чеховского творчества, конкретные аспекты которого были уже достаточно давно намечены И.Н. Сухих², но (за некоторыми исключениями) еще не стали предметом специального рассмотрения.

Примечания

1. Шестов Л. Творчество из ничего (А.П. Чехов) // А.П. Чехов: Pro et contra. СПб., 2002. С. 567.

2. Сухих И.Н. Повторяющиеся мотивы в творчестве Чехова // Чеховиана: Чехов в культуре XX века. М., 1993.